Многоуважаемый Борис Федорович! Я уже приобрел для Вас номер «Вестника», но нет времени упаковать его и снести на почту. Надеюсь, что через денька 3–4 Вы его получите.
19.II.54.
С приветом В. Пропп.
Ленинград, 23.III.55.
Многоуважаемый Борис Федорович! Обращаюсь к Вам с просьбой. Я пишу небольшую статью под заглавием «Молодой Добролюбов об изучении народной поэзии». Помнится, что в Вашей диссертации совершенно точно установлено, какие разделы статьи «О слоге и мерности и пр.» принадлежат собственно Добролюбову и какие Срезневскому. Не могли бы Вы заново ознакомить меня с этими данными? Если Вам это не трудно сделать, я был бы Вам очень благодарен. В своей статье я, конечно, сослался бы на Вас. Если же Вы этого сделать не можете, то не сообщите ли Вы мне, каким образом разыскать Вашу диссертацию в Ленинграде с наименьшей потерей времени. К кому мне надо обратиться?
Заранее благодарный В. Пропп.
Ленинград-40, ул. Марата, 20, кв. 37.
1.IV.55.
Многоуважаемый Борис Федорович!
Сердечно благодарю Вас за Ваш столь оперативный и четкий ответ. Вы сообщили мне именно то, что мне надо было знать. Большое Вам спасибо!
Ваш В. Пропп.
26.III.56.
Многоуважаемый Борис Федорович!
Сердечно благодарю Вас за Ваше любезное приглашение. Я долго не отвечал Вам, т. к. не мог дать окончательного ответа. Теперь я могу этот ответ дать: приехать мне не удастся по состоянию здоровья, которое в связи с перегрузкой все ухудшается.
Мне было бы очень приятно, если бы Вы в любой форме как-нибудь довели до моего сведения, как протекло совещание. Мне особенно важно получить указание на фактические ошибки для их исправления в следующем издании.
С приветом В. Пропп.
Спасибо Вам, дорогой Борис Федорович, за сюрприз и за удовольствие, которое Вы доставили мне Аполлоном Григорьевым. Я давнишний почитатель его как критика, поэта и фольклориста. Вы сделали нужное и большое дело. Когда будете защищать диссертацию, не забудьте меня известить, ибо я уже не член Ученого совета. Помните, как я был оппонентом на Вашей диссертации? Как радостно видеть, что Вы так хорошо пошли! От души Вас поздравляю и желаю дальнейших успехов. (Ответ опаздывает, т. к. я на даче.)
4.VII.67.
Ваш Пропп.
1. Письма 1–4 В. Я. Пропп посылал в Тарту: я тогда заведовал кафедрой в Тартуском университете.
Владимир Яковлевич приобрел для меня и затем выслал «Вестник ЛГУ», 1953, № 12, где была опубликована его статья «Белинский о народной поэзии».
2–3. Речь идет о статье Владимира Яковлевича, которая потом, видимо, чуть сузилась, судя по окончательному заглавию: не «народной поэзии», а «народной песни». См. об этой статье в самом начале моих воспоминаний.
4. Я организовал обсуждение новой книги Владимира Яковлевича «Русский героический эпос» (Л., 1955) и очень желал приезда Владимира Яковлевича. Конечно, никто при обсуждении никаких замечаний не высказал; не такие мы были специалисты!
5. Письмо отправлено в Москву, откуда я рассылал только что вышедшую книгу: Ап. Григорьев. Литературная критика. М., 1967, которую я подготовил и несколько лет не мог провести сквозь различные Сциллы — Харибды.
Докторскую диссертацию я защитил в декабре 1967 г.
В. И. Еремина. Из воспоминаний о В. Я. Проппе
В 1958 году, когда я поступила в Ленинградский университет, кафедра истории русской литературы была в зените своей славы. В те годы на кафедре работала когорта блестящих профессоров: В. Я. Пропп, П. Н. Берков, Г. А. Бялый, И. П. Еремин, Г. П. Макогоненко, И. Г. Ямпольский, Д. Е. Максимов (Б. В. Томашевский умер в 1957 г.). Это были не просто выдающиеся ученые-филологи, но и блестящие, совершенно не похожие друг на друга лекторы. На яркие лекции Григория Абрамовича Бялого, которые он читал в какой-то особой интимно-доверительной манере, съезжалось полгорода. Энциклопедичностью открывавшихся знаний поражал слушателей Павел Наумович Берков. Изысканно-изящными были лекции Игоря Петровича Еремина. Театр одного актера — так можно было назвать лекции Георгия Пантелеймоновича Макогоненко. На этом фоне лекции В. Я. Проппа внешне как будто проигрывали. Он читал в строго академической манере, ровным, спокойным голосом. Здесь не было ни броских примеров, ни завораживающих воображение лирических отступлений — все было внешне просто и очень логично. Далеко не все первокурсники были способны сразу по достоинству оценить услышанное. Но студенты росли, а вместе с ними росло и понимание того, что они чуть не пропустили что-то необычайно значительное. На старших курсах они возвращались в аудиторию В. Я. Проппа, чтобы еще раз, уже на новом, сознательном уровне понять глубину и необычность того, о чем рассказывал лектор.
В. Я. Пропп вел спецсеминар по русскому фольклору. И, говорят, это был удивительно интересный семинар. Я, к сожалению, познакомилась с Владимиром Яковлевичем близко уже в аспирантские годы, когда он стал руководителем моей кандидатской диссертации. Аспиранты приходили к Владимиру Яковлевичу на консультации домой. Он по-настоящему любил своих учеников, а потому был с ними строг, но при этом очень внимателен и бесконечно радовался их успехам. Когда кому-то из них приходила в голову дельная мысль, Владимир Яковлевич был по-детски счастлив.
Вспоминаю один случай. Придя однажды на очередную консультацию, я уже с порога почувствовала, что он находится в каком-то особом приподнятом настроении. Когда Владимир Яковлевич был чем-то особенно доволен, он никогда не начинал сразу разговор о деле. И на этот раз Владимир Яковлевич сказал, что о работе мы поговорим чуть позже, а сначала он хотел бы сыграть мне Баха. Владимир Яковлевич сел за пианино (кабинет был маленький, и рояль, о котором Владимир Яковлевич мечтал, там просто бы не уместился) и начал играть. Он хорошо играл, удивительно проникновенно, особенно Баха, Бетховена и Вагнера. Я слушала и соображала, что же могло привести Владимира Яковлевича в такое расположение духа. Мы виделись накануне вечером, и, кажется, с тех пор решительно ничего не случилось. Закончив играть, Владимир Яковлевич все объяснил сам: «Вот только что, до вас, Валечка (почему-то он меня так называл), у меня был Юра Юдин. Так вы знаете, что он придумал!» И Владимир Яковлевич стал подробно излагать суть идеи Ю. И. Юдина. Закончил он рассказ следующими словами: «Ну, конечно, идея эта совершенно завиральная, но... какой молодец!»
Владимир Яковлевич, повторяю, по-настоящему любил своих учеников и очень о них заботился. Ю. Юдин заканчивал аспирантуру, и тогда встал вопрос о его трудоустройстве. Владимир Яковлевич мечтал увидеть его своим преемником на кафедре. Но не было ленинградской прописки, был он беспартийный (в те годы это громадный недостаток!), одаренный и очень порядочный человек. И вот однажды мелькнула надежда, на два часа была назначена какая-то важная встреча. Юдин жил в общежитии за городом, естественно, без телефона. Необходимо было его предупредить, чтобы он приехал в университет в нужное время. Владимир Яковлевич в те годы был немолод и не очень здоров. Скажи любому из своих учеников — Юдина бы нашли. Но Владимир Яковлевич не любил никого беспокоить. Рано утром в холодную дождливую погоду он сам поехал за город, зная к тому же, что успех в устройстве Юдина почти нереален. И действительно, не прошло и двух дней, как надежда с треском лопнула...
В последние десять лет Владимир Яковлевич много болел. У него было несколько инфарктов (первый случился прямо на факультете), он не раз лежал в больнице. Помню, что он очень радовался, когда его навещали, бодрился, рассказывая всякие больничные байки.
В былые годы, мне кажется, в народе существовало какое-то особое уважение к науке и почтение к профессорам в частности. Их считали людьми высшего круга, которые знают все на свете. Владимир Яковлевич лежал в обычной городской больнице. Очень скоро стало известно, что он — профессор университета, и его начали засыпать вопросами. Однажды он рассказал нам: «Меня сегодня спросили, кого в Японии больше, мужчин или женщин, и насколько. И я не задумываясь ответил — женщин больше на 3%». Мы, естественно, поинтересовались, откуда он это знает, да еще с такой точностью, Владимир Яковлевич засмеялся и признался, что он этого не знает вовсе. Но разве можно было уронить авторитет профессора!
Владимир Яковлевич несколько лет заведовал кафедрой истории русской литературы и исполнял эту свою обязанность (в общем-то не свойственную его натуре) с большой ответственностью и пользой для кафедры. После второго сердечного приступа, когда он не мог уже работать в полную силу, он твердо решил уйти не только с заведования, но и вообще из университета. Наверное, не было таких слов, которые не произнесли бы его коллеги по кафедре, прося Владимира Яковлевича остаться. Ему предлагали любые условия не читать общий курс, а только вести спецсеминар или же просто остаться профессором-консультантом, только бы не уходил с кафедры. Владимир Яковлевич с пониманием и благодарностью выслушивал все эти предложения и просьбы, но он был человеком сильной воли, и если что решил для себя, то переубедить его было невозможно. Так и в этом случае. Владимир Яковлевич ушел на пенсию, работал над книгой о смеховой культуре, мечтал написать книгу о поэтике фольклора. Он очень радовался, когда его навещали, оживлялся, играл на пианино, занимался художественной фотографией и скучал по кафедре.
Л. А. Иезуитова. Старший коллега
В качестве младшего коллеги по кафедре русской литературы я знала Владимира Яковлевича более 15 лет; как многие (но далеко не все), любила его за то, что он — был, старалась учиться у него, ибо был он мудр, правдив, добр, справедлив — по-настоящему значительная личность.