Окрылённая, Геллена не замечает, как глаза её матери загораются странным огнём. Улыбка Тиены становится напряжённой и вместе вкрадчивой. Резче и заметней ложатся на её лицо тени. Тиена подаётся вперёд. Огромная болезненная надежда горит и бьётся в ней, просвечивает сквозь бледную кожу, будто пламя сквозь бумагу фонарика. Очень нежно, очень светло мать спрашивает:
— А ты? Любишь ли ты меня, дочка?
— Я очень люблю тебя!
Тиена смотрит на дочь с блаженной улыбкой.
Руки их размыкаются…
Геллена просыпается до того, как черты её матери расплавятся и стекут вниз, обнажая скалящийся голый череп.
Дом окончательно превращается в стылую тень, и ветер разносит его прах в чёрной бездне. Некоторое время в бессветной пустоте ещё виден скелет в обрывках гниющей голубой ткани, но он быстро рассыпается, и тоскующий призрак исчезает с горестным воплем.
Геллена просыпается в другой сон.
Она спит, сидя за столом, уронив голову на руки. Золотые волосы рассыпались, скрывая лицо. Геллена неспокойна — постанывает, вздрагивает, что-то невнятно лепечет сквозь сон, и тогда костистая длиннопалая рука тётушки протягивается к ней, касается её затылка и оглаживает вьющиеся кудри. Изредка тётушка осторожно пододвигает Геллену сбоку, чтобы та не упала со стула.
Ивена стоит над ней, как кошмарный страж: она смертельно бледна, щёки запали, под серой кожей шеи видны все жилы и хрящи, а ввалившиеся глаза чернее мёртвой воды. Но она улыбается. Она очень довольна.
— Нет, — насмешливо говорит она кому-то незримому. — Этого достаточно.
Её потусторонний собеседник отвечает ей.
Он отражается в её глазах, в мёртвых глазах ведьмы, и никто не хотел бы увидеть этого отражения.
— Ты хочешь слишком многого, — говорит Ивена. — Она не даст вам второго дара любви. Она умрёт.
Лишь ведьма слышит, что он говорит ей. Но с каждым словом в доме становится холоднее. На поверхности воды в тазу плавают серые льдинки.
Наконец Ивена разражается хохотом.
Геллена ахает и всхлипывает во сне, покачивается на стуле, и тётушка придерживает её за шею узловатыми пальцами. Ногти ведьмы почернели, отвердели и выгибаются, как когти.
— Лореаса! — восклицает она. — Лореаса, как же это я забыла. Ты хотел бы уморить родную дочь некромантиссы, но не можешь, и, значит, умрёт её любимая падчерица. Лореаса! Я вижу, даже её имя причиняет тебе боль. Я запомню это и использую, не сомневайся. Но я, пожалуй, согласна на сделку. Ты, конечно, понимаешь, что это будет очень дорого тебе стоить? О да. Возможно, в качестве подарка, я изгоню её обратно из города в лес. Тогда ты сможешь пожрать город. Но я потребую многого в уплату!
Чёрные глаза её блестят, а губы приоткрывают в улыбке пеньки разрушенных, гнилых зубов. Она выслушивает ответ.
— Что же! — говорит она. — Её сердце открыто и свободно, а душа чиста. Показывай ей свои любимые видения, она поверит. Волшебный бал, о! мой прекрасный принц. Не забудь, она не должна уйти из дворца до полуночи!
И Ивена снова смеётся.
Напоследок она ещё раз произносит, вытянув в его сторону когтистую лапу: «Лореаса!» Имя вылетает из её уст, как ядро из пушечного жерла и, судя по довольному виду ведьмы, производит похожие разрушения.
5
В дом их пришла беда.
Тихо-тихо ходят некромантиссы по молчаливым живым половицам, чтобы не потревожить беду — пылающую в жару, с обмётанным ртом, всю покрытую мелкой розовой сыпью. Дважды в день приходится менять простыни, пропитанные зловонным потом. Воспалились суставы, и любое неосторожное движение заставляет её плакать от боли. Она просит пить, но каждый глоток для неё — пытка: горло раздирает ангина. Из-за этого она почти не ест и с каждым днём слабеет. Прекратилась хотя бы рвота, приступы которой каждый раз заканчивались обмороками, но облегчение было недолгим. Если и была надежда на скорое выздоровление, то угасла.
Геллена больна.
Сейчас она спит — бледная, измождённая, похожая на маленькую старушку. Очередь Лореаны петь над ней. Сутки в этом доме больше не делятся на день и ночь, утро и вечер, они строго поделены на три равные части — трое колдуний подхватывают друг за другом Сон Крови, делая всё, что в их силах.
В их силах немногое.
Приглашённый городской доктор не смог сказать, что это — корь ли, скарлатина ли, иная, редкая лихорадка? Осматривая больную, с каждой минутой он становился всё печальней и строже. Возможно, иным родителям он честно сказал бы: «Готовьтесь к худшему», — но перед ним стояли некромантиссы, и он счёл за лучшее промолчать.
Лореаса прочла эту мысль в его глазах. «Мы одинаково верим друг в друга, — подумалось ей тогда, — и одинаково беспомощны». Однако доктор сделал всё, что было в его силах. Он установил распорядок дня, прописал лекарства и предупредил, что больной придётся нелегко. Возможны осложнения.
Кодор, не теряя ни минуты, отправился в аптеку. Лореаса провожала доктора. Уже стоя в дверях, он вдруг открыто встретил её взгляд, тёмный и хмурый — и покачал головой.
— По крайней мере, — вслух ответила Лореаса, — это честно.
Потом она поднялась в спальню дочери, села на край кровати и запела Сон Крови.
…Замирает дом, настороженный и испуганный, но всё ещё хранящий надежду. Кодора нет, он ушёл на заседание городского совета, в ратушу. Ада спит, но скоро проснётся. Анна наверху тихо поёт для сестры дивный, страшный, огненный Сон Крови, утоляя её боль, делясь с ней силой, и дом отзывается её песне. С каждым днём могущественнее песня Анны, само сердце мира бьётся в ней; кажется, ещё немного, и песня её достигнет слуха Величайшей Любви, а Лореана, первая из многих, поравняется с Девами Сновидений.
Но не излечить Геллену этой песней. Перед её болезнью Сон Крови бессилен.
Проходя по безгласным, пыльным, будто покрытым патиной древности коридорам, Лореаса думает о том, какими разными выросли её старшие дочери — и какими похожими. Только Лореана сначала сострадает, потом действует, а Лореада сначала действует, потом сострадает…
Вечереет. Скоро нужно сменить Анну на посту сиделки… Лореаса чувствует себя измотанной и слабой. Прикрыв дверь спальни, она ложится в постель в надежде подремать немного.
«Странная, загадочная хворь, — думает она. — Что же это такое?..»
Сон нейдёт.
Мешает эхо. Оно слышно одной только некромантиссе, но Лореасе чудится, что оно сотрясает стены. Это эхо безмерного страдания младшей дочери и эхо неукротимой волшебной мощи старшей.
На грани сна Лореаса продолжает размышлять.
Когда она впервые запела Сон Крови, Геллена вскоре перестала метаться в постели и забылась дремотой. Боль отпустила её, и жар немного спал… с тех пор только песня поддерживает её. Выписанные доктором лекарства оказались бесполезней воды. На всякий случай родные следят, чтобы Геллена принимала их по часам. «Возможно, — с надеждой говорит Лореана, — они подействуют спустя какое-то время». Она и сама в это не верит. Голоса лекарств не слышны ни в теле больной сестрёнки, ни в теле болезни.
Если у этой болезни есть тело, если оно есть… Дни напролёт Лореаса думала о странной хвори, когда пела и когда отправлялась отдыхать. Это не корь, не скарлатина, не инфлюэнца, и уж подавно не что-то более грозное. С любой известной людям болезнью некромантиссы давно бы отыскали общий язык. Некогда Лореаса, спасая любимого мужчину и осаждённый город, говорила с холерой — и не нашла в том ничего особенно трудного. Она уверена, что смогла бы совладать и с чумой.
Но сейчас перед ними не чума и не чёрная оспа. Эти губительные, всепожирающие и безжалостные существа всё же — живые. Они рождёны живым воздухом и землёй.
С каждым мгновением ясней и страшней открывается Лореасе истина.
Перед ними мёртвая порча.
Впервые предположив это, она испугалась. Она ещё не говорила об этом дочерям. Но, кажется, Анна и Ада догадались сами. Лореаса слышит это в напевах и модуляциях их Снов Крови. Множество иных Снов приводят в них сёстры — Сны Огня, и Воздуха, и Воды. Они быстро поняли, что с мёртвой порчей невозможно бороться, и вместо этого пытаются побудить Геллену к жизни. И они терпят неудачу за неудачей, потому что слишком силён враг. «Неподходящее слово, — думает Лореаса, паря в пустоте долгой бессонницы. — Это не враг, и он не силён. Это бездна, глотающая все силы. Её невозможно заполнить, через неё нельзя навести мосты. Она вберёт в себя всё и останется жаждущей. Но откуда она пришла? Такие провалы разламывают сам Сон Жизни. Они не возникают беспричинно».
Много раз Лореаса пыталась дознаться, что же произошло. С того самого часа, когда она впервые заподозрила в болезни Геллены мёртвую порчу, она не успокаивалась. Девочка часто бывала в гостях у подруг, но семьи их много поколений жили в городе, были на виду и имели прекрасную репутацию. Подозрительным показалось некромантиссе лишь то, что незадолго до болезни Геллена заснула в гостях. Быть может, тот сон стал роковым для неё? Но Геллена ничего не помнила. Лореаса входила в её сны и тоже ничего не нашла там.
Что-то было стёрто из памяти Геллены? Что-то в ней ныне скрыто чёрной завесой, чернее болотных вод, над которыми стоял лесной дом Лореасы?
Мёртвую порчу можно подхватить, лишь прикоснувшись к Стенам Кошмара. Сами Стены скрыты в непроходимых лесах, подступы к ним охраняются некромантиссами и Королевскими Лесничими. Но каждый демон, прорвавшийся через кордоны, и каждая ведьма, продавшая душу за власть над миром, носит в себе её частицу…
«Призраки должны это знать», — думает Лореаса.
Призраки.
Значит, нужно отправиться к ним.
«Дева Сновидений, помоги мне! — безмолвно шепчет Лореаса. — Помоги мне и моей дочери…»
С этой мыслью некромантисса засыпает.
Проснувшись через час, она чувствует себя не столько освежённой, сколько полной решимости.
За окнами темно. Лореаса спускается в гостиную. Кодор уже дома, а Лореада успела приготовить ужин. Оба они, отец и дочь, печальны. Они даже не поднимают на неё глаз.