Но этот боярин повел себя странно – не стал сразу орать и размахивать сабелькой. Густая расчесанная борода Всеволока вдруг разошлась в глумливой улыбке, а в глазах зажглись нехорошие огоньки, и он совсем уж медоточиво проговорил: – Мы сейчас вона как сделаем. У меня в обоз скоро придет кибитка опричная. Так я тебя им сдам. До начальника-то твоего они не дотянуться, а вот тебя хорошо на дыбе обработают. И ты своею ручкою на всех мздоимцев, с кем добро государево делите, кляузу и напишешь. Да и не одну. А там уж как царская дума рассудит… Ну, а начальники твои тебя потом, все одно не пощадят, даже если от опричных целым уйдешь…
И Всеволок очень дружелюбно, и как-то, даже по-отечески, улыбнулся. Эта добрая улыбка произвела на старика поразительный эффект. Приказчик побледнел и несколько секунд сидел, в раздумьях прикусив губу, затем заговорил.
– Ты погоди, боярин. Извини, не понял я, что по государеву делу едете. Слепой стал, грамотку твою не разглядел… – побледневший старик, маслянисто улыбаясь и мелко кланяясь, вдруг лихорадочно засуетился. – Пусть холоп твой со мной идет. Все исправим. А ты пока посиди, медку отведай. Моя Маланья сейчас принесет.
В Ченоборы, где должна была собираться вся экспедиция, Кручина поспел раньше всех. Только через день, с двумя подводами, запряженными волами и заваленными какими-то механизмами, сверкающими стеклом, железом и бронзой из под рогожных одеял, в отапливаемой небольшой бричке приехал тот, кого боярину и требовалось сопровождать и опекать.
Ученый человек был откуда-то из западных земель, потому и имя у него было нелепое и для яровитского уха смешное – Густав Редкарф, но выговаривать такое было сложно, поэтому постепенно трансформировалось в Редька.
За нагруженными подводами вкатилась черная крытая повозка, на которой тускло блестел бронзой, втихаря проклинаемый всею Яровией, знак - две перекрещенные метлы с собачьей головой – царские опричники.
Фролка, стоявший за плечом, вышедшего из гостевой избы Всеволока, шумно выдохнул и зло сплюнул: – От же. Принесла нелегкая…
– Цыц, дубина. – негромко осадил холопа боярин. – Нам еще только этих псов злить не хватало…
Тем временем, из брички резво выпрыгнул, опершись на руку расторопного вихрастого малого, видимо слуги, высокий худой человек с черными, закрученными кверху усиками и маленькой, аккуратно подстриженной, бородкой. На нем была, расшитая красными узорами, приталенная синяя бархатная куртка с широкими рукавами и ярко переливающимися перламутровыми пуговицами, синие панталоны и такого же цвета замысловатый берет с белым пером. Пышный кружевной воротник сиял накрахмаленной белизной. На вытянутом лице человека появилась улыбка, открывая большие лошадиные зубы. Оставшийся возле брички слуга тоже был разодет на западный манер, не смотря на хитрую яровитскую рожу.
– Срамота… – очень тихо прошептал Фрол, увидев приезжего.
Сидевший на козлах брички, суровый, заросший до самых бровей, патлатый мужик в заляпанном казенном кафтане с бляхой Разъездного приказа на груди, неодобрительно сплюнул, поглядев на своего седока. Потом ученый человек, а это был явно он, зачем-то поприседав, вытягивая вперед руки, подошел к встречающим. Мывшие, во дворе гостевой избы, посуду, девки громко прыснули смехом. Фролка, разглядывая нелепо разряженного персонажа, шепотом высказал боярину опасение, что еще придется искать где-то толмача. Но, оказалось, что ученый довольно давно живет в Яровии и неплохо изучил язык, хотя и говорит с акцентом, иногда забавно коверкая некоторые слова.
– Сдраф пють, боярин! Мне написаль твой царь, што тебя совут Крусина! – важно сообщил, раскланиваясь, приезжий. – Я профессор альхимий, мастер магий, член Царский Академий – Густав Редкарф!
– И тебе здравия, Густав. – не понимая, надо ли ему кланяться, как равному, Всеволок просто склонил голову.
В этот же момент, из опричной повозки вышел молодой стройный юноша в темно-сером кафтане и такой же суконной шапке, отороченными волчьим мехом, и довольно развязной походкой направился к Всеволоку. Разговоры на его груди были ярко-красные, а на перевязи болталась неширокая, чуть искривленная льяхетская сабля. За расписным красным кушаком виднелись простой пистоль и кинжал в узорных ножнах. “Доверием царским, поди, пришибленный. Наглый…” – пронеслось в голове товарища воеводы.
– Опричного полку старший десятник Бешка Хлюзырь! – представился он, кривя губы под еще жидкими усами. Синюшные следы от прыщей на его лице задвигались. – Здрав, боярин. Прислан к тебе указом для надзора царского.
– И тебе здрав, опричник. – посмотрев, что из повозки вылазят еще двое, и чуть помедлив, ответил Всеволок.
Хлюзырь напрягся, видимо, усмотрев в приветствии товарища воеводы некую издевку, но смолчал.
Затем, закончив взаимные приветствия, и распив, положенные по обычаю, чарки, Густав, утерев смешные, подкрученные кверху усики, сразу огорошил Всеволока: – Благородный воевода, у нас с вами есть только три с половин лун на этот экпедиция. – с довольно забавным акцентом сообщил он. – Опить должен бить на Половичин день.
Однако, ничего забавного для боярина это не означало. Всеволок нахмурился.
– Полевицын? – переспросил он.
– Да! Так. Плюс два дня. – почему-то занервничав, ответил ученый. Усики его, при этом, забавно встопорщились.
– Можем не успеть. – что-то просчитывая в уме, ответил боярин. – Как говорят, только идти в те края можно два месяца.
– Успевать надо! Опить должен пройти в нужный врэмя! – Густав взмахнул руками, распространяя вокруг себя запах какой-то цветочной парфюмерии.
– Царь строго приказал все сделать, как должно. – вклинился Хлюзырь.
– Ну, значит, успеем… – тяжело вздохнул Кручина.
Глава 3
Как только Всеволок поговорил с приказчиком, тот, смекнув, что с этим боярином лучше не ссориться, устроил все чудесным образом. Даже Тапышу писать не стал, от греха подальше. Вдруг, ниоткуда, нашлись все необходимые запасы и наивысшего качества. И свинец и пищали новые и припасы в дорогу.
И сейчас товарищ воеводы стоял и смотрел, как казенные крючники быстро и деловито таскали в съемный сарай тяжелые сундучки со свинцовыми чушками, небольшие бочонки с порохом и мешки с овсом, да сухарями. Рядом с воротами, обняв пищаль, на чурбачке лениво зевал Емка. Внутри расторопный Фрол сосредоточенно пересчитывал кули, сундуки и короба. Небольшая бронзовая пушка на одноногом колесном лафете уже стояла возле сарая, прикрытая просмоленной рогожей.
Вдосталь насмотревшись на суетящихся работников, Всеволок отправился хлебнуть чего-нибудь хмельного в таверну, пока Фролка занят. А то последнее время тот все нудел, боярин-де не пей, и бу бу бу…
Там его и нашел стрелецкий полусотник. Прибыли, приставленные к товарищу воеводы, Ельцкого приказа стрельцы.
Боярин дважды прошелся перед строем, разглядывая своих солдат и обдумывая нужную речь. “Ну и рожи. – подумал он. – Каторжные. Опасаться таких надо…” Все они были из большого гарнизона, стоявшего в торговом городе Ельцке далеко на востоке, куда приходили караваны из султанатов и далекой империи Сюань. Ходил слух, что во время вспыхнувшей в городе Смоляной смуты, стрельцы тоже поднялись, распаленные дармовым вином, что главные зачинщики выставили – боярин Федотка Курбатый и купец Еропка Скупой, которые смоляные ямы-то и держали. А потом-то, как говорят, протрезвели стрельцы и раскаялись. Но поздно было. Поговаривали, царь дико осерчал – бунт подавили со всей возможной скоростью. Два полка опричных в городе лютовали. Треть смутьянов казнили, оставшихся, вседержавный милостиво простил и разбросал по рубежам Яровии – вину искупать службой беспорочной. Каты опричные только свои метки им оставили, чтобы помнили, собачьи дети, как против власти головы поднимать. А Еропку с Федотом на дыбе покурочили и еще живыми прилюдно сожгли, а семьи их – в приказные холопы оброчные определили. По поводу этой смуты царь даже указ выпустил, который Всеволок во “Вседержавном листке” читал.
У каждого стрельца был какой-то дефект – или ноздря рваная, или выженное на щеке клеймо в виде птичьей лапы, либо все вместе. Наконец, Всеволок решил не мудрить – поставив перед стрельцами четкую задачу – так всегда лучше выходило.
– Стрельцы! – боярин выдохнул хмельными парами и громко начал свою речь. – Царь-батюшка, да хранят его боги, указал нам дело важное, государственное! – Всеволок многозначительно поднял указательный палец к небу. – На юг пойдем! Человека ученого, из самого Яру, охранять будем! Что-бы он, значит, оружие страшное делал, на погибель врагам нашим! За то милует вас царь-батюшка! Простит бузу вашу, ежеле, не щадя живота, сохраним, да с оружием этим к царю вернемся – так еще и озолотит!
Про то, что если экспедиция провалится, все стрелецкие семьи, которые сейчас под надзором опричным, будут в холопы проданы, Всеволок говорить не стал. Чай не дети перед ним – сами все понимают. Подумалось ему, что жестоко конечно но по сути, царь правильно делает. Без крепкой и жесткой руки Яровии никак нельзя – забузит страна огромная, красной живой водой умоется. Вроде народ тихий и мирный, но как репей под хвост попадет, да казенка в горло прольется – жди большой беды. Будут по всей стране красные петухи гулять и кровь литься. Бывало такое уже не раз. Страшной данью платила в смутные времена сторона многострадальная.
Стрельцы стояли молча, как истуканы, внимательно слушая боярина. Видимо, хорошо над ними опричные потрудились. Никто не шептался, не отпускал замечаний и шуточек, как это обычно бывает в ратной среде. Всеволоку это показалось нехорошим знаком. Он тяжело вздохнул и приказал разойтись. Полусотнику обяснил, что надо идти получать оружие и помогать Фролке заготавливать припасы. Затем боярин вернулся в таверну и продолжил там прерванное стрелецким занятие – стал надираться.
…
Когда начало темнеть, Фролка вышел из сарая, закончив инспектировать выделенные продукты. Возле пушки возились трое молодцов в черных стрелецких кафтанах с серебряными шнурками на груди и саблями на кожаных ремнях, что были им заместо кушаков. На простых перевязях-“берендейках” у них висели грозди гнезд. В них солдаты носили патроны из промасленной бумаги. Лица стрельцов были отмечены знаками, какие могли быть поставлены только в опричном приказе. Навешивая тяжелый замок, Фрол вопросительно посмотрел на сидевшего у стены Емку. Тот пожал плечами и распевно произнес: – То стрельцов пригнали, что с нами пойдут. – затем, широко и заразительно зевнув, продолжил свою нелегкую службу.