– Здравы, служивые! – Фролка приветливо улыбнулся и подошел к стрельцам.
– И тебе здрав будь, милчеловек. – ответил один из пушкарей – высокий щекастый детина с красным, воспалившемся, клеймом на щеке. Видимо, главный пушкарь. Остальные кивнули и опять стали возиться с винтовым затвором пушки.
– Так, значится, с нами идете? – приветливо спросил Фрол и, протянув руку здоровяку, представился. – Фролка, боярина Кручины человек.
– Зови меня Горынычем, все так кличут. – здоровяк стрелец пожал протянутую руку. – С вами…
– Пушка что? Рабочая? – Фрол ткнул пальцем в стрельца, который тихонько матерясь, натужно пытался провернуть винт затвора. – Приказной клялся, что новая.
– Да новая, то новая. Затвор только клинит. Поди, на мануфактуре не углядели. Ну это не беда, щас подточим, подмажем и будет совсем новая. – стрелец утробно хохотнул. – Да – в зарядном ящике картузов то поболе, чем чушек чугунных. И картечи мало совсем. – Затем, помедлив, поинтересовался. – А скажи Фрол, что твой боярин, лют ли.
– Да не. Добр, аки пчелка. – холоп улыбнулся. И закончил уже с серьезным лицом. – Пока дело делается. А чугунки с картечью нам попозжей привезут. И шрапнелю обещали.
На том они и разошлись. Фролка, опасаясь, что боярин опять наберется сверх всякой меры, поспешил в гостевую избу..
В довольно большом зале уже стало душно, весело и шумно. Местные спокойно ужинали, запивая вином или медом тушеную с овощами козлятину. Опричные сидели за отдельным столом в “чистой” половине зала. Там же, в дальнем углу, Фрол увидел боярина. Тот все-таки успел уже хорошенько залить глаза. На его коленях сидела дебелая местная гулящая девка, которых полно в любом городе, где ратные люди стоят. Выкатив из растрепанного платья обширную грудь. Пьяный Всеволок в расстегнутом кафтане что-то шептал ей на ухо, одновременно шурудя под подолом руками. Девка повизгивала и хохотала. Холоп вздохнул, осуждающе покачал головой и поздоровавшись, присел к компании возниц, которые привезли Редьку. Тот не появлялся из своей комнаты, проводя время по словам его холопа Митрохи, за чтением каких-то умных книжек. Мужики степенно пили липовый чай с бубликами и вареньем, ведя неспешные разговоры. Как Фролке стало понятно, их тоже приказом подрядили в экспедицию.
Совсем уже в ночи, народ стал потихоньку расходиться. Возницы, позевывая, отправились спать в общую комнату на втором этаже, оставив Фролку в одиночестве – дожидаться хозяина.
Дверь в таверну внезапно громко хлопнула. Все присутствующие замолчали и уставились на вошедшего – дикого вида мужика с косматой, давно нечесаной бородой на широком мясистом лице. Вошедший был высок и очень здоров. Широкие чуть покатые плечи, длинные мощные руки. Из-под кустистых бровей на посетителей зыркали ярко-синие внимательные глаза. На патлатой голове, вместо шапки, был необычный головной убор с оскаленной головой россомахи. Ее по-зимнему пушистая шкура с когтистыми лапами спускалась на плечи здоровяка. На груди и руках вошедшего побрякивали многочисленные амулеты из костей, клыков, когтей, каких-то камушков и покрытых вязью деревяшек. Такие же обереги на шнурках свисали даже с широкой бороды незнакомца. Одет он был в домотканые штаны и рубаху, выглядывающих из-под медвежьей шубы, сейчас распахнутой. Мягкие сапоги, подбитые оленьим мехом, дополняли его наряд. Через плечо висела объемистая кожаная сума грубой выделки. В руках мужик держал деревянный посох с себя ростом, на навершии которого скалился злой глумливой ухмылкой маленький брюхатый человечек со звериной мордой. По одному этому посоху можно было понять, что пришел редкий гость – волхв, жрец одного из самых жестоких богов яровитов – Сормаха – бога ненасытности, ярости и исступленного гнева. Вошедший огляделся и вперевалку, глухо стуча посохом, направился к Всеволоку. Проходя между столами, он намеренно проигнорировал опричных, которые неуверенно сжались на своих лавках. Повинуясь свирепому взгляду звероподобного волхва, девка, сидящая на коленях боярина, мгновенно вскочила. Затем стыдливо накинула платок и второпях поклонившись, бросилась вон.
– Здрав, боярин. Ты Кручина? – голос пришедшего больше походил на утробный раскатистый рык какого нибудь дикого зверя.
Основательно пьяный, Всеволок утвердительно мотнул головой и вдруг неожиданно улыбнулся, посмотрев на жреца: – Хорош… Прям зверюга. Краса! Садись, выпей со мной. – затем, покачнувшись, приглашающе махнул рукой. Напуганный Фрол уже мялся за спиной волхва, готовясь выручать хозяина. Вдруг жрец осерчает на пьяного помощника воеводы. При словах Всеволока, он со страхом втянул голову в плечи, ожидая неминуемого взрыва. Своевольность волхвов была общеизвестна. Но мужик только усмехнулся и, прислонив посох к стене, сел напротив боярина. Затем, в два глотка опустошив протянутую полную кружку и, утерев усы, представился: – Бродобой, россомахин сын. Круг к тебе приставил.
– Хорошо… – пьяно улыбнулся боярин.
…
Как бы не стремились жрецы яровитского пантеона к одиночеству, предпочитая жить скитами в дремучих лесах, диких степях, или у истоков рек, поближе к своим божествам – все одно, для окормления своей обширной паствы, приходилось им ходить по городам и деревням. Надо же было совершать свои обряды и приносить жертвы, помогая простым людям в их нелегкой жизни. И конечно, надо было собирать установленную законами долю. Для чего волхвы объединялись в общины, которые люди называли кругами. Потому что, собираясь для решения какого-нибудь важного вопроса, волхвы садились в круг. Это показывало равенство всего жречества. Когда царю, или какому-нибудь сановному боярину нужен был мудрый совет, предсказание, лечение или помощь богов – он и посылал к такому обществу. Так же и в этот раз – Северному кругу пришло письмо царской канцелярии, что надо помочь ученому человеку, которого оберегает ременной боярин Кручина, молитвою, жертвою и иной необходимой помощью. Для чего царь посылает два десяток денег золотом, пять голов овец и, украшенный тонкой резьбой и золотым тиснением, табурет с мягким сиденьем. И теперь, вызванный из своих заповедных чащоб жрец Сормаха должен, по решению круга, сопровождать Всеволока в этом далеком путешествии.
…
Волхв и Всеволок похмелялись после тяжелой ночи в компании Густава, который как раз вышел позавтракать. Ученый муж восторженно пытался объяснить, подпирающему тяжелую голову боярину и открывшему рот Бродобою, суть своих научных трудов. Фролка опять отправился к приказчику стребовать недоимки. Хитрый старик так и норовил чего-нибудь недодать.
– Мертвий, он всигда тянет жиснь у живой! Такой природа за та грань жиснь! В Нафь, да! – говорил уже в который раз Редька, вдохновленный поневоле внимательными слушателями. При этом он размахивал руками, как живая мельница. Затем Густав отломил кусочек хлеба и макнул его в жирный мясной соус. Тщательно прожевав и проглотив кусок, он продолжил. – Я меняй знак! Он будет не тащить от живой, а отдавать для живой. Я деляль живой как совсем совсем мертвий, но живой! И это есть прорыв! Еgregie! Я долго объяснять это ваш царь. Он велик – он пониял! Сказал – “Идьи, делай”! Денех дал! Можьно сделать из простой человик – не мертвий человик! Да!...
Наконец Густав выдохся. За пару минут он допил свой пахучий травяной взвар, чей запах вызывал у приятелей рвотные позывы, и откланялся.
– Ты чего понял? – растерянно спросил здоровенный волхв, взглянув на Кручину красными, воспаленными после попойки, глазами.
– Неа… – тяжело отозвался Всеволок. Ему было муторно. – Шибко он умный… не угонишся.
– Мда… – протянул Бродобой и резюмировал. – Дурачок…
– Так, то ж... Тут с живыми-то не разберешся, а он к мертвякам лезет… – боярин тяжело вздохнул, обдав все вокруг перегаром.
Видя, что Кручине тяжко, волхв, поддержав его за руку, вывел болезного на улицу – освежиться и оправиться.
Когда новые приятели более менее пришли в себя, то отправились на стрельбище. Там стрельцы, под руководством полусотника – коренастого Полухи, пристреливали выданные ружья. Пищали были новые, прямо с мануфактуры, системы Коржа-Зяблика – игольчатые. В них, разгоняемая пружиной, каленая игла пробивала бумажный патрон и разбивала запальную лепешку, которую помещали на донце хитрой пули. Когда такая пуля пролетала по стволу, ободки в задней ее части распирались, а закрученный наконечник заставлял вращаться. За счет этого пищаль хорошо и ровно била на семьдесят-сто шагов. Натренированный стрелец на таком расстоянии прицельно клал почти все выстрелы в ростовую мишень. Да и заряжать такую пищаль было одно удовольствие – затвор ручкой специальной повернул, дернул, патрон вставил и опять же затвором, с уже взведенной иглой, запер. Пули ратники лили сами, а затем упаковывали их при помощи вощеной бумаги с лепешкой и порохом в патрон. Стрельцы, конечно, ближний бой не очень жаловали, хотя сабельки у них имелись. И пользоваться они ими могли. Но ни в какое сравнение со степными волками, что на лошади живут, и с ножа едят, они не шли. И бердыш стрелецкий, при прошлом вседержце, совсем укоротили – теперь он был высотой хорошо по пояс. Предпочитали стрельцы драться издали, решая все вопросы свинцовой дулей. Задумавшийся боярин вздохнул. Ему бы, конечно, хотелось иметь за спиной тех детей боярских, с которыми столько раз на порубежье хлеб делил. Те и саблей, и свинцом, и пешими, и конными – все едино – молодец к молодцу. Но, в такие походы царь своих главных порубежников не посылает – бережет.
Всеволок с волхвом немного посмотрели за тренировкой стрельцов, и пошли инспектировать собираемый обоз. Фролка как раз занимался погрузкой поклажи на выделенные для этой цели телеги. При этом зорко следя за крепкими крючниками, чтобы ничего к их рукам не прилипало. На трех самых крепких телегах, уже стояли, закрепленные по бокам, щиты гуляек с узкими бойницами, на маленьких колесиках. Набраны они были из узких дубовых дощечек, скрепленных неширокими железными полосами. Такие щиты могли остановить не только степную каленую стрелу, но если повезет – то и пулю. Рядом со своей небольшой походной кухней, которая представляла собой закопченный бронзовый котел с крышкой и чугунной печкой на двух колесах, возился стрелецкий кашевар Збор – кривоногий краснощекий детина с мясистым плоским носом, заплывшими сонными глазами и огромными ручищами. Явно не без примеси степняцкой крови человек.