— Так-то лучше. Мальчик нищий, и голова у него набита глупыми бреднями. Нечего с ним водить знакомство.
А маленькая сосновая дощечка все-таки стояла на камине под часами с кукушкой, и мальчику было тяжело, что его подарок приняли, а его самого знать не хотят. Однако, он не жаловался и молча переносил обиду. «Бедняки тоже иногда делаются великими, и тогда люди к ним относятся иначе», думал он.
Эта мысль поддерживала его. Однажды Алоиза, случайно встретившись с ним около канала, подошла к нему и, горько рыдая, сказала, что завтра, в день ее рождения, как всегда, на гумне будут устроены игры и угощение для детей, а в этом году ее родители в первый раз в жизни не приглашают его на этот маленький праздник.
Нелло погладил ее по руке и уверенным голосом ответил:
— Все это когда-нибудь изменится, Алоиза. Со временем моя сосновая дощечка, что стоит у вас на камине, будет цениться на вес серебра, и тогда твой отец не захлопнет передо мной двери. Поверь, милая Алоиза, что я со временем буду знаменитым.
— А вдруг я не поверю? — попробовала пошутить девочка.
Нелло повернул голову и посмотрел вдаль, где при свете заходящего солнца сверкал шпиль башни. На лице мальчика была улыбка, такая восторженная и в то же время такая грустная, что Алоиза испугалась.
— Все равно, я буду знаменитым, — сказал он чуть слышно. — Буду знаменитым или умру, Алоиза.
Он пошел домой, на ходу улыбаясь и покачивая головой. В мечтах он видел, что настанет день, когда он вернется в свою деревушку, и, вместо того чтобы от него отворачиваться, его встретят с почетом. Крестьяне будут толпиться, чтобы на него взглянуть, и будут перешептываться между собою:
— Смотри, это великий художник, имя его известно всему миру. А ведь когда-то мы его знали как маленького Нелло, который зарабатывал кусок хлеба с помощью своей собаки.
Далее Нелло представлял себе, как он оденет дедушку в бархатный кафтан с меховой опушкой и напишет с него портрет так, как написан старик на картине Рубенса. Потом он закажет для Патраша золотой ошейник и, поставив его рядом с собою, скажет, обращаясь к народу:
— Когда-то это был мой единственный друг!
Потом он построит большой белый мраморный дворец с роскошным садом, но сам не будет жить в нем, а сделает его убежищем для всех бедных и одиноких юношей, которые стремятся к великим делам. Если они станут прославлять его за это, то он всегда будет им говорить:
— Нет, не меня надо благодарить, а Рубенса. Что сталось бы со мною без него?
И эти прекрасные мечты, далекие от действительности, наивные и полные преклонения перед великим художником, которого он ставил себе за образец, охватывали его с такой силой, что он чувствовал себя счастливым. Он чувствовал себя счастливым даже в этот грустный день рождения Алоизы, когда он с Патрашем вернулся в маленькую неосвещенную лачугу, где их ждал обед из одного только ржаного хлеба, а за мельницей все деревенские ребята пели и смеялись, ели пряники и коврижки и плясали при свете звезд на большом гумне под звуки скрипки и флейты.
— Ничего, Патраш, — говорил он, обнимая собаку за шею, когда они вдвоем сидели на пороге мазанки и ночной ветер доносил к ним с мельницы веселый смех. — Ничего! Все это со временем переменится!
— Нелло, сегодня, кажется, день рождения Алоизы? — спросил дедушка, тоже слышавший из своего угла звуки музыки.
Мальчик подбежал к дедушке. Он был огорчен, что старик вспомнил об этом дне.
— Отчего же ты к ним не пошел? — продолжал дед.
Нелло вздохнул.
— Что случилось, Нелло? — допытывался дед. — Уж не поссорился ли ты с девочкой, Нелло?
— О нет, нет, дедушка! — быстро ответил мальчик, весь вспыхнув. — Просто хозяин Когес не велел меня приглашать.
— Разве ты чем-нибудь провинился?
— Кажется, нет. Я нарисовал портрет Алоизы на сосновой щепке. Только и всего.
— А-а! — Старик умолк. По ответу мальчика он догадывался, в чем дело. Он прижал кудрявую голову Нелло к своей груди и сказал дрожащим голосом:
— Трудно тебе приходится, мой мальчик. Беда быть бедняком.
— Нет, я не бедняк, я богач, — прошептал Нелло.
В мечтах он считал свой талант таким сокровищем, которому нет цены и которого никто не может у него отнять. Он вышел, стал у порога хижины и глядел, как сияли яркие звезды на темном осеннем небе и как ветер колыхал высокие тополя. В доме мельника все окна были освещены, и по временам еще доносилась музыка. Слезы катились по щекам Нелло, так как он все-таки был ребенок, но потом он улыбнулся и сказал про себя:
— Не всегда так будет!
Он стоял около двери до тех пор, пока все стихло и пока совершенно стемнело, а тогда вместе с Патрашем вошел в мазанку. Они улеглись рядом, и оба крепко заснули.
5ТАЙНА
Теперь у Нелло была тайна, которую знал только Патраш. Около лачуги находился сарайчик, пустой и неуютный, но достаточно светлый. Никто, кроме Нелло, туда не заглядывал. Мальчик из старых досок смастерил себе подобие мольберта и натянул на него серую бумагу, чтобы зарисовать то, что ему пришло в голову. Нелло никогда ничему не учился. Красок ему не на что было купить. Он и так много раз отказывал себе в хлебе, чтобы приобрести даже самые несложные рисовальные принадлежности. Он мог рисовать только черным или белым то, что видел. На серой бумаге он набросал мелом очертания крупной фигуры старика, сидящего на срубленном дереве. Он не раз видел, как старый дровосек Мишель по вечерам сидел в этой позе.
Каждый день, возвратившись с работы, Нелло трудился над своим рисунком, и Патраш часами лежал около его мольберта. Нелло питал тайную и, может быть, смелую надежду представить свой рисунок на конкурс, объявленный в Антверпене. Конкурс был открыт для всякого даровитого юноши не старше восемнадцати лет, который представит сделанную без посторонней помощи работу мелом или карандашом. Судьями назначены были три выдающихся художника из Антверпена. Юноша, заслуживший премию, будет получать двести франков в год.
Всю весну, лето и осень Нелло работал над своим рисунком. Если рисунок получит премию, то это даст ему возможность учиться искусству, которое он так сильно любил.
У мальчика не было никого, кто мог бы объяснить ему необходимые для рисования правила, но все же он так изобразил морщинистое, изможденное лицо старого дровосека, что одиноко сидящий в раздумье старик на срубленном дереве, окруженный сгущающимися сумерками, был как живой. Конечно, в рисунке были некоторые неправильности и ошибки, но он был так правдив и так передавал настроение старика, что производил сильное впечатление.
Нелло никому не говорил о своем рисунке. Дед не понял бы его, а с Алоизой он больше не виделся. Только Патрашу он рассказывал о своих надеждах и шептал:
— Рубенс мне дал бы премию. Я думаю, что дал бы.
Патраш смотрел на него своими умными глазами, и мальчику казалось, что он его понимает.
Рисунки нужно было представить первого декабря, а решение будет объявлено в последний декабрьский день, чтобы получивший премию мог радостно встретить Новый год. В полутьме раннего зимнего утра Нелло, у которого сердце билось то надеждой, то тревогой, поставил свой большой рисунок на зеленую тележку и с помощью Патраша повез его в город.
«Может быть, мой рисунок нестоющий? Как знать?» думал он, робея.
Когда он уже сдал свой рисунок, то ему стало казаться, что слишком смело, слишком глупо мечтать о том, чтобы он, босоногий, малограмотный мальчик, мог написать такую картину, на которую настоящие художники согласятся хотя бы взглянуть. Однако, понемногу он успокоился. Ему мерещилось в сером тумане величавое лицо Рубенса с ободряющей улыбкой, и он подумал:
«Не надо падать духом. Если бы Рубенс был слабым трусом, то не прославился бы навеки».
Зима стояла суровая. Когда Нелло возвращался из Антверпена, началась вьюга, и после того снег шел не переставая каждый день. Все дороги и тропинки покрылись белой пеленой, ручьи замерзли, было очень холодно. Становилось трудно обходить соседей по утрам, когда еще было совсем темно, чтобы забирать у них молоко и в темноте везти его в спящий город. Особенно трудно приходилось Патрашу, так как Нелло с годами вырос и возмужал, а он от старости уже еле волочил ноги по мерзлой земле. Нелло помогал ему и подталкивал сзади тележку, которая тяжело передвигалась по плохой дороге.
— Останься дома, Патраш. Пора уж тебе отдыхать. Я и сам дотащу тележку, — не раз уговаривал его Нелло.
Однако, когда Нелло становился на его место между оглоблями, то Патраш ворчал, не пускал его и не хотел оставаться дома.
— Бедняжка Патраш, мы с тобою скоро будем лежать в земле, — сказал однажды дедушка Даас, протягивая свою худую, сморщенную руку, чтобы погладить Патраша. — А что будет с мальчиком без нас?
Как-то, возвращаясь с Патрашем из Антверпена по снежной поляне, замерзшей и скользкой, как стекло, Нелло нашел на дороге хорошенькую куколку. Это был паяц, в красном костюмчике с золотым галуном и с тамбурином в руке, весь величиною с ладонь. Игрушка была красивая. Кругом никого не было, и кто ее потерял — было неизвестно. Нелло не знал, что с нею делать. Тут ему в голову пришло, что эта вещица понравилась бы Алоизе. Уже смеркалось, когда он проходил мимо дома мельника. Он взглянул на окошко Алоизиной комнаты и подумал:
«Отчего бы не отдать ей эту находку? Ведь мы столько лет дружили с нею».
Под окном Алоизы был покатый навес. Нелло взобрался на него и тихонько постучал в решетчатое окно. В комнате виднелся слабый свет. Девочка открыла фортку и в испуге выглянула. Нелло протянул ей куколку.
— Вот тебе игрушка, которую я нашел на снегу, — шепнул он. — Возьми ее на память, Алоиза.
С этими словами он соскочил с навеса так быстро, что девочка не успела даже поблагодарить его, и убежал.