— Примите ее в дар, дорогая, — герцог торжественно передал невесте поводья.
Энви кивнула, оценивающе потрепала лошадь по шее. Благодарность, сорвавшаяся с ее губ, прозвучала сдержанно, но в глубине души баронессы остался приятный осадок удовлетворения. Конечно, такой подарок ее не слишком обрадовал. Девушку мало интересовали лошади. Дома, в Эдиншире, главной наездницей считали Айви. Та лошадей обожала и управлялась с ними мастерски. Энви же страсти к верховой езде не питала, а в седле держалась, как мешок муки. Но сейчас, получив от герцога прелестную чистокровку, Энви прекрасно понимала, что о такой лошадке ее сестрице не приходилось и мечтать.
Белую кобылу звали Карагешь, по названию реки, на берегах которой она паслась, будучи жеребенком. Оказавшись с ней один на один, Энви неловко взобралась в седло и крепко вцепилась в повод, ощущая, как неудобно отрегулирована длина стремян. Она неумело подтянула их, не став выражать суровому жениху свое недовольство.
Фретт нахмурил брови, хмыкнул про себя, отметив, что дочка барона Эдинширского держится в седле, как жена крестьянина-нимикейца, верхом на корове съезжающая с гор на зимовку. Прирожденный всадник, он не смог бы вытерпеть рядом жену, неспособную достойно держаться в седле. Он разочарованно скрипнул зубами, но, вспомнив незабываемое зрелище, явленное ему за завтраком, подумал, что ежедневные упражнения решат проблему с лошадьми. Прикрыв глаза, Фретт возродил перед внутренним взглядом нежное тело, приятно очерченное мягкими волнами одежды. Сладостно сощурившись, он облизнул губы. Движение языка вышло быстрым, змеиным. Заметив его, Энви непроизвольно поежилась….
Под звуки рога и лай своры, охотники выехали из ворот замка и направились в сторону леса. Все участники будущей охоты пребывали в веселом настроении. Мужчины шутили, хвастались оружием и конями, спорили, чьи собаки скорее почуют добычу. Женщины вели сдержанные беседы, делились новостями двора, кого-то обсуждали, вытягиваясь из седел и с заговорщицким видом припадая к ушам друг друга.
Энви была поглощена ездой. Все ее мысли были сосредоточены на лошадиных боках, которые она до боли в мышцах сдавливала бедрами, и лошадиной гриве, которую, пополам с поводьями сжимала в кулаках. «Не свалиться бы на рыси» — переживала баронесса, с тревогой глядя на подступившую вплотную к процессии дубраву.
Снова затрубил рог, ознаменовав начало охоты. Псари спустили со сворок собак, и те дружно рванувшись под сень могучих деревьев, замелькали в лесном сумраке рыжими, черными и белыми точками. Охотники довольно зашумели, принялись горячить коней, отчего у Энви внутри все испуганно сжалось — грядущей бешеной скачки она не вынесет. Отыскав глазами Фретта, который, щеголевато подбоченясь, отдавал приказы группе загонщиков, она с трудом развернула кобылу и двинулась в его сторону.
Заметив приближение невесты, герцог оставил указания и поспешил ей навстречу.
— Ну что, вы готовы, дорогая? Вспомнили уроки верховой езды, что давал вам ваш отец?
— Да, все в порядке, — как можно более уверенно кивнула Энви, не желая ударить в грязь лицом.
Ответ невесты удовлетворил герцога.
— Это прекрасно. Я поскачу вперед, а вы постарайтесь держаться вместе с остальными дамами…
Энви проводила жениха разочарованным взглядом. Все происходящее говорило о том, что охота для герцога Тэсскго, гораздо интереснее и важнее, чем юная баронесса. Он был так поглощен процессом, что с чистой совестью оставил невесту на попечение знатных дам, которым, надо сказать, дела до Энви тоже было мало…
Они бесконечно долго носились по полям и дубравам. Охота закончилась только вечером, и Энви мысленно вознесла благодарности всем мыслимым богиням и богам, ведь у нее все тело болело и ныло, а напряженные бедра, словно окаменели. Она с трудом спешилась, когда охотничья процессия вернулась во двор герцогского замка.
В ту ночь баронесса вновь спала плохо. Она ощущала себя невероятно разбитой и уставшей, но заснуть никак не получалось. Поэтому Энви разглядывала едва различимые в темноте выступы на белом потолке спальни и думала. В голове царил сумбур: привычное спокойствие сменялось тревогой и неприятными мыслями о том, что дома в Эдиншире ей точно пришлось бы лучше. И причиной тому был Фретт — его страшные зубы, какое-то ненатуральное, мнимое спокойствие, натянутая приветливость, сочащаяся неприкрытым высокомерием, почти звериная одержимость охотой…
***
Постепенно Энви прижилась в замке Тэссхолл. Она привыкла засыпать, прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за окон, она навострилась крепко держаться на спине Карагешь и не отбивать себе зад во время долгой скачки. Сменив холодность на дружелюбие, она отыскала общий язык с Марто. Это дружелюбие не было искренним, но, как говорится, друзей надо держать близко, а врагов еще ближе.
В окружении герцога, среди надменной знати — самодовольных мужчин и заносчивых, высокомерных дам, Энви не рассчитывала обзавестись настоящими друзьями, поэтому «на безрыбье» принципиальная служанка стала для молодой баронессы вынужденной собеседницей и невольной осведомительницей.
Несмотря на мнимое доверие, Марто никогда не рассказывала о своем хозяине, как бы ни пыталась Энви разговорить ее. На вопросы, касающиеся личности герцога, служанка не отвечала, отмалчивалась или переводила тему беседы, тупила взор, поэтому вскоре баронесса оставила попытки разболтать ее, решив подождать удобного случая или лучших времен. Хотя, в их наступлении будущая герцогиня уверена не была. Раз за разом она мысленно возвращалась домой, всем сердцем скучая по Эдинширу, по матери и отцу, по своим слугам, покоям и саду, по холодной северной погоде, по белому снегу, по первозданной природной чистоте, по тишине, спокойствию и детской безмятежности — обо всем, что теперь казалось чем-то недосягаемым, забытым и иллюзорным, как послевкусие от приятного сна. В такие моменты сердце Энви болезненно сжималось, и она всей душой завидовала Айви, решившейся настоять на своем и остаться в Эдиншире.
В середине зимы, когда снега и морозы добрались даже до благодатного Тэсса, в замке герцога принялись готовиться к свадьбе. Отпраздновать сие знаменательное событие планировалось с размахом — с начала недели в Тэссхолл потянулись гости: вся родовитая и влиятельная знать королевского двора.
Теперь и без того людный замок стал и вовсе похож на муравейник. Одни расторопные слуги готовили комнаты, открывали дополнительные комнаты, чистили, мыли, проветривали. Другие занимались столом — таскали из подвала запасы, подбирали для убоя свиней и коров, в винном погребе разливали по хрустальным бутылям многолетнее бочковое вино, что хранилось там на случай особой значимости.
За несколько дней до свадьбы в Тэссхолл прибыла родня Энви: барон с баронессой, Айви и тетка Кловисса с мужем и прислугой. Их разместили по апартаментам, приставили горничных и личных поваров. Родне невесты следовало воздать особые почести — как того требовал этикет. Этому не все были рады — какой граф или маркиз потерпит, что к какому-то барону относятся, почти как к королю. Однако авторитет герцога Тэсского исключал любые претензии и недовольства, поэтому, мнение недовольных осталось лишь в их приватных беседах друг с другом и недобрых взглядах, ненароком брошенных в спину Грегофу Эдинширскому.
Энви была рада вновь увидеть родных. Мечтая о встрече с Айви, она представляла, как станет похваляться перед сестрой новыми нарядами и подарками жениха-богача. Платья, правда, не слишком восхитили Айви, и тогда Энви выложила главный козырь — белую кобылу Карагешь.
Увидав чистокровку, сестрица Энви хмыкнула гордо и самоуверенно тряхнула темными кудрями.
— Не слишком хороша для чистокровной.
— А вот и хороша! — почувствовав, как зарделись от обиды щеки, возмутилась Энви.
— Так себе, уж я-то лучше тебя понимаю в лошадях.
— Ничего ты не понимаешь! Карагешь — подарок герцога, а ты… — Энви захлебнулась от гнева, — ты просто завидуешь мне и не можешь признать моего нынешнего превосходства.
— Превосходства? — Айви язвительно вскинула брови и ее ядовито-зеленые глаза сверкнули в полумраке герцогской конюшни, где они с Энви стояли в коридоре между рядами денников. — Посмотри на себя, ты лишь незаметная тень, бледный оттиск моего портрета, пыль, шелуха…
— Я невеста герцога, а ты — нет, — холодным, злым голосом Энви перебила ее тираду.
Айви взметнула волосы, резким движением откидывая голову назад и заходясь приступом нервного, отрывистого смеха заявила:
— Лишь потому, что я так захотела, глупая сестра.
***
Утром в день свадьбы к Энви пришла мать. Сев на край кровати, она долго расправляла складки платья, молчала, собираясь с мыслями, надумав поделиться с дочерью чем-то важным. Энви терпеливо ждала, пытаясь заглянуть украдкой в ее холодные, вечно печальные очи, таящие в своей глубине притупившуюся старую боль и страх.
В мыслях Энви представляла, о чем скорее всего предстоит разговор. Думала, мать закончит, наконец, гладить пальцами подол, вздохнет и, как часто уже бывало, тихо скажет что-то воде: «Будь смирной, маленькая, такова уж наша женская судьба — молча слушать мужчин».
Так уже случалось ни раз. И когда Энви в сердцах стукнула по лбу кулаком деревенского мальчишку, не узнавшего маленькую госпожу и обозвавшего ее «курочкой». Тогда отец наказал дочь, высказав ей, что даме неприлично распускать руки, ибо за честь ее должны заступаться мужчины. Мужчины и только мужчины. Энви попыталась возразить, за что получила грозный выговор.
Потом он запретил Энви заниматься фехтованием на тонких легких сабельках, которому в обязательном порядке обучали знатных девиц. Эти навыки не несли боевой цели — для девушек фехтование являлось чем-то вроде танца, набором красивых элементов и поз, необходимых для того, чтобы похвастаться грацией во время импровизированного несерьезного спарринга на каком-нибудь балу или приеме.
Старый длинноносый наставник, с детства обучавший маленьких баронесс, всегда хвалил Айви, а Энви упрекал в неуклюжести и грубости. Тогда, не выдержав, в очередной момент раззавидовавшись с