Впрочем, она получила от него привет. В обмен на отправленную ему свадебную рубашку, сшитую и украшенную Мстишиными руками, что Ратмир должен был по обычаю надеть в их первое утро, княжич прислал серебряный поднос с банными дарами. На нём лежал брусок заморского, цвета топлёных сливок мыла, веник из чабреца и полыни, перевязанный шёлковой лентой, и деревянный гребень. Мстиславе хватило одного взгляда, чтобы узнать руку, испещрившую ясеневую гладь листьями папоротника, и на душе сразу стало теплее. Она знала, что, вырезая затейливые узоры, Ратмир думал о ней, и когда деревянные зубцы коснулись распущенных волос, Мстише показалось, будто сам княжич гладит её, успокаивая перед завтрашним днём.
Когда-то Мстислава предвкушала свадьбу, мечтая блеснуть красотой, ослепить мужчин и заставить бесноваться в бесплодной зависти женщин. Она заранее смаковала поток людского внимания, что наполнил бы её силой и заставил бы глаза блестеть, точно самоцветы. Но нынче Мстише хотелось лишь поскорее пройти обряд и стать женой Ратмира. Хотелось миновать кажущиеся теперь ненужными условности и остаться наедине с ним. Со своим суженым. Со своим мужем. И быть уверенной, что ничто уже не сможет помешать их счастью.
И долго ещё Мстислава не могла уснуть, мечась по подушкам и прислушиваясь к ветру, зловеще перебиравшему верхушки дальнего леса. Настырные и непрошеные, приходили воспоминания о Сновиде, его смехе и объятиях, жарких словах и обещаниях. Вставал перед очами образ Ратмира, страшного и незнакомого, падающего на колени и на глазах обрастающего серой, топорщащейся во все стороны шерстью. Рассыпавшиеся по перине волосы душили, не давая вырваться из муторной дремоты, и даже мысль о том, что наутро Мстиша встанет бледная и осунувшаяся, против обыкновения не помогала уснуть.
Мстислава забылась лишь на заре, и когда её разбудили, княжне показалось, что она едва успела смежить ресницы. Но после бесконечной, мучительной ночи день помчался вперёд, точно лихая тройка.
Княгиня, сама пришедшая поднимать невестку, настояла на том, чтобы Мстиша съела толокняного киселя. «А то ведь до ночи маковой росинки не перепадёт», — предупредила она.
После умывания и умасливания Векша заплела княжне последнюю девичью косу. Радонега сама опоясала Мстиславу заговоренной от порчи ниткой, сверху надели две тончайших рубахи, одну как полагается, а другую — на левую сторону. Затем Мстишу облачили в расшитую золотом и жемчугом верхницу, унизали ожерельями и запястьями. Всё это время княгиня вполголоса приговаривала:
— На воду синизна, на платье белизна, на Мстиславу Всеславовну — красота. На весь мир сухота: на двоежёных и троежёных, на чёрных и черемных, на голых и богатых. Пусть Мстиславу весь мир восхваляет, через руки хватает, у места сажает, за столы дубовые, за скатерти шелковые, за хлебы, за сытни! Своему суженому Мстислава пусть будет свету белого белее, схожего солнца милее и краснее!
Когда наряд был закончен, девушки накинули на княжну покрывало и, помолясь Пресветлой Пряхе, Мстишу повели на посад.
Здесь всё уже было готово к приезду жениха, ночевавшему не в детинце, а в усадьбе Хорта. На столе, покрытом браной скатертью, красовались кушанья, которым предстояло покуда остаться нетронутыми. В середине, обёрнутый вышитым Мстиславой рушником, возвышался румяный каравай. Тут же были выложены сыры и перепеча. Одна боярыня держала серебряное блюдо с гребнем, мёдом и душистым маслом, а другая — осыпальную мису с хмелем, овсом и ячменём, промеж которых лежали кусочки серебра, отрезы драгоценных тканей и соболиные меха.
Мстишу усадили на огромную медвежью шубу, и оставалось лишь ждать.
От волнения и смеси запахов — чужого пота, хмеля, пирогов, жареного мяса, пряных трав, дыма — начала кружиться голова. Парча и объярь сжимали грудь, монисты давили, точно камни, а плат, мешавший видеть, хотелось изорвать на мелкие клочки.
Но княжич словно чувствовал нетерпение своей невесты, и совсем скоро через открытые настежь двери в горницу донёсся звон свадебных колокольчиков. Раздались смех и весёлые голоса, и Мстиша судорожно выдохнула, разобрав среди них Хорта. Послышался топот множества ног и шорох отряхиваемых от снега одежд. Девушки запели входящим в чертог гостям:
На пяту двери да открывалися,
Да на крюках двери отстоялися,
Да заходили добры людишки,
Да к невесте заручёной,
Да ко княгине да первобрачной,
Золото с золотом свивались,
Да жемчуг с жемчугом сокатались!
Прежде чем позволить Ратмиру сесть рядом с Мстишей, боярышни заставили Хорта выкупить место, и воевода высыпал на хохочущих девиц ворох приготовленных платков и лент. Наконец, Ратмир опустился возле невесты. Мстислава не могла видеть, но почувствовала, как чуть просела лавка под тяжестью его тела, и ощутила успокаивающий запах морозной свежести и чистоты. Княжич незаметно пожал Мстише кончики пальцев, и она благодарно ответила ему.
Девушки и боярыни сняли с Мстиславы покрывало и, натянув его между нею и Ратмиром, принялись расплетать косу.
Расплетись, коса русая,
Расплетись по единому волосу,
Схороню я волю великую,
Я во тёмные глубокие погребы.
Тут подумаю умом своим, разумом,
Тут-то ей не место, не местечко,
Забусеет отволье великое!
Одновременно за занавесью другая боярыня перебирала гребнем кудри Ратмира. Когда с расчёсыванием было покончено и волосы княжны буйными волнами рассыпались по её спине, служанки надели на Мстишино чело жемчужную поднизь и зелёный венок, сплетённый из барвинка и рябиновых кистей. Головы жениха и невесты сблизили через полог, и старшая боярыня-сваха приставила к ним зеркало, позволяя впервые посмотреть друг на друга.
Мстислава вздрогнула, увидев в отражении сначала своё бледное, испуганное лицо. Она ещё никогда не была так красива, и, переведя взор на Ратмира, Мстиша получила тому подтверждение. Он смотрел на невесту с неприкрытым обожанием, а глаза его искрились. Они улыбнулись друг другу, и боярыня тут же убрала зеркало и снова накрыла Мстиславу.
Хорт стал резать сыры и перепечу и передавать их младшему дружке. Пока тот разносил лакомства, сваха осыпала гостей из мисы, а те с шутками и хохотом ловили среди зерна серебро и мех. Едва пригубили чарки, как настала пора отправляться в Святую Рощу, где князь должен был соединить молодых перед богами.
Мстишу усадили в повозку, Ратмир со своими людьми поехал верхами. К Зимнему Дубу дозволялось подойти только жениху с невестой и сопровождавшим их Хорту и Векше. Женщины, остававшиеся ждать у границы леса, помогли княжне сойти и, сняв покрывало, вручили её руку Ратмиру. Должно быть, Мстислава успела замёрзнуть, потому что пальцы жениха показались ей обжигающе горячими. Ратмир чуть заметно улыбнулся и повёл невесту к заветному дубу. Позади, неся рушник и каравай, следовали Хорт с Векшей.
Тропа, змеившаяся по ковру багровых, припорошённых первым снегом листьев, чуть забирала в гору, и совсем скоро Мстише стало жарко под спудом накинутых заботливой рукой свахи мехов. Всю дорогу от детинца поезжане горланили весёлые, разнузданные песни, не возбранявшиеся лишь на свадьбах, и наступившее безмолвие казалось ещё более торжественным. Роща, вход в которую являлся уделом избранных, была величественнее и богаче княжеской гридницы. Они вступали в чертог богов, и шероховатые стволы, уходившие далеко ввысь, были его могучими столпами, огромные, обросшие бархатным мхом валуны — стражниками, а низкое, серое небо — шёлковой подволокой.
В тишине слышался лишь шорох замёрзших листьев под ногами и тонкий перестук жемчужин в Мстишином очелье. Ратмир шёл уверенно, словно был здесь не первый раз.
Тропинка завернула и теперь бежала прямиком к подножию великанского дерева. Жёсткие, ржавые листья дуба вызывающе рдели посреди скорбной голой рощи, и Мстислава не сразу заметила человека, стоящего под ним.
Князь Любомир, облачённый в алое корзно, меха и золото, ждал их возле каменной плиты, где стояли кувшин и чаша. Хорт вышел вперёд и, низко поклонившись, водрузил каравай рядом. Не поднимая головы, он отступил обратно за спины молодых. Векша подала князю рушник.
Любомир неторопливо набрал в кувшин воды из источника, тихо журчавшего у корней дуба, и наполнил чашу.
— Дети мои, — начал он, — вы пришли в святилище богов, чтобы связать свои жизни. Чтобы соединиться подобно тому, как соединены Небесный Отец и Великая Мать, небо и земля, день и ночь, солнце и луна. Готовы ли вы принести свои клятвы здесь, в заповедном месте, перед Священным Дубом?
Он выжидающе посмотрел на Мстишу и Ратмира, и те ответили:
— Да.
Любомир кивнул и продолжил:
— Мстислава, дочь Всеслава, хочешь ли ты этого мужа?
Мстиша перевела взор с князя на его сына. Ратмир смотрел спокойно, точно был готов принять её любой ответ.
— Хочу, — твёрдо ответила девушка.
Любомир удовлетворённо кивнул и повернулся к княжичу.
— Ратмир, сын Любомира, хочешь ли ты эту деву?
— Хочу, — не раздумывая, согласился тот.
— Клянётесь ли вы разделить друг с другом любую судьбу, добрую и худую? — Дождавшись их одновременного «да», князь снова кивнул. — Клянётесь ли идти рука об руку через невзгоды и радости? — Мстислава и Ратмир снова ответили согласием. — Клянётесь ли оставаться верными друг другу в болезни и здравии?
Получив последнее «да», князь закрыл глаза.
— Да будет так. Подайте ваши руки.
Мстиша и Ратмир подчинились. Любомир достал из ножен короткий клинок. Мстислава вздрогнула, когда холодная сталь коснулась внутренней стороны её запястья. Не успела она испугаться, как на молочно-белой коже проступила россыпь багряных бисеринок. Через миг на руке княжича тоже заалела тонкая полоса. Князь подставил чашу, дождавшись, пока туда упадут несколько капель. Затем, держа руки молодых над караваем, Любомир связал их белым рушником так, чтобы кровь смешалась.