— Мам, — мальчишка спрыгнул с кровати, — Я пойду гулять?
— Беги, сынок, — женщина погладила его по лохматой голове и присела за стол.
— И вы садитесь, — кивнула она Кристине с Мюрелло, — Чай будете?
Она сыпанула в кружки щепотку черного порошка из одной баночки, пару крупинок белого — из другой. Из кружек послышалось легкое шипение, и поднялся легкий дымок.
Безымянная хозяйка комнаты — ну не могла Кристина назвать это обиталище квартирой — посыпала зеленые ломтики очередным порожком и подвинула тарелку к Мюрелло. Потому что тот сидел ближе.
Кристина задумчиво посмотрела, пытаясь осознать, чем это таким ее угощают. В ларсийской кухне было известно такое блюдо, как хлеб с посыпкой, по факту — чуть поджаренный ломтик хлеба, посыпанный солью и специями, в самом простом варианте — сушеным чесноком. Но вот это вот — что?
— Хлеб, — ответила женщина на невысказанный вопрос, — вкус только курицы, больше не осталось пока.
Кристина осторожно взяла серо-зеленый «хлеб». От него резко пахло дошираком.
— А… из чего его делают? — девушке некстати вспомнился фильм «Зеленый сойлент». Хотя она его и не смотрела, но из ЧЕГО делают зеленый сойлент — помнила.
— Из травы, — коротко пожала плечами женщина, — Дешевле всего. Собрали, перемололи, обработали, высушили, спрессовали — кушайте.
Мюрелло хрустнул ломтиком:
— Когда я здесь жил, кормили нас… не очень. Но все же не травой.
— Ну так а что еще нам есть? — бледно улыбнулась женщина, — В столовой на обеде покормят, что останется — в семью принесешь, а в остальное время — чай, хлеб, да горох.
Она кивнула в сторону стоящей в углу стола небольшой миски, до середины заполненной неровными желтоватыми шариками, которые Кристина приняла за конфеты-драже.
— Одну горошину схватил — и весь день ни усталости, ни голода. Правда, голова как в тумане, и сердце может не выдержать, но как иначе-то? Смену без гороха попробуй, отработай. Пожалуешься, что тяжело — добро пожаловать отсюда, за воротами завода такие, как ты, толпами ходят, кто будет работать и не жаловаться. А если не жалуешься — значит, все хорошо, зачем что-то менять. Вот так и живем: пожаловался — пошел вон, заболел — пошел вон, покалечился — пошел вон, состарился — пошел вон…
По-прежнему непредставившаяся женщина закашлялась сухим кашлем:
— Ладно, это я так, о своем… Вы господина Эри, говорите, искали?
— Его самого.
— Так ведь нет его. Уже два года, как пропал.
— Куда пропал? — вырвалось у Кристины.
— Ну, знала бы, куда пропал, сходила бы да нашла.
За спиной Кристины распахнулась дверь, в комнату влетел мальчишка:
— Мам, я за двигом!
Он шустро метнулся под кровать, чем-то прогрохотал и мгновенно вылетел обратно.
— Господин Эри… — начала женщина.
Дверь снова распахнулась. В затылок Кристины уперся холодный металлический предмет.
— Не двигаться, — произнес мужской голос.
Глава 41
— Простите, господин, но…
Бумажка впечаталась в грудь охранника, стоявшего на страже… кхм… невинности танцовщиц кабаре. Каждый, имеющий отношение к любому кабаре, уверял, что актрисы кабаре и проститутки — не одно и то же. И каждый, у кого была с собой достаточно крупная купюра, мог убедиться в обратном.
Или нет.
Потому что, несмотря на общую легкость нравов, красотки из кабаре проститутками действительно не были и ложились в постель (или что там находилось поблизости) только с теми, кто им нравился. Другое дело, что большинству из них нравился любой у кого была с собой крупная купюра…
Охранник подхватил падающую бумажку, привычным жестом свернул ее в конвертик и спрятал в карман, где уже шуршал не один точно такой же.
Череста над всем этим не заморачивался: натянув черную полумаску, оставлявшую открытой только губы и подбородок, он шагнул в полутьму обратной стороны кабаре.
Узкие коридоры с высокими потолками, скрывавшимися в темноте, двери гримерок, то и дело открывавшиеся, чтобы выпустить или запустить внутрь очередную раскрашенную и разнаряженную девицу.
Сами девицы, порхавшие туда-сюда усталыми бабочками — необходимость всегда улыбаться на сцене приводила к тому, что в обычной жизни тебе улыбаться уже и не хочется. Некоторые из них на бегу прикладывались к горлышкам бутылочек, глотая стимуляторы, некоторые и вгоняли стимуляторы шприцами прямо в кровь, остановившись в уголку и перетянув плечо шелковой лентой.
Старик-уборщик, хмуро шаркающий метлой, глядя себе под ноги. Если бы люди Череста его уже не проверяли, и не выяснили, что в возрасте уборщика девицы интересуют разве что в плане «поднести стакан воды» — можно было бы подумать, что он стесняется смотреть на мелькающих танцовщиц. А посмотреть там было на что — столько обнаженного тела разом Череста последний раз видел только в свой последний визит в закулисье кабаре.
Он отбросил красную — а как же — занавесь и свернул в отнорок коридоров. Здесь, где-то здесь была гримерка той, кого он искал…
— П-простите… — очередной любитель гибких красавиц попытался выйти и, наткнувшись на Череста, случайно уронил полумаску. Успел быстро ее вернуть на место, но Череста все же узнал лицо. Наверное, читателям романов знаменитого писателя было бы интересно узнать, что в свободное время их кумир шатается по девицам легкого поведения…
Коротко постучав, и дождавшись мелодичного «Войдите», Череста толкнул низкую дверь. Вошел внутрь и закрыл ее за собой.
Небольшое помещение. Огромное чистое зеркало, рядом гудят газовые светильники, гримировальный столик завален тюбиками, чашечками, флакончиками с яркими красками… или как там называется вся эта театральная мишура? Вешалка с костюмами, диванчик, на котором спала обитательница гримерки. Огромный яркий плакат в углу. Низкое кресло, в котором, в длинном шелковом халате — неожиданно селадонового цвета — расположилась девушка.
Одна из тех, что недавно отплясывали на сцене с тросточками — вон, цилиндр, небрежно брошен на стол — в маске, скрывавшей почти все лицо, кроме, разумеется, губ. Золотистые волосы, обязанные своим цветом левиорину, стройная фигура — любой, кто посмотрел бы на нее, мог бы подумать, что перед ним кто-то, до крайности похожий на единственную оставшуюся в живых Эллинэ.
Губы, окрашенные в ярко-алый цвет, изогнули уголки в улыбке:
— Череста…
— До свидания, госпо… Мори. Я жду вас, — пробывший внутри достаточное время, чтобы ни у кого не возникал вопрос, что он там делал, Череста, не оглядываясь, пошел прочь, как человек, получивший некие инструкции и рванувшийся их выполнять.
Никто, естественно, не услышал, ибо звук этот был чистейшей аллегорией, но в темных коридорах кабаре щелкнула взведенная ловушка.
Умный человек должен был отметить, что в дверь к танцовщицам никогда не стучатся, что танцовщиц кабаре никогда не называют «госпожами», и сделать отсюда несомненный вывод, что танцовщица за дверью — вовсе и не танцовщица.
Ну так ловушка и была расставлена на умного человека.
Видит Бог, Череста сейчас с превеликим удовольствием остался бы здесь, но не мог, не мог. Он сейчас не начальник охраны и даже не рядовой телохранитель — он одна из деталей ловушки, в которую угодит неуловимый убийца и грабитель по прозвищу Спектр.
Должен угодить.
Не может не угодить.
Пнув валяющуюся метлу, Череста вылетел наружу, чуть прищурившись на ярком свету, и зашагал к выходу, поймав себя на том, что он совершенно искренне пытается уловить спиной флюиды, которые могли бы подсказать, что происходит внутри кабаре.
В дверь тихо постучали. Блондинка, от которой только что вышел Череста, чуть улыбнулась своим мыслям и гибко поднялась с кресла, чтобы отодвинуть задвижку.
Дверь тяжело распахнулась, и внутрь шагнул человек.
— Что вы себе позволяете?
Дешевая, странно знакомая одежда, седые волосы, морщины на лице… Впрочем, наметанный глаз тут же подсказал девушке, что седина — парик, а морщины, пусть и искусный, но грим.
— Ну, здравствуй, Кармин, — улыбнулся человек желтыми кривыми зубами. Тут же, впрочем, вынутыми изо рта. Фальшивка, как и вся остальная внешность.
— Я не Кармин.
— О, разумеется. Танцовщица Мори, таинственно появившаяся в кабаре сразу после не менее таинственного исчезновения наследницы Эллинэ. Случайное совпадение, верно?
— Совпадение, — спокойно кивнула блондинка в маске.
Спокойно.
Слишком спокойно. Слишком спокойно для загнанной в ловушку жертвы, которую он преследовал уже несколько месяцев. Слишком спокойно даже для танцовщицы, в гримерку которой ворвался неизвестный человек с неизвестными намерениями.
Что это может означать?
Что в ловушку здесь загнана НЕ ОНА.
Спектр — разумеется, под гримом и маскарадом был именно он — резко сорвал маску с лица той, которую он принял за Эллинэ.
Не она. Совершенно незнакомое, совершенно спокойное, улыбающееся лицо.
Ловушка!
Спектр выхватил кинжал, мысленно проклиная тот момент, когда он решил, что зарезать неуловимую Кармин будет приятнее, чем застрелить. Девица крутанула рукой и все так же спокойно извлекла из рукава халата револьвер.
Вещь, которую танцовщицы кабаре очень редко носят с собой.
Ловушка! Опять ловушка!
Блондинка дернула за висящий возле зеркала шнур и за спиной незваного гостя щелкнули замки двери. Двери, слишком тяжелой для двери в гримерку. Двери, слишком тяжелой для того, чтобы ее можно было выломать изнутри.
Спектр понял, что чувствует мышь, когда попадает в мышеловку. В особенности, когда понимает, что аппетитный сыр в ней — всего лишь раскрашенная красками подделка из папье-маше.
«Подделка» сделала шаг назад. Взгляд девушки на секунду метнулся в сторону и Спектр понял, что из ловушки есть выход для нее. А, значит, и для него…
Пудреница влетела в лицо блондинки, запорошив глаза. Та выстрелила наугад, раз, другой — и отлетела в сторону от обжигающего удара, рухнув на диван и чувствуя, как рана в руке заливает одежду кровью.