Да, история пробки тоже знает свои замечательные страницы.
…Эта весть распространилась молниеносно как-то сама собой. Об этом не писалось в газетах, да и не могли еще успеть, но весь город уже знал: он идет в Одессу.
И вот день, в который лицо города вдруг подернула судорога. С его улиц бежали богачи, спекулянты, полиция заметалась, и был миг, когда она была в полной растерянности.
…Мы вышли к набережной. Это было на горе, там, где бульвар. Город стал. Забастовали все. Мы вышли на набережную и увидели — с моря входил в залив броненосец «Потемкин». Он медленно развернулся и стал против города, повернув пушки. Мы хотели плакать и кричать от волнения. Мы пели песни.
В это время на Соборной площади спешно устанавливалась артиллерия и из города бежала буржуазия. Пробочники, металлисты, грузчики, железнодорожники вышли на улицы приветствовать революционный броненосец. В этот день город мошенников, фабрикантов, богатых вундеркиндов, королей пробки, биржи, памятника дюку, бульваров и стройного порядка улиц вдруг заметался в смятении и ужасе — перед ним на взморье из синего тумана встал одинокий корабль, как грозное предзнаменование.
Книга
Старого мастера цеха сортировки пробковой коры, товарища Кузина, вызвали из цеха в кабинет к директору и предложили написать книгу. Он удивился, кашлянул в кулак, и ему стало неловко. Это был пожилой, угрюмый рабочий, от которого редко кто-нибудь слышал несколько слов сразу.
— Вот вы, товарищ Кузин, лучший из знатоков, которые могут сказать, какая пробка к чему. Но вот случись, что вас нет, и некому будет сортировать пробку, принять сырье от поставщика. Вы делаете на глаз, на ощупь. Но нужно подвести под это науку, объяснить, почему вы делаете так или иначе, напишите все это, чтобы другие могли учиться. Вы обдумаете, мы дадим отпуск, дадим инженера на помощь, человека, который поможет изложить все это.
Мастер кашлянул опять, сказал что-то и пошел обратно в цех.
Никто ему до сих пор никогда не предлагал писать книг, поэтому он задумался над этим необычным предложением. Задумавшись, он вспомнил многие вещи. Он работал уже не первый десяток лет, но и самому ему никогда никто никаких книг не давал читать. Да и никто никогда ничему вообще не учил. Искусство сортировки пробки всегда держалось в голове мастеров, которые боялись широко разглашать тайны этого искусства.
Сортировщики пробки были всегда особыми привилегированными существами, работа их заключалась в особом невидимом чутье, сосредоточенном в кончиках пальцев. Это были своего рода дегустаторы, и руки их ценились как руки больших музыкантов.
Я наблюдал за работой Кузина на сортировке. Он просто отбрасывал одни куски в сторону, одни кипы отправлял на мочку — для укупорочной пробки, другие оставлял на размол — для линолеума и изоляции.
— Чего ж тут объяснять? — говорил он. — Вот и вся сортировка.
Вечером я пришел к нему на квартиру.
— Как же вы думаете писать книгу? — спросил я.
— Не знаю, как вам объяснить, — сказал он, — я об этом сам думаю, с какого бока подойти. Я человек, знаете, неразговорчивый, с большой робостью. Тут вот в чем дело. Вас когда-нибудь били? Нет. Теперь воспитание молодежь другое имеет. А меня били. Дома били, мастера били, каждый, кто чуть повыше, норовил побить, крикнуть, маленький человек запуган был. Я вот теперь член партии, начальник цеха, а бывает, на собрании или где слова не скажу. Хоть знаю, что можно все говорить, но привычка уже выработалась, как это так — выйти и заговорить. Вы не смейтесь, она, проклятая, далеко за человеком тянется. Вот я хожу и молчу, но зато я все вижу. Как это, думаю, все удивительно — чтобы когда-нибудь мог каждый человек так все говорить. Так вот вы говорите — книжка. Ну что же, сортирую там, туда-сюда, вот и вся наука…
В самом деле, это очень трудное дело — описать опыт пробкового мастера Кузина.
Ну, вот, допустим, как он изучал свое дело. Очень просто: когда он был подмастерьем, то мастер посылал его за водкой, а когда мастер выпивал водку, становился болтлив и кое-что рассказывал подмастерью. А когда он не пил водки, тогда подмастерье ходил за ним среди пробочных штабелей и следил; когда мастер выберет из кипы кусок коры и швырнет в сторону, примечал, куда упадет кусок. Потом подбирал его и внимательно изучал — чем он отличается от других кусков!
Подмастерье Кузин был молчалив, но зато многое умел видеть и слышать.
Он видел, как хозяин ходил по заводу и собирал крошки коры. Однажды, когда он срезал часть полезной массы, хозяин закричал, хватаясь за голову:
— Ты знаешь, что ты режешь?! Ты меня режешь!
Он видел разных мастеров, разных директоров и разных хозяев. Вот в портретной галерее еще один: Викандер — главный владелец фирмы Викандер — Ларсен, последний пробковый король Одессы. Это был человек совсем иной масти. Он не собирал пробок, не ходил по заводу и лишь иногда приезжал в Одессу. Шведский министр и капиталист крупного калибра, он, делал крупные дела. Перед войной он, как чуткий коршун, прилетел в Одессу, скупил здешние примитивные заводики, выбросил старое оборудование, построил новый завод на теперешнем месте, поставил в нем новейшие станки и начал работать на войну.
Он был представительным и умным мужчиной. Ему не чужды были широкие жесты и трезвый взгляд на вещи. Рассказывают, что когда из советской Одессы, с пробкового завода, пришел к нему первый заказ на партию коры, он подпрыгнул.
— Да, — сказал Викандер, — они не лишены чувства юмора. Мало того что они отняли у меня завод, вдобавок они желают, чтобы я бесплатно подарил им еще партию коры.
Но партию коры он все же прислал. Правда, она была неважного качества, но деньги за нее он получил сполна и аккуратно.
В это время в Одессе по заводу шлялись бродячие кошки и в каландрах и шведских станках пауки плели паутину. В порту не знали, что делать с партией коры, прибывшей из далекой Португалии: для поплавков слишком много, а пробку и линолеум делать некому. Старые пробочники ходили по улицам, работали в порту, проводили продразверстки, служили в Красной Армии, дрались с бандитами.
Первыми пришли Финевич, Кузин, Гуров. Вместе с другими энтузиастами они перетаскивали и восстанавливали станки, ходили, собирали в порту, на базаре, на улицах старых пробочников. Пришли Филимонова, Наконечная, Крузе, Белоконь, Марховская, Николаева, Зина Петрович, Груня Побережнюк, Катя Хорон — старые ветераны пробочного производства.
Потом пришли мастера Штадо и Бугай, инженер Шабашкевич. Они наладили производство линолеума.
Пришли инженеры Седач, Кроль. Они наладили первую в стране мельницу для получения древесной муки, идущей в линолеум. Пришел мастер Рудковский и организовал цех автотракторных деталей. Пришли Любимский, Долинский, усовершенствовали пробкорезательные станки. Пришли энтузиасты, рационализаторы, изобретатели, комсомольцы. Пришел цех диетического питания, зеленые скверы, спортивный стадион, редакция газеты, рабочий поселок с красивыми коттеджами.
Однажды, несколько лет назад, завод решил забраковать партию коры, полученной из-за границы. «Это не первый сорт, — сказано было в рекламации, — можете получить его обратно».
«Ого, это слишком», — подумал, возможно, Викандер, однако послал своего представителя. Он был не лишен, как сказано, трезвого взгляда на вещи.
Представитель бывшего владельца завода подъехал к заводским воротам, прочел на них — завод «Большевик», подумал о превратностях судьбы и остановил свой автомобиль у конторы. Представитель потребовал самого компетентного знатока, чтобы пойти к партии сырья для осмотра.
Навстречу ему вышел худой, угрюмый, пожилой рабочий с заскорузлыми руками. «Ну, если это самый компетентный специалист, то я ему докажу все, что надо».
Целый день они ходили среди кип коры, и представитель облился десятью потами.
— Это самый нежный, самый толстый и самый бархатный сорт пробки, — говорил он, показывая на кипу.
Тогда Кузин распаковывал кипу и вытаскивал запрятанные в середину куски брака.
— Не будем спорить, — ласково говорил представитель, — я не говорю, что это первый сорт, пусть будет второй, зачем портить отношения.
Тогда Кузин доставал кусок настоящего второго сорта и показывал представителю, чтобы напомнить, как он выглядит. Так они разговаривали над каждым куском пробки, и наконец представитель плюнул, сел на кипу передохнуть и протянул рабочему папироску.
— Не будем спорить, — сказал он. — Я не знаю, зачем я ездил в Одессу. Давайте я подпишу акт. Какая у вас тут чудная погода!
— Не знаю, зачем вам было затруднять себя? Действительно, погода ничего.
— Скажите, вы работали у Викандера? Я скажу ему, какие из его рабочих вышли прекрасные специалисты.
— Да, скажите, что я его очень благодарю.
И они разошлись, как добрые приятели и джентльмены.
Что же такое пробка?
В боковом кармане пиджака техдиректора завода, иностранного специалиста Грюнвальда, лежит маленькая книжечка. Время от времени он вынимает ее и внимательно перелистывает.
В ней не написано ничего интересного. И в то же время она полна поучительного содержания. Дело в том, что это прейскурант одной из иностранных пробковых фирм, и сделан он целиком из пробки. Тончайшие листки, типа папиросной бумаги, вырезаны из отборной пробковой коры.
Это, конечно, восхитительный изыск, жест галантного продавца. Так знаменитые кондитеры поражают публику паровозом, сделанным из теста и крема. Такой паровоз не должен ездить.
Но этот пустячок мимоходом говорит о возможностях завода, его оборудовании, его специалистах. В нем — огромная культура капиталистического предприятия.
Взгляд на пробку только как на некий пустяк для закупоривания бутылок основан на неосведомленности.
Пробочная индустрия — понятие давно уже и хорошо известное на Западе, обозначающее десятки огромнейших предприятий, мощные тресты и картели, — нашей стране до недавнего времени была неведома, как, впрочем, и многие иные виды индустрии.