Но отец поймал его за рукав и вытащил из толпы в сторону.
— Нечего, — сказал он, опасливо косясь по сторонам. — Это тебя не касается.
Вприпрыжку шагая рядом с отцом, Петя думал об этих загадочных и таких необыкновенных людях, которые сейчас печатали листовки, мазали их клейстером, вывешивали на заборах. Кто они?
— Папа, кто делает эти листовки? — спросил он.
— Глупости, — пробурчал отец, поднимая воротник пальто. — Их делают те, которые не желают закончить свое образование.
И они еще быстрее зашагали вперед.
Возле базара дорогу им преградила толпа. Движение здесь было гуще. Несколько потоков людей и повозок сливались тут; восклицали что-то люди, ржали лошади, щелкали кнуты; где-то играла шарманка.
В стороне на рундуках несколько торговок торговали лепешками, салом, яблоками, закрывая их тряпками от мокрого снега. Какие-то солдаты продавали с рук сапоги.
Где-то уже зажигались огни. Толпа двигалась. Никто не обращал внимания на гимназиста с подвязанной щекой и его отца, пробирающихся сквозь толпу, спешащих к директору гимназии Штраубе…
На самом углу стоял шарманщик. Это был просто обыкновенный парень в ватном пиджаке и с широкой физиономией. На шарманке сидел попугай, всклокоченный и хмурый, похожий на Петиного отца.
Отец остановился и сердито посмотрел на попугая. Он ему не понравился.
— Играют тут, — буркнул он.
Парень крутил ручку и подмигивал, весело улыбался и кричал проходившим мимо солдатам:
— Вот оракул счастья, полное предсказание судьбы в прошлом и будущем!.. Служивые! Кому дальняя дорога, кому родной дом, кому краля дорогая…..
Солдаты, заинтересованные попугаем и судьбой своей, подходили к шарманщику; одни, послушав, проходили дальше, другие вынимали керенки и протягивали шарманщику.
— Кто желает испытать краткое объяснение судьбы, получает разъяснение на месте, — говорил парень, — которые хотят получить полный пакет, раскроют его дома, по правилам оракула, по прошествии рассвета, натощак.
В зависимости от желания он говорил попугаю разные слова, и тот выдергивал белые или зеленые пакетики. И солдаты, интересующиеся полной судьбой своей — прошлой и будущей, бережно засовывали белые пакетики за пазуху солдатских шинелей и в котомки, чтобы раскрыть их на свой солдатский натощак, на солдатском своем рассвете. Другие разрывали пакетики тут же, смеясь и взмахивая руками; иным прочитывал сам парень пакетики — про дальнюю дорогу, про скорое свидание и перемену в скорой будущей жизни…
В это время сквозь толпу протискался верхом на коне казачий урядник, или вахмистр, или еще кто, только с нагайкой и в папахе, и сердито осмотрел шарманщика.
— Дай-ка! — сказал он, протягивая руку с нагайкой, висящей на запястье. — Чего у тебя тут?
Парень сказал попугаю слово, и тот выдернул пакетик. Но только Петя заметил, что пакетик он вытащил не тот, который нужен был по слову, — вместо зеленого белый: ошибся, должно быть.
Парень тоже заметил, что пакетик вместо зеленого белый, и испугался.
— Стойте! — крикнул он. — Не тот, ваше благородие!
— Ничего, — сказал вахмистр или урядник и стал вертеть пакет в руках. Видимо, он не был силен в грамоте.
— Ну-ка ты, очкастый! Прочитай-ка мне, чего тут описано… Только все как есть! — вдруг крикнул он и показал рукой с нагайкой прямо на Петиного отца.
Папа хотел было отступить в толпу задом, но незаметно не вышло, теперь уже все смотрели на него. Он взял пакет.
Сняв очки и опять надев их, он разорвал конверт и вынул листочек. Петя заглянул в листок через папину руку и прочел первые строчки.
«Товарищи солдаты, находящие в белых рядах! — было написано там. — Вы — трудящие люди, которых обманом заставили проливать кровь ваших братьев…»
Дрожащими руками отец поднял листовку к самому носу и кашлянул. Петя взглянул на парня: тот был бледный, больше не улыбался, и казалось, будто даже лицо его стало у́же. Не отрывая глаз, смотрел он на Петиного отца. Петя схватил папу за руку.
Папа опять снял очки и протер их. Он сердито посмотрел на Петю, вырвал руку и отвернулся. Он знал, что Петя его сейчас презирает, и Петя знал это. А папа все кашлял и не читал.
— Ну, давай читай! — крикнул урядник и еще кто-то в толпе.
Наконец папа вздел очки и поднес к ним бумагу.
— Здесь написано… — сказал он. — Да, собственно говоря, здесь написано вот что: «Вам предстоит дальняя дорога и… как это… да… и большой интерес… Большой интерес по случаю получения письма с большим интересом. Но все окончится благополучно… благополучно, и вы встретите этот самый родной дом. Вскорости родной дом… да…» Вот и все.
Он посмотрел на урядника и протянул ему бумагу. Тот тоже молча поглядел на отца, прямо в глаза, потом хлестнул плеткой по бумаге и, повернув коня, поскакал прочь. Бумага упала в жидкую грязь, покрытую мокрым снегом.
Папа схватил Петю за руку и, не глядя на шарманщика, бросился из толпы. Бледные, молча они поспешили дальше, вперед, не видя ни шарманщика, ни урядника, ни толпы и не разбирая дороги.
Когда они добежали до следующего угла, их окликнул кто-то сзади. Они оглянулись и увидали шарманщика. Запыхавшись, он тащил шарманку за спиной.
Добежав до них, он поставил клетку с попугаем на землю и протянул отцу руку. В это время опять загрохотал пулемет, уже совсем где-то близко.
— Гражданин, товарищ, — сказал шарманщик, — за революционную солидарность с рабочим классом… Кто вы ни есть такой, поскольку вызволили из опасного положения…
Видно, слов у него не хватало. Молча сжал он руку отца.
Отец опять схватил очки и принялся протирать их. Но руки не слушались его: они никак не могли найти в карманах платок. И вместо него папа наконец вынул вдруг из кармана какую-то бумажку. Но он не бросил ее, а принялся бумажкой протирать очки. Петя никогда еще не видел, чтобы отец так волновался.
Он очень старался стать спокойным, что никак не удавалось ему. Это очень сердило его.
— Милостивый государь! — вдруг сердито сказал папа шарманщику. — Вы, вы… мальчишка! Вы, наверное, полагаете, что я трус. Собственно говоря, вы считаете, что вы, вы вот можете рисковать и… и… всякое там… «Находящие!.. Трудящие!..» Листовки!.. — вдруг закричал он сорвавшимся голосом и без всякой связи с предыдущим.
Он схватил Петю за руку и, резко повернувшись, бросился вперед. Шарманщик удивленно смотрел им вслед.
Папа продолжал волноваться. Только добежав до следующего угла, он решил, что должен что-то объяснить шарманщику, обернулся и крикнул:
— Трудящие! Находящие! Отглагольные прилагательные от слов, имеющих в неопределенном наклонении окончание «ся»…
Но шарманщика уже не было. Тогда, почувствовав, как все это глупо, отец сказал, обращаясь к Пете:
— …должны оканчиваться на «ся»! Мне не дали в свое время закончить образование. Меня нужда заела…
Они зашагали дальше. Шарманщика не было. Но отец должен был теперь ему объяснить что-то и рассказать.
— На «ся»! — продолжал он поэтому кричать уже Пете. — Вы печатаете листовки, а не знаете основных правил!
Петя вовсе не печатал листовок, но он видел, что теперь отец говорил совсем не то, что хотел, и так сердит, что сам не знал, на что и на кого за все это рассердиться.
Да и сам Петя был так взволнован приключением с шарманщиком, что ничего не отвечал, а бежал рядом с отцом. Теперь отец его уже шагал так быстро, почти бежал, что Петя с трудом поспевал за ним.
Вскоре замолчал и отец, и оба они, обуреваемые своими мыслями и прислушиваясь к таканию пулеметов, молча мчались вперед и совсем забыли, куда и для чего бежали.
Вспомнили же они это, когда уже очутились перед домом директора.
В высоком директорском доме были освещены все окна и двери были настежь. Перед парадным стоял извозчик, нетерпеливо дергая вожжами.
И в тот самый момент, когда к крыльцу подбежали Петя с отцом и тут остановились, из парадного вышел директор в длинной шубе с поднятым воротником. Рядом с ним шла дама. Директор удивленно посмотрел на гимназиста в форменной фуражке с подвязанной щекой и на длинного, неуклюжего человека рядом с ним.
— Это… это гимназист по фамилии Толстомосов, — сказал Петин отец.
— Очень хорошо, — сказал директор.
— Это мой сын, — сказал отец, снимая очки и ища платок, чтобы протереть их. Он растерянно думал о том, что же он должен сказать еще директору. — Вот, собственно, и все.
Но так как ни платка, ни слов не находилось, то было опять-таки ужасно непонятно: если это все, то почему они, запыхавшись, стояли теперь перед крыльцом директора? Отец схватил Петю и, чтобы создать хотя бы видимость дела, принялся расхаживать взад и вперед перед крыльцом. Плечи его подергивались, он припадал на правую ногу.
— Ничего вот… Мы гуляем, — сказал он неестественно легкомысленным голосом. — Погода… хотя, собственно, дождь… Но это неважно, что дождь…
Директор смотрел на его странное поведение и ничего не говорил. Дама презрительно фыркнула.
Положение такое было действительно еще нелепее. Папа видел это, поэтому он начал окончательно выходить из себя. Он вдруг резко повернулся и стал перед директором.
— Нам плевать, что дождь! — закричал он. — Разве это ваше дело? Скажите на милость!.. Эта улица не принадлежит вам! А вы-то, может быть, полагали, что мы… этак с почтением? Ручку пожать? Поклониться?! — Голос отца здесь опять сорвался и стал пронзительным. Отец вдруг сделал выпад ногой вперед и показал директору кукиш: — Вот, милостивый государь! Знайте! Мы против этих лживых церемоний. Мы плюем на них!.. И на гимназию вашу плюем! Вот! Петя, скинь герб! — вдруг заорал на Петю отец. — Скинь, тебе говорят, подлец, подхалим ты этакий, брось ему в рожу!
Он сам схватил с Пети фуражку, пытаясь сорвать с нее герб. Но тот не поддавался. Тогда отец бросил фуражку на землю.
Петя привык ко всяким неожиданностям в поведении своего отца и обычно встречал их спокойно. Но тут он с удовольствием поддал свою фуражку ногой и принялся даже втаптывать ее в грязь.