Да, в старом Мюнхене были не только Коп, Краузе и Рентген. В Мюнхене был еще синьор Виорини, мастер скрипок, владелец богатой фирмы и склада музыкальных инструментов. Это был пучеглазый итальянец, один из главных заправил «музыкального квартала».
Квартал музыкальных мастеров мира! Там в темных углах копошится доселе средневековье и тяжелый воздух цеха висит в его пыльных углах. Правда, мастера вполне современные люди и говорят об искусстве. Но многие из них знают это искусство лишь понаслышке. Правда, там ценятся прекрасные инструменты старины, но эти инструменты нужны для поддержания стоимости деревянного хлама. Там издаются собственные газеты, но это продажные листки, содержащиеся на деньги богатых владельцев фирм.
Синьор Виорини начал в этих листках бешеную травлю приезжего мастера. На аргументы там не были щедры; достаточно вожакам назвать изобретение смехотворным, как авторитетное мнение поддержит толпа ремесленников. Цех, цех! Музыкальному кварталу не нужен изобретатель и новатор: это выбьет из рук привычные доходы за ничто.
Но приезжий мастер продолжал свою работу. О нем стали писать серьезные газеты в других немецких городах. Со всей Германии к нему присылали скрипки для усовершенствования.
Через некоторое время он получил первые анонимные письма с угрозами.
Мастера пытались подкупить эксперта, чтобы он забраковал одну усовершенствованную скрипку и тем опорочил работу Добрянского. Но эксперт отказался это сделать. Через некоторое время тихий «музыкальный квартал» обуяла настоящая паника: на главной улице города, в витрине фортепьянного склада Бауэра, открылась выставка нескольких десятков необыкновенных скрипок; в плакате говорилось, что все они куплены Добрянским у кустарей по двадцать марок и теперь, после усовершенствования по методу Добрянского, продаются как очень ценные инструменты…
Приезжий одесский мастер каждый вечер гулял по одной и той же улице — улице особняков, тишины и образцового мюнхенского порядка. Здесь он любил поразмыслить о скрипках, их тайнах и своем будущем. Но будущее сулило много неожиданностей. Прежде всего из окна третьего этажа одного дома на него однажды полетел тяжелый горшок с цветами и, мелькнув близ головы, вдребезги раскололся на мостовой. Это было странно, особенно в аккуратном Мюнхене. «При чем тут горшки? — сказал Добрянский. — Это не имеет никакого отношения к музыке». Но он еще мало знал тайны музыки, Мюнхен и вообще мало еще знал жизнь. На другой день в тот же час и на том же самом месте в него полетел более увесистый горшок — целый вазон, в полпуда весом. Мюнхенская аккуратность чувствовалась и тут: вазон раскололся всего в пол-аршине от Добрянского.
В это время в газетах было напечатано сообщение о покушении в Италии на одного изобретателя, который создал машину для быстрой обработки мрамора. Она помогала работе зодчих, скульпторов. «Очевидно, общие законы свойственны разным областям искусств», — резонно сказали Добрянскому приятели и посоветовали ему временно уехать.
«Куда же мне ехать? Где я буду продолжать свои работы и чем жить?» — подумал мастер.
В это время к нему пришла телеграмма из Лондона. Знаменитый Ян Кубелик, один из величайших скрипачей того времени, вернувшись из поездки по Америке, срочно вызывал Добрянского в Лондон.
Добрянский собрал чемоданы и приехал в Лондон. На вокзале его встретил сам Кубелик и тут же объяснил, что желал бы усовершенствовать звук своих знаменитых Страдивариуса и Гварнери. Молчаливый индеец, постоянный телохранитель Кубелика, почтительно проводил Добрянского в отель.
Хорошо, — Лондон, Кубелик, мировая слава и Баварский отель. Но зачем Кубелику переделывать свои знаменитые скрипки? Прославленные скрипки Гварнери и Страдивария самого Кубелика! Здесь мы обязаны вернуться к сказке. Тише, — голые короли гуляют по свету. Толпы, почтительно склонившись, взирают на их пурпурные одежды.
Но почему не видно дерзких мальчиков, которые крикнули бы, что одежд ведь нет, а короли голые! Прежде всего потому, что мальчики играют на скрипках. Они учатся на вундеркиндов. Они сидят в музыкальных школах — в Одессе, в Варшаве, в Мадриде, в Буэнос-Айресе, везде, где делают будущих скрипачей. Жизнь каждого музыканта начинается с того, что ему в пеленках рассказывают о знаменитых музыкантах, их инструментах, их позах, их галстуках и привычках. В десять лет скрипач начинает мечтать: быть таким, как Паганини, Кубелик и Бурмейстер, и иметь Амати, Гварнери и Страдивария. Своего Страдивария! Это может сниться во сне.
Богатые родители к окончанию мальчиком экзамена осуществляют его сон. Родители победнее удовлетворяются Гваданини или Кароло Бергонзи. Совсем бедный мальчик к двадцати годам пытается сам приобрести себе кого-нибудь еще пониже. Во-первых, мальчику хочется обязательно иметь своего любого, хотя бы плохого, но «итальянца», а во-вторых, он знает, что, имея его, он будет лучше зарабатывать.
— Он имеет Амати!
— Он имеет Бергонзи!
— Он имеет Маджини. Он немножко похуже звуком, но зато древнее.
Эти разговоры в музыкальном мире живут в течение веков. Каждый скрипач считает необходимым кое-что знать об итальянских марках. Но знать все — это невозможно. От Гаспара де Соло, основателя Брешианской школы, до Гваданини прошла такая вереница плохих и хороших мастеров, что их «ведение» — специальная наука. Все говорят об Амати, но их было несколько, из них только Иеронимов — двое, и из всех Амати лишь один делал замечательные скрипки. Было несколько Гварнери, и из них два Иосифа, один из всех знаменит. Обаяние имени Страдивариуса царствует в мире, но не все его скрипки были выпущены в период совершенства. А между этими колоссами расположены сотни больших и маленьких фамилий, и многие из них имели разные периоды, срывы, удачи и эксперименты. На земле есть несколько знатоков всех деталей этого дела и очень много шарлатанов.
Они приходят к мамашам богатых учеников и предлагают старые щепки. Мамашу вовсе не интересует звук, но очень интересует, чтобы щепки были итальянскими и имели приличную марку. Есть страшная сила в этом мире: сила общественного мнения.
Обаяние марки сильнее звука. Даже лучшие скрипачи часто находятся под влиянием этого опиума и не всегда тверды в просвещенном своем мнении относительно чисто звуковых качеств инструмента. На Западе говорят: все знаменитые скрипачи, кроме Сарасате, всю жизнь меняли и перепродавали свои скрипки, как любители — лошадей.
Науки же о скрипках по существу нет. И цены на инструменты скакали часто в зависимости от странных обстоятельств.
Все Амати, например, ценились потому, что на нем играл Венявский. Потом оказалось, что велик был лишь Никколо Амати, а у Венявского был Андрео — посредственная вещь.
Штайнеры ценились потому, что их мало. Потом серьезным мастером было установлено, что это скверные инструменты.
Маджини же, напротив, котировался всего в 250—300 франков. Когда же на нем стал играть Берио, цена Маджини подскочила сразу до 3 тысяч франков. Тут же начались трудолюбивые подделки под Маджини. Говорят, инструмент Берио имел задумчивый, меланхолический голос; его начали подделывать. Голос котируется на рынке.
На помощь продавцам приходят «авторитеты», они работают от души и на процентах. Здесь существует целая система набивания цен на имеющиеся на рынке «товары». Это страшная цепь, начинающаяся от многих музыкальных педагогов и кончающаяся частенько вершинами музыкального мира, — цепь, в которую закована скрипка. Не раз наружу всплывали скандальные истории со спекуляцией явным браком, в которых были замешаны великие имена.
Инструментоведы-скрипковеды ничего не говорят о законах зависимости между формами скрипок и звучанием, но расхваливают их древность и, захлебываясь, живописуют красоту форм. Это реклама миллионного товара, имеющегося на рынке.
Коллекционеры играют на повышении и понижении. Они придерживают и спускают разные категории товара. Это — огромная биржа скрипок, биржа, спекулирующая музыкой.
Мастера заинтересованы в том, чтобы скрипка оставалась такой, как есть, иначе из рук будут выбиты огромные капиталы существующих инструментов. Наоборот, «итальянка» здесь держится крепче, чем лак Страдивария. Это та трагедия скрипки, которая сковала ее развитие от Страдивария до наших дней.
Уже при жизни Страдивариуса выполнялось много подделок под него. Сейчас подделки ходят по миру чуть не пачками. В Вене в конце прошлого века была закрыта навсегда известная фирма «Цах» за то, что поставила это дело на слишком широкую ногу; она наладила массовый выпуск неплохих копий Страдивария и Гварнери и сбывала их при посредстве виднейших скрипачей.
«Если бы скрипичные мастера добросовестно, без утайки говорили о тех старинных скрипках, которые прошли через их руки, — записал Добрянский в дневнике, — все, что они знают о них, то подавляющее большинство инструментов, которые находятся у них как их собственные или на комиссии, не могли бы быть проданы».
Это молчаливый сговор, круговая порука людей, касающихся скрипки.
…Понемногу эти мысли принимали более определенную форму. Безумные мечты одесского мастера о науке и скрипке иногда казались ему мечтами Дон Кихота, не знавшего науки жизни и денег. А каждый день показывал такие детали и открывал такие тайны, которые рисовали ужасную картину: негласный интернационал скрипичных спекулянтов.
…Некоему жителю Аахена принадлежит скрипка мифического Дуффопругара, считающегося одним из первых скрипичных мастеров. Это древний ветхий инструмент. На завитке его ручки мастер изобразил свою собственную голову. На боках же скрипки начертано искусной рукой: «Я жила в лесах — молчала. А мертвая — я сладко пою». Он оказался роковым пророком, этот мастер; мертвая скрипка пережила гораздо больше времени, чем ей полагалось. Так мертвое хватает живое. И мертвая голова Дуффопругара смеется над живым мастером Добрянским.
Скрипки, скрипки, скрипки. Большие, маленькие, старинные, роскошные, с разными голосами и собственными биографиями — целая галерея уникумов. Мастер, влюбленный в скрипку, приехал, очевидно, на некое эстетическое пиршество, — перед ним открылись двери сокровищниц…