Это были годы, в которые очень многие люди учились многому.
Учился и скрипичный мастер. И может быть, он вовсе не думал бы о прошлом, если бы о нем не напоминали ему со всех сторон длинные человеческие языки.
В ветхом рубище ходил он по улицам Одессы.
— Это моя порфира, — добродушно говорил он. — Много ли мне нужно? Передо мной будущее. Мое богатство никто не может украсть.
На него показывали пальцами. Добрянский стал достопримечательностью, оригиналом — Диоген в бочке. За его спиной шушукались, и сплетни вокруг его имени расползались гораздо шире Одессы, и хотя никто ничего толком не знал, но каждый считал и считает себя обязанным высказаться: о каких-то странных идеях старика, о каких-то исчезнувших скрипках, о Кубелике, который, мол, забросил его «Германию»…
Да, сплетня имеет хорошую пищу. В 1913 году Ян Кубелик, приезжая в Россию, имел и «Императора» и «Германию».
— «Император» нужен мне для концертов с небольшой аудиторией, — заявил он Добрянскому. — Там он может заменить «Германию». И потом нельзя же показать публике такую драгоценность, как «Император», — лучшего Страдивария на земле…
Потом «Германия» вдруг бесследно исчезла. Она пропала в Европе и нигде до сих пор не появилась. Где же «Германия»? Ни один документ не отвечает точно на этот вопрос и, наверное, никогда не ответит.
Есть темные для истории деяния, они совершались как бы под покрывалом.
Есть сокровенные записи семидесятитрехлетнего мастера, когда жизнь на склоне, когда первая горечь — в прошлом, они — сокровенные дневники души, порукой их правды — безупречной честности жизнь старика. Да будет позволено мне вынуть оттуда одну небольшую сцену.
…В 1927 году Ян Кубелик опять совершал мировое турне. Он опять заехал в Одессу. Знаменитый виртуоз опять остановился в Лондонской гостинице, как и тогда, в мартовский день 1910 года. С тех пор прошло семнадцать лет.
В вестибюль блестящей гостиницы вошел сгорбленный старик и спросил Кубелика. Кубелика? Швейцары с недоумением посмотрели на пальто старика и нерешительно пожали плечами. Да, Кубелика. В это время на лестнице кто-то радостно крикнул: «Мосье Добрянский!» Это знакомый индеец. Да, все такой же, этот бравый телохранитель скрипки. А вот и сам Кубелик; улыбаясь, он спешит вниз по лестнице. Оба они помогают снять со старика пальто.
— Осторожней обращайтесь с моей порфирой. Она может рассыпаться в клочки, — шутит смущенный старик по-немецки.
Они поднимаются наверх. Те же апартаменты, те же улыбки, тот же немецкий язык — все, как тогда… Только нет «Германии».
— Где же «Германия»? — прямо спросил старик.
— «Германия»… — смущенно ответил виртуоз. — Я вам говорю правду: ее похитили. Она пропала из вагона поезда, в котором я с семьей вынужден был бежать в Италию, во время венгерских событий. Увы…
Тут в комнату вошел аккомпаниатор Кубелика, профессор Давид.
— Вы как думаете? — спросил профессор Давид.
— Я откровенно расскажу слухи. Первый вариант: «Германия» продана в Америке. Второй: заплачены большие деньги, чтобы «Германия» молчала, а Кубелику дана возможность приобрести «Императора». Третий: «Германия» оказалась плохой…
— Неправда! — возмущенно закричал виртуоз. — Это все распространяют скрипичные мастера, — сказал он, обращаясь к профессору Давиду. — Они терпеть не могут Добрянского за то, чего они сделать не могут!
Он схватил со стола свой портрет.
— Вот. Пусть все знают, что мы прежние друзья!
Он написал на портрете по-немецки:
«Моему милому старому другу Добрянскому — при возобновлении дружбы».
Больше они не встречались.
Кубелик живет в Европе.
Его портрет лежит в мастерской Добрянского.
У нас нет оснований не верить словам знаменитого виртуоза. Мы будем говорить о вещах, которые известны:
1. Торговцы скрипками держат в своих руках на многие миллионы рублей товара.
2. Они не могут относиться спокойно к появлению нового типа скрипки и существованию ее в руках мирового скрипача.
3. Скрыть или использовать «Германию» невозможно, так как эта скрипка особой формы. Ее устранили с тем, чтобы на ней никто не играл.
4. О похищении «Германии» у Кубелика — таком сенсационном событии — нигде не напечатано ни слова и не было слышно ни звука. До сих пор эту тайну знают лишь несколько человек. Когда же Кубелик потом, спустя некоторое время, продал «Императора» — об этом долго и со вкусом трубилось в газетах.
Продал же он своего «Императора» за один миллион долларов. Вот и вся история с «Германией».
«…Здесь я позволю себе предложить вопрос всем опытным в мышлении людям, — записал Добрянский. — Какие моральные силы не пошатнулись бы, например, при подобном, описанном выше, случае, сочтя подобное за нечто сильнейшее всякой неудачи?.. А мне все это казалось жалкою несуразицей и даже — если угодно — заурядною, житейской пакостью. Почему? А потому, что надо так изучить и раскусить скрипичный мир, как это мне удалось за тридцать семь лет…»
Полночь. Час необыкновенного спокойствия опускается на землю. За окошком «мансарды» теплятся одесские звезды. Все прошло; улеглись бури, и спит за окном такой необъятный мир: с Кубеликами, мастерами и прочими людьми. Согбенный старик сидит среди скрипичных предметов. Это лучшее время для работы; в пору абсолютной тишины одинаково обострены мысли и чутье скрипичного мастера, оно во всем существе — в ушных раковинах, в глазах, в кончиках пальцев. Мне хочется написать портрет старого мастера в этот час.
Он худощав и сутул. Седые усы прячут добрую и горькую усмешку. Из-под нависших бровей на вас смотрят серые, много понимающие, улыбающиеся глаза, без злобы. С этой усмешкой, в морщинах, они смотрели на друзей и на врагов — их было много. Он сам называет себя «эпикурейцем». Великодушный взгляд на мир, с высоты этого деревянного дворца, — здесь дают умственные пиры, здесь любят хорошие стихи, любят стакан пива и философию. Тонкий и старинный запах квартала художников висит над стариком, над инструментами, над постелью с рваным одеялом. Большое обаяние хозяина этого дворца знают все его друзья: доктора, журналисты, дети, нищие, скрипачи. Они приходят, они говорят, они играют на скрипке; смычок здесь ударяется о низкий потолок, и вот — иллюзий нет. Чердак, деревянная лестница и полночь.
У него узловатые, тонкие руки; через них прошло больше пяти тысяч инструментов, множество знаменитых, одиннадцать лишь Страдивариев. Эти руки сделали двадцать восемь необыкновенных скрипок. Где эти скрипки? Их нет, и на руках — опять лишь дипломы. Каждый из них мог бы создать другому человеку круглое и сытое благополучие. Любой из его врагов нес бы высоко над головой, как знамя, каждый из этих документов. «Что же тут такого? Все в порядке вещей, — говорил он жене. — Очевидно, я бесталанен, единственное, что могу делать, это — скрипки». Жена смотрела на него глазами, в которых стоял молчаливый страх; перед ее глазами прошла гордая и трудная жизнь ее друга. В лачуге было не топлено, семья болела, есть было нечего.
…Иногда от гибели спасал лишь случай. В годы страшной войны, когда народы в последнем истощении сил продолжали многолетнюю схватку и по улицам Одессы стучали сапоги немецких интервентов, в мире давно забыли о скрипичном мастере Добрянском. Он сидел в лачуге, закутанный в одеяло, прислушиваясь к вою ветра на пустынных улицах… В это время открылась дверь, и вошел австрийский офицер.
— Герр Добрянский? Зеер гут! Гауптман Жабет! — сказал он и протянул мастеру письмо. Это была смятая детская записка:
«Дорогой папа! Я кончила музыкальную школу и скоро поступаю в консерваторию. Моя трехчетвертичная скрипка уже для меня мала, и нужна новая, хорошая скрипка… Говорят, Добрянский в России, чуть ли не в Одессе, разыщи его…»
Вслед за этим в дверях появился ящик с кульками, винными бутылками, сахаром, спиртом и керосином.
— Я слыхал о вас… О!.. Простите, судя по вашему помещению, вам живется не так хорошо… О, я давно слыхал. Я получаю «Мюзик-Вохе», я читал… Ваш портрет…
Вскоре после этого появился немец со скрипкой, и еще немец со скрипкой, и еще две скрипки, полученные из Кельна. Все это хорошо — и ящик с бутылками и сахаром… Но почему плакал старый мастер над скомканной детской запиской? Как удивительно это, когда война, царство грубой силы и холод, и вот оказывается, где-то маленький друг, растут цветы, юный человек поступает в консерваторию.
Да, есть лучшие и светлые минуты в жизни мастера — эти незримые памятки друзей. Они многочисленны, так же как и скрипки, прошедшие через эти руки в широкий мир. Они чувствуются даже в этот поздний час, когда в окна глядит полночь.
Он не может даже вспомнить всех этих многочисленных друзей.
Он сделал скрипку какому-то милиционеру для его дочки. Растроганный, тот починил ему двери в «мансарде».
Он усовершенствовал скрипки студентам, школьникам.
Он усовершенствовал скрипку нищему Николаю Борисовичу по прозвищу Лепертувар. Это был известный нищий-скрипач в Одессе. Добрянскому стало жалко старика, что у него такой дрянной инструмент и что он так мало зарабатывает. Он поставил ему скрипку так, что вся Одесса удивлялась.
Очень много его скрипок гуляет в мире. Иногда некоторые из них возвращаются странным образом…
В Одесской таможне была задержана как контрабанда скрипка, привезенная из Америки. Были приглашены эксперты из Укрфилармонии. Они заявили, что точно определить, что это за скрипка, не могут, но, судя по виду и по звуку, это дорогой инструмент и может стоить тысяч тридцать долларов. Тогда позвали старого мастера Добрянского. Тот открыл роскошный футляр, взглянул на скрипку и увидел, что лак и способ наложения лака его. Он вынул из своего потертого пиджака зеркальце и сунул в «эфовое» отверстие: на внутренней стороне деки все увидели фамилию Добрянского и его формулу.
— Эта скрипка вышла из моих рук. Она стоила двадцать марок. Простенькая немецкая скрипка…