— Помилуйте, я вас впервые вижу. Надеюсь, и вы меня тоже? — заметил на это спутник с такой же малолюбезной улыбкой.
— Видывать не приходилось. Это правильно. А слышать — слыхивал фамилию. Не Татарников? — коротко, в упор, как на допросе, чуть приглушенным голосом спросил всадник.
Мимолетная, едва уловимая тень тревоги проскользнула по худому, монгольского склада лицу седока в пролетке, и всадник, заметив это, тотчас отвел от него свои темные, глубоко запавшие глаза.
— Да, Татарников, — твердо выговорил тот свою фамилию в ответ на прямой вопрос всадника. — Но позвольте, откуда вы могли знать обо мне?
— Слухом земля полнится. Особенно — наша, степная. Знаете про узун-кулак — Длинное ухо? Таков уж закон степей — не хранить долго тайны… А меня, значит, не признали? — спросил всадник, скосившись на спутника.
— Я же сказал. Впервые вижу.
— Ага. Ну, теперь пора и мне назваться. Я — Бобров, Лука Лукич. Старожил тутошний. Станишник. Бывший казак линейного Сибирского войска. Это — по прежнему, так сказать, сословью. А по нынешним временам — зажиточный человек. Мужик себе на уме. Плюс — с достатком, — не поймешь как, в шутку или всерьез, сказал всадник, протягивая тяжелую, с тупыми, короткими пальцами руку.
— Татарников, Алексей Ильич — назвал себя полностью спутник, ответив Боброву слабым рукопожатием.
Некоторое время они ехали молча. Мерно покачиваясь в седле, Лука Лукич озирался по сторонам, точно пытаясь разглядеть в подернутой сиреневым сумраком степи нечто видимое ему одному Потом он негромко заговорил, будто вслух размышляя сам с собою:
— А я вот все на своей фамильной каторге день-деньской маюсь. Да и ночь придет — ни сна, ни покоя. С ног сбился. Голова как чертова мельница гудит. Вот лихое время пришло! Куды ни сунься — там и беда. Тут табаки не пасынкуются — экспортный сорт теряют. Там дюжину баранов в отаре нынешней ночью волки опять задрали. С паровой мельницы доносят — жернова лопнули… А сейчас вот с дальней своей заимки скачу. Там — надо же притче такой случиться! — мои дураки работники мертвое тело в степи нашли. Вместо того, чтобы с миром втихую его земле предать, они, язви их в рот, хай на всю степь подняли. Благо, сам вовремя подоспел. Зарыли мы его, благословись, в одном лесном овраге, и концы в воду! Дело обыкновенное. Не в диковинку…
— Интересно. Что же это за труп? — не глядя на Луку Лукича, спросил с подчеркнутым равнодушием Татарников.
— А блудный сын. Так я полагаю.
— Как это так — блудный?
— Да возвращенец, сказать проще. Из Китая. По всем признакам — наш линейный казачишка. Никаких бумаг при покойнике мы, правда, не нашли. Но по облику да и по одежде сразу можно смекнуть — нашенский. Не впервой таких залетных соколиков в степях последнее время вижу… Шлепнут, видать, исподтишка — в затылок. Огнестрельная рана навылет. Однако не из простой корысти. И карманные часы «Павел Буре» оказались при нем. И капитал — в наличии: пятьдесят два рубля совзнаками и около двух десятков американских долларов. Я уж эти заморские ассигнации, слава тебе господи, изучил!
— Так, так. Значит, возвращаются беглые казаки из Китая? — уже с некоторым оживлением спросил Татарников.
— Есть такие орлы — рискуют! Даже у нас лично в станице недавно один такой объявился. Золотарев по фамилии. Максим Иванович. Не приходилось слыхивать про такого?. Он у моего покойного родителя три срока сряду в работниках при старом режиме выжил. Казачишка — так себе, шурум-бурум, не из видных. А в колчаковскую — с дивизией нашего отпетого землячка генерала Федьки Глебова тоже, как порядочный, в Китай утянулся. Ну, а теперь вот, спустя десять лет, с повинной явился.
— Ну и как?
— Что как?
— В чека не таскают?
— Не слышно пока. Да ведь это же нижний чин. А таких нынешняя наша матушка-власть не шибко карает. Это белому офицерству ни прощенья, ни милости нету, — сказал Лука Лукич с преувеличенно горестным вздохом.
— Неужели приходят и офицеры? — с непритворным удивлением спросил Татарников.
— Находятся, сказывают, и такие дураки…
— Скажите на милость! На что же они рассчитывают?
— А об этом надо у них спросить.
— Странно, странно… — пробормотал Татарников, бесцельно передергивая вожжами и тем самым тревожа настороженно прядущего ушами, готового к порывистой рыси жеребца.
И спутники вновь замолчали. За разговором оба они и не заметили, как въехали в один из окраинных переулков древней линейной станицы. Смеркалось. Выл канун воскресенья, звонили к вечерне. Глухо, с печальным подвывом гудел старый колокол на шатровой колокольне старенькой церкви. Еще печальней и глуше мычала вблизи огородного плетня чья-то корова. Нехотя, будто спросонок, перелаивались в дальнем краю собаки.
И сердце Татарникова вдруг сжалось в комок не то от приступа острой тоски, не то от смутного предчувствия нависшей над ним роковой беды. Неподвижно сидя в тесноватом кузовке пролетки, он тупо смотрел узкими монгольскими глазами в потонувшую в сумраке степь, что неясно угадывалась по ту сторону большого станичного озера. Тусклый и призрачный, как волчий значок, мерцал в этой мглистой дали костер, и что-то бесконечно горькое, обреченное мнилось Татарникову в этом неверном, слабо мерцающем огоньке. Не решаясь поднять усталых от напряжения, словно воспаленных затяжной бессонницей глаз на спутника, в безмолвии ехавшего с ним рядом, Алексей Ильич думал только о том, как бы поскорей от него отвязаться.
Когда миновали просторную станичную площадь, Татарников остановил своего коня. Остановился и Бобров, слегка подавшись на своем маштачке вперед, как бы норовя загородить Татарникову дорогу.
— Ну-с, что же, Лука Лукич? За попутное знакомство спасибо. А теперь по домам, выходит? — сказал Татарников, колеблясь, стоит ли протягивать на прощание Боброву руку.
— Ну, нет, Алексей Ильич. Теперь-то уж я вас не отпущу. Давайте ко мне гостить. В моем доме места для хорошего человека хватит, — решительно проговорил Лука Лукич.
— Благодарствую. У меня есть здесь знакомая квартира.
— Ничего. Не знакомее моей…
— Помилуйте! Я и дома-то вашего ни разу не видел.
— А вот привел бог — увидите.
— Возможно. Но как-нибудь в следующий раз…
— Нет уж, сделайте милость пожаловать сегодня, — уже более строго, почти повелительно сказал Бобров.
— Не понимаю вашей настойчивости… — признался с плохо скрытым раздражением Татарников.
Бобров, придвинувшись на своем маштачке вплотную к кузовку пролетки, склонился с седла к Татарникову и скороговоркой выпалил ему чуть не в самое ухо заговорщическим полушепотом:
— Важное дело имею к тебе, Алексей Ильич. И мешкать тут недосуг. Айда, айда. Поворачивай!
И Татарников, зябко передернув плечами, покорно тронулся вслед за Бобровым.
Минут пять спустя-они остановились возле наглухо закрытых старинных тесовых ворот с шатровым верхом, искусно украшенным по. карнизу накладным орнаментом. Рядом с воротами возвышался обшитый в елочку огромный крестовый дом, крытый железом. Заслоненный от улицы плотным строем могучих тополей, дремучими кустами сирени, акации, дом с закрытыми на засовы ставнями выглядел мрачным, глухим, как тюрьма. При виде этого дома и массивных, грузно осевших набок ворот у Татарникова с такой болью сжалось сердце, что он прикрыл глаза и едва удержался от подавленного стона.
Между тем хозяин, браво спешившись со своего маштачка, негромко стукнул три раза черенком степной казахской нагайки в крайнюю ставню и воровски прислушался к чему-то. Прислушался и притихший Татарников. Тотчас же послышался такой же троекратный и осторожный ответный стук из дома.
— Порядок! — вполголоса сказал Лука Лукич, подойдя к воротам.
Через две-три минуты внутри двора раздались частые, поспешные шаги. Певуче звякнул в замочной скважине повернутый в два оборота ключ. Прогромыхала выдернутая с явным усилием из скоб задвижка. И наконец хозяин, радушно посторонившись, пропустил гостя в настежь распахнувшиеся ворота.
Очутившись на просторном, опрятно убранном под метелку дворе, Татарников заметил громадного, похожего на льва, цепного волкодава огненно-рыжей масти. Свирепый с виду кобель ни разу даже не зарычал на него, а только строго следил за каждым его движением. Удивили Алексея Ильича и кирпичные, похожие на купеческие лабазы, амбары с железными дверьми и пудовыми замками на них. И по-острожному высокий бревенчатый забор, густо унизанный двухвершковыми гвоздями, торчавшими остриями вверх.
«Вот это крепость!» — подумал Татарников.
— Пошли чаевать, Ильич С конями у меня есть кому управиться, — сказал Лука Лукич, точно давным-давно были они с Татарниковым на короткую ногу.
2
Кузьма Андреевич Азаров выехал из Москвы к месту своего назначения в отличном купированном вагоне транссибирского экспресса. Азаров чувствовал себя, как он любил в. таких случаях говорить, в превосходной спортивной форме. Внутренне собранный, подтянутый, он и в самом деле выглядел моложе своих пятидесяти с лишним лет, посеребренные сединой виски не только не старили, а, наоборот, придавали открытому, добродушному лицу особую свежесть и чистоту. И это особенно заметно было в его облике в тот момент, когда губы Азарова трогала еле приметная, свойственная ему полузастенчивая, полувиноватая улыбка…
Новое назначение тревожило и радовало Кузьму Азарова по многим причинам Польщенный доверием, оказанным ему партией, он был встревожен принятой на свои плечи громадной ответственностью за успех нового. необыкновенно трудного дела, которое предстояло ему свершить с коллективом людей, ни одного из которых пока он не знал лично. Там, в неблизких от Москвы Северо-Казахстанских степях, где в канун революции провел он два года на положении административно-высланного из Екатеринбурга политического поселенца, — в этом полудиком тогда и теперь еще почти безлюдном крае ему предстояло организовать совершенно новое земледельческое хозяйство — зерновую фабрику с посевной площадью в двадцать тысяч гектаров. Не менее половины вековой целины надо было успеть распахать к осени этого года. Имея представление о тех условиях, в которых ему придется работать на новом месте, Азаров отлично понимал, что сделать это бу