– И это, несомненно, почерк доктора, как вы считаете? – продолжал адвокат.
– По-моему, похож, – сказал слуга довольно угрюмо, а потом прибавил другим тоном: – Да что говорить о почерке – я видел его самого!
– Видели его? – переспросил мистер Аттерсон. – Ну и что же?
– Вот в том-то и дело! – сказал Пул. – Это вышло так. Я неожиданно вошел в аудиторию со двора. Он, наверное, пробрался туда, чтобы поискать то зелье или еще за чем-нибудь, потому что дверь в кабинете была открыта и он находился в том конце помещения и рылся среди корзин. Он поднял голову, когда я вошел, выкрикнул что-то и бросился по лестнице в кабинет. Я его видел всего один миг, но у меня волосы на голове стали дыбом. Если, сэр, это был мой хозяин, зачем он был в маске? Если это был мой хозяин, почему он взвизгнул, точно крыса, и побежал от меня? Я служу ему много лет. И потом… – Лакей остановился и провел рукой по лицу.
– Это всё очень странные обстоятельства, – сказал мистер Аттерсон. – Но я, кажется, начинаю догадываться. Вашего хозяина, Пул, очевидно, постигла одна из таких болезней, которые терзают и уродуют больного. Отсюда, по-моему, перемена в его голосе; отсюда настойчивые попытки найти лекарство, с помощью которого бедняга все-таки еще надеется выздороветь, – дай-то бог, чтобы он не обманулся! Вот мое объяснение. Оно довольно грустно, Пул, – да, да, с ним страшно согласиться, но оно просто и естественно, соответствует фактам и разрешает все наши мучительные тревоги.
– Сэр, – сказал дворецкий, покрываясь какой-то пятнистой бледностью, – эта тварь… нет, это был не хозяин, в том-то и дело. Мой хозяин, – тут он оглянулся и заговорил шепотом, – высокий, статный мужчина, а этот – почти карлик.
Аттерсон хотел было возразить ему.
– О, сэр, – воскликнул Пул, – как мне не знать своего хозяина, прослужив ему двадцать лет? Вы думаете, я не знаю, где приходится его голова в проеме двери, когда он выходит из кабинета? Ведь я каждое утро видел его там столько лет подряд! Нет, сэр, эта тварь в маске была вовсе не доктор Джекил, – бог знает, что это было, но никак не доктор Джекил. И я крепко уверен, что тут совершилось убийство.
– Пул, – ответил адвокат, – раз уж вы говорите такое, мой долг удостовериться. Я вовсе не хочу мешаться в дела вашего хозяина и очень озадачен этой запиской, которая, по-видимому, доказывает, что он еще жив, но все-таки считаю своим долгом взломать дверь.
– Ага, мистер Аттерсон, вот это другой разговор! – воскликнул дворецкий.
– А теперь еще один вопрос, – продолжал Аттерсон, – кто это сделает?
– Да мы с вами, сэр, – отважно заявил Пул.
– Хорошо оказано, – заметил адвокат. – И что бы из этого ни вышло – вам ничего не будет, уж я сам позабочусь об этом.
– В аудитории есть топор, – сказал Пул, – а себе вы можете взять здесь кухонную кочергу.
Адвокат поднял простое, но увесистое орудие и взвесил его в руке.
– Вы понимаете, Пул, – промолвил он, поглядывая на дворецкого, – что мы с вами можем подвергнуться опасности?
– Пожалуй, что и так, сэр, – ответил Пул.
– Тогда лучше будем откровенны, – сказал Аттерсон. – Оба мы подозреваем больше, чем говорим; давайте выложим все начистоту. Это существо в маске, которое вы видели, – вы его узнали?
– По правде сказать, сэр, оно бежало так быстро, да еще так скорчилось, что мне трудно в этом поклясться, – последовал ответ. – Однако вы, может быть, хотите спросить, не был ли это мистер Хайд? Ну да, по-моему именно он. Видите ли, оно было почти такого же роста, так же быстро и легко двигалось, да и кто другой мог войти через дверь лаборатории? Вы помните, сэр, что в день того убийства у него был с собой ключ? Но это еще не все. Я не знаю, мистер Аттерсон, вы когда-нибудь видели этого мистера Хайда?
– Да, – сказал адвокат, – однажды я говорил с пим.
– Тогда вы не хуже нашего должны знать, что в этом джентльмене сидит что-то неладное, и всегда кажется – не знаю, как бы это лучше сказать, – ну, словно вас до мозга костей пробирает какой-то мерзкой ледяной дрожью.
– Должен признаться, со мной было почти то же, что вы описываете, – подтвердил мистер Аттерсон.
– Совершенно верно, сэр, – сказал Пул. – И вот, когда эта тварь в маске выпрыгнула, словно обезьяна, из химикалий и стрельнула в кабинет, у меня мороз по спине побежал. О, я знаю, мистер Аттерсон, это не доказательство – я достаточно начитан, чтобы понимать. Но ведь все-таки что-то чувствуешь, и я на Библии могу поклясться, что это был мистер Хайд!
– Так, так, – сказал адвокат. – Мои опасения сводятся к тому же. От дурного, боюсь я, пошла эта связь, к дурному и привела. Да, вероятно, вы правы. Вероятно, бедный Гарри убит. И, вероятно, его убийца (бог весть, с какой целью) до сих пор прячется в комнате своей жертвы. Ну, так мы отомстим за доктора. Позовите Бредшоу.
Лакей, бледный и дрожащий, явился на зов.
– Возьмите себя в руки, Бредшоу, – сказал адвокат. – Такое беспокойство и напряжение, понятно, измучило всех вас, но мы намерены положить всему этому конец. Мы с Пулом хотим силой вломиться в кабинет. Если все окажется в порядке, я не побоюсь взять на себя ответственность. А на случай, если дело действительно неладно, то, чтобы злоумышленник не улизнул через задний ход, вы с поваренком, взяв по хорошей палке, обойдете кругом и станете у двери в лабораторию. Даю вам десять минут, чтобы добраться до вашего поста.
Когда Бредшоу ушел, адвокат поглядел на свои часы.
– А теперь, Пул, мы тоже пойдем на наш пост, – сказал он.
И с кочергой под мышкой он двинулся во двор. Месяц затянуло облаками, и стало совсем темно. В глубоком колодце двора между зданиями ветер, врывавшийся случайными порывами, колебал на ходу пламя свечи, и оно металось во все стороны, пока они не укрылись в аудитории. Там они молча уселись и стали ждать. Издалека слышалось торжественное гудение Лондона, поблизости же тишину нарушали только звуки шагов, непрестанно доносившиеся из кабинета.
– Вот так оно и будет ходить взад и вперед целый день, сэр, – прошептал Пул. – Да, впрочем, и почти всю ночь. Только и бывает короткий перерыв, когда принесешь новую пробу из аптеки. Нечистая совесть – главный недруг сна! Ах, сэр, в каждом этом шаге мне чудится предательски пролитая кровь! Но прислушайтесь получше, навострите-ка уши, мистер Аттерсон, и скажите мне – неужели это походка доктора?
Звуки шагов падали легко и странно неровно, хотя и медленно; это действительно было совсем не похоже на тяжелую, поскрипывающую поступь Генри Джекила. Аттерсон вздохнул.
– И больше ничего не слышно? – спросил он.
Пул кивнул.
– Однажды, – добавил он, – однажды я слышал, как оно плакало!
– Плакало? Как это так? – сказал адвокат, вдруг холодея от ужаса.
– Плакало, словно женщина, словно погибшая душа, – сказал дворецкий. – Я ушел прочь с тяжелым сердцем и сам чуть-чуть не плакал.
Однако десять минут подходили к концу. В груде упаковочной соломы Пул раскопал топор, свечу они поставили на стол поближе, чтобы она светила им во время приступа, и, затаив дыхание, встали вплотную к двери, за которой в тишине ночи все слышались – взад и вперед, взад и вперед – неутомимые шаги.
– Джекил, – громким голосом крикнул Аттерсон, – я требую, чтобы вы впустили меня! – Он подождал мгновение, но ответа не последовало. – Я честно предупреждаю вас, у нас возникли подозрения, я хочу видеть вас, – продолжал он, – и добьюсь этого всеми правдами и неправдами, не с вашего согласия, так просто силой!
– Аттерсон, – раздался голос, – ради бога, пощадите!
– Ага, это голос не Джекила, это голос Хайда, – закричал Аттерсон. – Ломайте дверь, Пул!
Пул со всего плеча размахнулся топором. Удар потряс здание, и дверь под красной обивкой дрогнула, хотя петли и замок держались. Отчаянный крик, крик, полный настоящего животного страха, донесся из кабинета. Снова взмах топора – доски снова затрещали, и дверь шатнулась. Четыре раза ударил топор, но дерево было крепкое, а запор и петли отличной работы, и только на пятый раз замок разлетелся в куски и изуродованная дверь обрушилась внутрь комнаты на ковер.
Осаждающие, испуганные учиненным разгромом и последовавшей за ним тишиной, отступили на шаг, вглядываясь внутрь. Перед ними открылся освещенный спокойным светом лампы кабинет: в камине яркий потрескивающий огонь, чайник, поющий свою тихую песенку, несколько выдвинутых ящиков, на письменном столе аккуратно разложенные бумаги, а поближе к камину столик, накрытый для чаепития. В общем, комната самая мирная и – если бы не застекленные шкафы с химикалиями – самая обыкновенная в ту ночь во всем Лондоне.
Как раз посередине лежало тело человека, сведенное жестокими судорогами, – оно еще дергалось. Они на цыпочках подошли ближе, перевернули его на спину и увидели лицо Эдуарда Хайда. На нем была одежда, чересчур для него просторная, – одежда по росту доктора. Мускулы лица еще сокращались будто живые, но жизнь уже ушла. А по раздавленной склянке в руке и по резкому запаху миндаля, носившемуся в воздухе, Аттерсон понял, что перед ними лежало тело самоубийцы.
– Мы опоздали, – сказал он сурово, – нам уже никого не удастся ни спасти, ни наказать. Хайд покончил счеты с жизнью, и теперь нам остается только разыскать тело вашего хозяина.
Большая часть здания была отведена под аудиторию, которая занимала почти весь нижний этаж и освещалась через стеклянный потолок. Кабинет доктора помещался в другом конце дома, образуя второй этаж, и выходил окнами во двор. Под ним из аудитории к двери на боковую улицу вел коридор. Особая лестница шла от этой двери прямо в кабинет. Кроме того, имелось несколько темных чуланов и обширный погреб. Все это они тщательно осмотрели. В любой чулан достаточно было заглянуть мельком: все они были пусты, и, судя по пыли, летевшей с дверей, туда давно никто не входил. В подвале, правда, валялась разная рухлядь, по большей части принадлежавшая еще хирургу, предшественнику Джекила. Но они убедились в бесполезности дальнейших поисков, едва открыв дверь подвала, так как им на голову обвалился настоящий ковер из паутины, уже долгие годы запечатывавший вход. Нигде не было и следов Генри Джекила – живого или мертвого.