Фильм показывали японский, о приморском санатории, где отдыхали души после смерти, так что Нина подумала: может, и мы здесь уже окончательно отдыхаем – кто ее знает, эту обугленную машину. Впрочем, мысль была для забавы; при всем удовольствии отдыха она никогда не забывала о своем будущем, о своих планах: об образовании и о последующей работе, о семье (хотела лет через десять родить ребенка, и ребенка представляла себе хорошо, а что касается мужа, здесь сложнее: ни одного из своих бывших не могла представить живущим с ней под одной крышей – не говоря о героях мимолетных отношений).
С этого вечера Нина начала ощущать присутствие Марко. Иногда она ловила на себе его взгляды, хотя и не такие настойчивые, как в кинотеатре. Иногда ловила себя на том, что смотрит на него. Иногда, по случайности, взгляды их сталкивались, и, хотя они тут же прятали глаза, нельзя было делать вид, что ничего не было. Это напоминало начало любовной истории, но было чем-то другим. Глядя, как хромает к своему месту за дубовым столом знаменитый писатель, и морщась от одеколона, Нина думала о другой Нине. В библиотеке невозможно было узнать о ней больше.
Если Марко не спускался к ужину, о нем сплетничали.
– Лет двадцать назад писали о его связи с одной поэтессой. Болтали о многих связях, но эта была вроде как постоянная любовница, большая страсть. Кое-где печатали ее стихи. Литературный мир переживал за парочку, ждали, когда Счицевски решится развестись со своей педиатршей. А закончилось все скандалом. Выяснилось, что ее не было, он ее придумал.
– В каком смысле придумал?
– Он придумал эту поэтессу – запах волос, форму коленей и прочие подробности – и смог заставить журналистский мир увлечься ею, – хотя, согласись, он же не поп-звезда, а писатель – кому какое дело до его интрижек? Стихи писал сам.
– Жена, конечно, знала, что это выдумка?
– Нет, конечно. Он клялся, что ничего такого не было, – как все клянутся. Но он настаивал на том, что это выдумки журналистов, а что это его собственные выдумки – не признавался. И поэтесса, и все остальные.
– И зачем он их придумывал?
– Кто его знает… Боялся выглядеть слишком прилично… слишком буржуазно.
– Жене́ мог бы сказать. Это жестоко. Более жестоко, чем изменять на самом деле.
– Ох! Нет, она выше всего этого.
– Обычный пиар – не он выдумал, а его пиарщики. Только на том и держался, мыльный пузырь, а не писатель. Я читать его опусы пробовал, когда он еще в моде был, – одна вода, из пальца высосано. Но жене не врал – на самом деле журналисты придумали.
– Э нет, журналисты так вкусно выдумать не могли.
– Серж, это неприлично – говорить о женщине «вкусно».
– Не о женщине, а о фейке.
– А фото были?
– Фото! Был даже адрес – потом выяснилось, что квартира пустая стояла, без квартиросъемщика.
– Но все-таки как с фото?
– Фото были… Откуда – неизвестно. Может, натуралистический рисунок. Сегодня несложно подогнать фотошопом, но это было еще в восьмидесятых… Или в девяностых…
Мама с дочкой никогда не принимали участия в таких разговорах. Мадам Каспари ела непринужденно и спокойно, будто вокруг была тишина, а ее дочка переводила туманный взгляд на того, кто говорил, и иногда ее губы вздрагивали. Надежда тоже молчала, но она вообще редко принимала участие в общих беседах и сидела чуть в стороне – молчащая между двумя отдельными беседующими компаниями. Из разговоров Нина узнала, что Марко женат первым, и единственным, браком, уже тридцать пять лет, что у него нет детей и что он никогда не возвращался на родину.
Через перекрестные взгляды они вроде бы были знакомы, при этом, хотя представились друг другу за первой совместной трапезой, были вроде бы и не знакомы: они еще не общались. Нина знала, что рано или поздно Марко заговорит с ней.
Но в этот момент, под утренним солнцем, в шезлонге, наблюдая движение белых гроздьев робинии, которые тянулись за ветром и опадали, раз за разом повторяя круг, она не ожидала и не разобрала слов, которые произнес над ухом глухой и тихий (будто говорили для себя, а не для другого) голос, и переспросила.
– Что у вас с руками? – повторил Марко Счицевски, пробормотал, как и в первый раз, и она посмотрела на свои руки.
– А, это…
Счесанная кожа на ладонях уже заживала – регенерация.
– Это я упала во время прогулки.
Нина вспомнила падение – там, в ущелье Марии. Она хотела переползти на тропу по склону, но склон оказался не цельной скалой, он был весь из округлых камней, которые выкатывались из-под живота, так что она медленно сползала вниз, к обрыву. Внизу тек тонкий синий ручей. Она распласталась и пыталась удержаться. В какой-то момент ей удалось остановить движение вниз, камни застыли в неустойчивом равновесии, но она оставалась неподвижной и вытянутой и не могла подтянуться вверх, к тропе, без того, чтобы они посыпались из-под нее, увлекая ее за собой. Оцепеневшее тело дрожало в напряжении. Слюна скопилась во рту. Она была спокойна. Она успела подумать, что, возможно, погибнет, и тогда у Шварца будут большие проблемы, но, скорее всего, не погибнет. Напряжение тела доставляло ей удовольствие, это был длинный и приятный момент, а потом напряжение, будто само по себе, утроилось, руки, ноги, спина действовали самостоятельно – она вышвырнула себя наверх, на пятачок плоской земли, и через секунду лежала, расслабленная, лицом к небу и улыбалась.
– Вы должны беречь руки, у вас красивые руки, – сказал Марко. Достаточно нелепый комплимент, особенно в таком исполнении: тихо и торопливо, глядя в сторону.
Нина поняла, что высокомерие писателя было не высокомерием, а болезненной застенчивостью. Он не умел общаться.
Она показала ему открытые ладони и сказала по-русски:
– Счесала на камнях.
Лицо его изменилось, стало растерянным, потом он улыбнулся и сказал с сильным акцентом:
– Не надо «счесала на камнях».
Нина вспомнила, что из Белоруссии его вывезли ребенком. Пока она думала, что и на каком языке сказать теперь, он кивнул и ушел по тропинке. Посмотрела ему в спину – такой сутулый, почему Рената не выправит ему спину. Опять посмотрела на робинию. Это был единственный их короткий разговор до ее «отпуска».
Утром в день «отпуска» она получила в приемной свои электронные приборы. Радовалась, как ребенок перед каникулами. Хотелось самой сесть за руль, но не полагалось, в городок ее отвез водитель (местный, молчал, потому что не говорил на ее языках), мимо нежных полей с терпким запахом. Издали заметила церковь – высокую и неровную: местные рассказывали, что в семнадцатом веке в башню ударила молния, но башня не загорелась, а приняла другую форму – такая форма больше нравилась Богу.
По улочке, мимо черных домов с большими балконами, потом мимо беленых домов с сохнущим бельем и толстыми веселыми хозяйками, спустилась к главной площади. На площади сегодня был рынок, пахло соленой рыбой и клубникой. Зашла в кафе. Хозяйка узнала и радушно поприветствовала ее, Нина мало что поняла, но улыбнулась своей детской улыбкой и попросила чай с молоком. Она немного замерзла в утреннем воздухе. Включила все одновременно: смартфон, планшет, ноутбук.
Вынырнула в большой мир с его терактами, пропущенными днями рождения и новыми клипами. Друзья прислали ссылку на статью «Олигарх запер дочь в психушке». Когда же ее так сфотографировали – будто пьяную? Как ей это неинтересно. Ввела в поисковике «Марко Счицевски». Сколько результатов. Непохожий портрет. Ничего о той Нине.
«Луна прозрачная, через нее видно дальнюю туманность. Лунный камень в руках с каждой секундой становится тяжелее. У нас здесь такая тишина, какой еще не было, а может, была перед большим взрывом. Когда еще не было ни времени, ни пространства, ни тебя, мама. Чего мы ждали? Колеса гремят на стыках рельсов. К чему мы стремились? Нет первичного океана. Нет воды. Нет света и тьмы.
У нас здесь такая тишина, а нам хочется музыки – особенной музыки, которую мы смогли бы полюбить. Но вся музыка вылиняла, а мы едем и едем в разваливающемся поезде, вагоны качаются, мне надоело, но из поезда не выскочить на полном ходу, о, как хочется вернуться, но не знаешь куда, любой пункт, в который можешь вернуться, в пространстве или во времени, отталкивает, потому что оттуда тоже хочется вернуться, но куда? Может быть, во времена до большого взрыва, нельзя говорить „во времена“, потому что тогда не было времени, мама, тебя не было, так не бывает, тогда еще не было тогда, это дает повод надеяться. Колеса что-то с хрустом давят. Мы едем в другую сторону, в другую страну. Мама, тебе страшно. А мне не страшно. Мне скучно. Я знаю, что тебе не будет хорошо».
Нина искала не тексты. Ввела «счицевски нина», кликнула «изображения». Много обложек книг. Пролистала.
Первая фотография. Маленькая блондинка смотрела на нее с монитора, криво, совсем невесело улыбаясь. Ничего общего. Маленькая, беленькая, но другие черты лица. Брови другие, рот другой формы, другая фигура, другая осанка (следующее фото), другая одежда, другая прическа, глаза жирно подведены черным, как, а главное, для чего жить с таким выражением лица?..
Фотографий другой Нины было всего три, не очень хорошего качества, они повторялись на нескольких сайтах в разном размере и разной цветовой гамме. На одной фотографии та Нина была одета в водолазку и джинсы с высокой талией, на другой, уже цветной, – в ажурную оранжевую кофточку и длинную юбку, на третьей – снова водолазка и брюки. Волосы на всех фото пышно уложены, глаза накрашены.
Почитать о ней больше не удалось, в Википедии Нина вообще не упоминалась, зато много писали о супруге Марко Ирме, на самом деле педиатре, сотрудничавшей с организацией «Врачи без границ».
Нина расплатилась. Не ответив на прочитанные сообщения (и не прочитав бо́льшую часть), выключила планшет и ноутбук, оставила включенным только телефон – чтобы вспомнить ощущения нормального человека на связи. Телефон положила в сумочку (он привычно вздрагивал раз за разом), остальное оставила в кафе под присмотром хозяйки, которой улы