Социал-демократическое государство в Европе и кейнсианский компромисс, на котором покоился общественный договор между трудом и капиталом в США, достаточно хорошо работали во время быстрого роста 1950–1960-х годов. Политика перераспределения, контроль над свободным перемещением капитала, государственные расходы и само государство всеобщего благосостояния шли рука об руку с относительно высокими темпами накопления капитала и достаточной доходностью в большинстве развитых капиталистических стран. Но в конце 1960-х годов и в международной экономике, и в самих национальных экономиках наступил некий слом. К 1973 году — еще до арабо-израильской войны и нефтяного эмбарго ОПЕК — распалась Бреттон-Вудская система регулирования международных экономических отношений. Признаки серьезного кризиса накопления капитала наблюдались повсюду, проявляясь в глобальной фазе стагфляции, фискальных кризисах различных государств (Британию выручил Международный валютный фонд в 1975–1976 годах, а Нью-Йорк в том же году пережил техническое банкротство; повсеместное сокращение государственных расходов было заметно почти повсюду). Кейнсианский компромисс перестал быть надежным способом примирения накопления капитала и социал-демократической политики.11 Левым ответом на это было усиление государственного контроля и регулирования экономики (включая — при необходимости — сдерживание устремлений рабочего и народного движений при помощи жестких мер и регулирования цен и заработной платы) без отказа от курса на накопление капитала. В Европе этот ответ был предложен совместно социалистическими и коммунистическими партиями, возлагавшими надежды на передовые эксперименты в управлении и руководстве накоплением капитала в областях, наподобие «Красной Болоньи», или обратившимися (в Италии и Испании) к более открытому рыночному социализму и идеям «еврокоммунизма».
Левые пользовались огромной поддержкой со стороны народа, едва не придя к власти в Италии и действительно получив бразды правления во Франции и Испании. Даже в Соединенных Штатах контролируемый демократами конгресс принял законы, подписанные Ричардом Никсоном, республиканским президентом, которые вызвали в начале 1970-х годов огромную волну реформы регулирования, касавшуюся проблем окружающей среды, рабочих, прав потребителей и гражданских прав.12 Но в целом левым не удалось выйти за рамки традиционных социал-демократических решений, и к середине 1970-х годов выяснилось, что они не способны ответить на требования накопления капитала. В результате произошла поляризация между социал-демократическими силами, которые зачастую проводили прагматическую политику сдерживания требований своих собственных избирателей, с одной стороны, и интересами всех тех, кто был озабочен воссозданием более открытых условий для активного накопления капитала — с другой.
Неолиберализм как потенциальное противоядие от угроз капиталистическому социальному порядку и как решение проблем капитализма долгое время скрывался под крылом государственной политики. Но именно в беспокойные 1970-е годы он начал выходить на передний план, особенно в США и Британии, взращенный в различных «мозговых центрах» — таких, как Институт экономических отношений в Лондоне и Чикагский университет. Он приобрел известность благодаря Нобелевским премиям по экономике, полученным двумя его ведущими сторонниками — фон Хайеком в 1974 году и Милтоном Фридменом в 1976 году. И постепенно он начал оказывать практическое влияние. Например, отмена государственного регулирования экономики при президенте Картере стала одним из ответов на хроническую стагфляцию, которая преобладала в США на всем протяжении 1970-х годов. И в развитом капиталистическом мире неолиберализм быстро превратился в новую экономическую ортодоксию политики государственного регулирования. Такое превращение произошло в Соединенных Штатах и Британии в 1979 году.
В мае этого года в Британии Маргарет Тэтчер получила от избирателей мандат на проведение реформы экономики. Под влиянием Кита Джозефа и Института экономических отношений она пришла к выводу о том, что для преодоления стагфляции, поразившей британскую экономику в 1970-х годах необходимо отказаться от кейнсианства и монетаристских решений «со стороны предложения». Она понимала, что это означало не что иное, как революцию в фискальной и социальной политике, и сразу же выразила четкое намерение расправиться с институтами и политическими механизмами социал-демократического государства, которое сложилось в Британии после окончания Второй мировой войны. Это означало борьбу с профсоюзами, нападки на все формы социальной солидарности (наподобие тех, что были связаны с муниципальным управлением), которые препятствовали конкурентной гибкости (включая влияние многих профессионалов и их объединений), демонтаж или откат от государства всеобщего благосостояния, приватизацию государственных предприятий (включая общественные здания), сокращение налогов, поощрение предпринимательской инициативы и создание благоприятного делового климата для стимулирования серьезного притока иностранных инвестиций (особенно из Японии).
То, чего Пиночету удалось достичь при помощи принудительного государственного насилия, Тэтчер смогла добиться при помощи демократического согласия. В этом отношении весьма уместно замечание Грамши о том, что революционным действиям должны предшествовать согласие и гегемония, ведь Тэтчер и в самом деле была самозваным революционером. Идеи индивидуализма, свободы, отказа от профсоюзной власти и гнетущей бюрократической несостоятельности государства, с готовностью тиражируемые средствами массовой информации, все более зависимыми от интересов крупного капитала, получили широкое распространение в Британии в суровые годы экономического застоя 1970-х. Кризис капитализма истолковывался как кризис несостоятельных систем правления. И тот факт, что лейбористское правительство при Каллагэне решилось на проведение жесткой программы (отвечающей интересам корпорации, но противоречащей интересам его традиционных сторонников), предложенной в 1976 году МВФ в обмен на кредиты для покрытия хронического государственного долга, немало способствовал распространению представления о том, что неолиберальным решениям, как выразилась Тэтчер, «нет никакой альтернативы». Революция Тэтчер, таким образом, была подготовлена созданием определенного политического согласия, особенно среди средних классов, которые и привели ее к победе на выборах. Эта победа позволила ей осуществить свою программную цель и нанести удар по профсоюзам. Но борьба с профессиональными ассоциациями, которые обладали огромным влиянием в таких областях, как образование, здравоохранение и муниципальное управление, была совсем другим делом. В ее кабинете (и среди ее сторонников) произошел раскол, и потребовалось несколько лет борьбы внутри ее собственной партии и в средствах массовой информации для того, чтобы пробить неолиберальный курс. Как она заявила позднее, «общества не существует, есть только индивиды» и, позднее добавила она, «их семьи». Все формы социальной солидарности должны были быть разрушены во имя индивидуализма, частной собственности, личной ответственности и семейных ценностей. Непрестанное идеологическое наступление в духе риторики Тэтчер в конечном итоге увенчалось успехом.13 «Экономика — это средство, — говорила она. — Целью же является изменение души». И она совершила такое изменение, хотя ей для этого пришлось прибегнуть к способам, которые, как будет показано позднее, потребовали значительных политических издержек и привели к серьезным противоречиям.
В октябре 1979 года Пол Волкер, председатель Федерального резервного банка США, разработал план масштабного изменения американской денежно-кредитной политики.14 От давней приверженности Соединенных Штатов принципам «Нового курса», которая означала широкую кейнсианскую фискальную и денежно-кредитную политику с полной занятостью как ключевой целью, пришлось отказаться во имя политики, призванной сдерживать инфляцию, невзирая на последствия для занятости или, если на то пошло, для экономик стран (вроде Мексики и Бразилии), которые были крайне зависимы в экономическом отношении и чувствительны к изменениям учетной ставки в США. Реальная процентная ставка, которая часто была отрицательной во время инфляционной волны с двузначными числами 1970-х, по решению Федеральной резервной системы была сделана положительной. Номинальная процентная ставка была резко повышена (решение, которое получило известность как «специальное субботнее предложение») почти до 20 %, сознательно спровоцировав в США и многих других странах мира экономический спад и безработицу. Утверждалось, что такие преобразования были единственным выходом из кризиса стагфляции, от которого США и глобальная экономика страдали на всем протяжении 1970-х годов.
Волкеровский шок, как он стал называться с тех пор, оказался бы бесполезным без соответствующих изменений в государственной политике во всех остальных областях. Решающую роль сыграла победа Рональда Рейгана над Картером. Рейгановские советники были убеждены, что волкеровское «лекарство» для больной и застойной экономики было правильным, и Волкер вновь был назначен председателем Федеральной резервной системы. Рейгановская администрация стремилась получить необходимую политическую поддержку при помощи дальнейшего дерегулирования, снижения налогов, урезания бюджета и наступления на профсоюзы и объединения профессионалов. Рейган столкнулся с длительной и ожесточенной забастовкой Организации профессиональных авиадиспетчеров. Это всеобъемлющее наступление на права профсоюзов произошло именно тогда, когда вызванный Волкером спад привел к резкому росту безработицы (10 % и выше). Но Организация профессиональных авиадиспетчеров была не обычным, а беловоротничковым профсоюзом, который носил характер опытной профессиональной ассоциации и потому был образцовым профсоюзом среднего класса, а не рабочих. Последствия для всех рабочих были очень серьезными — возможно, лучше всего об этом свидетельствует тот факт, что федеральная минимальная заработная плата, которая в 1980 году была равна прожиточному минимуму, к 1990 году сократилась на 30 %. Чиновники, назначен