Молодых постоянно безо всяких причин шпыняли, задирали, чуть что, били поддых или отвешивали оплеухи. Заставляли заниматься уборкой вечно засранного туалета, казармы, вне очереди дневалить, надраивать старослужащим до блеска сапоги, подшивать подворотнички, стирать их «хэбэшки» и вонючие портянки… Если «молодняк» отпускали в увольнения, то он должен был клянчить деньги у прохожих или родственников. Если молодые возвращались без «добычи», они тут же подвергались жестокой экзекуции. Некоторые из первогодков от постоянных побоев впадали в депрессию. Не проходило и недели, чтобы из части кто-нибудь не убегал. Ловили, возвращали обратно и снова били до потери сознания. Один из «салаг», не выдержав, повесился ночью в туалете на оконной ручке, другой ушел с поста с оружием, скрывался трое суток в дачном поселке, при задержании стал отстреливаться, потом застрелился.
В воспитание новобранцев помимо командиров не забывали вносить свою лепту и «деды». Жизнь в роте была однообразна, бесцветна и скушна. От скуки «деды» развлекались на всю катушку. Особенно изгалялся сержант Антипов. Кличка у него была знаменитая, «Тайсон». Чуть, что не так, он тут же давал волю своим жестоким кулакам. На гражданке он занимался серьезно боксом и чтобы не потерять спортивную форму, отрабатывал коронные удары на рядовых солдатах. Выстраивал новобранцев в казарме пред сном и проводил серии мощных выпадов по корпусу, по лицу старался не бить, чтобы не было видно синяков. Антипов был невысокого роста, коренастый, с короткой шеей; из-за чего казалось, что он ходит втянув голову в плечи, будто боится чего-то. Важно прохаживаясь перед строем, он разглагольствовал о патриотизме, что есть настоящая армия и настоящий русский солдат. При этом его злые прищуренные глаза пристально изучали лица «салаг», подавляя их волю. Неожиданно резко повернувшись, что есть силы бил кого-нибудь из «духов» кулаком под ложечку или в грудь. Если кто-нибудь падал или приседал, сгибаясь от боли, он тут же назначал внеочередной наряд. «Дедушки» же, возлежали на койках и во всю ржали, наслаждаясь этим бесплатным «кино». Не подвергались унижениям только двое из молодежи: Сашок Данилкин и Валерка Груздев. Первый окончил перед армией с отличием художественное училище и прекрасно рисовал. В роте маленького щуплого солдата все звали Леонардо Да Винчи, или кратко — Давинченный. Сколько он оформил красочных дембельских альбомов, только одному богу известно. А еще он слыл большим спецом по татуировке. К нему табуном тайно ходил весь полк запечатлеть высококлассные оригинальные наколки в готическом стиле на своих плечах и других частях тела. Валерка же Груздев, по кличке Груздь, был наоборот, в отличие от Давинченного, высоким нескладным парнем с прыщавой лошадиной физиономией, ни чем особенно невыделяющимся из серой массы солдат. Почему его не трогали «деды» и Тайсон для всех оставалось загадкой.
Ромка и Костромин с самого начала «тянули лямку» на кухне. Это их как-то спасало от почти ежевечерних экзекуций над «новобранцами», так как они рано, чуть свет, покидали казарму, а возвращались довольно поздно, когда все уже спали.
У Ромки зудело все тело от постоянных расчесов: неистово кусали вши. Эти проклятые твари, устроив свои лежбища в складках и швах нижнего белья, ни днем, ни ночью не давали покоя. Благо — кухонные котлы под рукой. Пропаришь, как следует одёжку, несколько дней счастливой жизни тебе обеспечено. Потом снова — сплошные мучения. Своей постоянной койки у него не было. Скитался по казарме, сегодня здесь, завтра там. Он занимал любую, которая оказывалась свободной (солдаты часто мотались в командировки).
Целых две недели не было писем. Ромкина мать в волнении достала из почтового ящика долгожданный конверт с красным штемпелем, армейским треугольником. На конверте в верху крупными печатными буквами было выведено Ромкиной рукой: «Домой!»
«…пишу вам из города N, где я прохожу службу в хозвзводе. Довольно тяжело. Особо расписывать вам ничего не буду. Так как времени почти нет. Подняли нас среди ночи и отправили сюда. Вот она наша доблестная Российская армия. Самых здоровых направили в РМТО. Недавно двое «молодых» сбежали. В прежней части хорошо было, там «неуставных» вообще не было. Мам, видно не судьба мне нормально служить. Коллектив здесь не дружный, согнали из разных частей. Деды бешеные, дебильные какие-то. С ними даже офицеры боятся связываться.
Сегодня ночью приснился сон, как будто я маленький. Идет 1986 год, и я елку наряжаю с Денисом, он тоже маленький, я помню, у нас солдатики были пластмассовые, два набора. У него индейцы, а у меня — ковбои. Дениска своих в елке прятал, а я их искал. А еще, помню, робот был заводной, его заводили ключиком, и он ходил. Бывало, мы расставим солдатиков, а потом запускаем его, и он их топчет…»
Казарма. Ночь. Стоя на «тумбочке», подремывает дневальный Костромин. В дальнем конце казармы на втором ярусе под одеялом после вечерней экзекуции горько всхлипывал кто-то из молодых солдат. У Ромки Самурского сон беспокойный, он постоянно ворочался. Зудело тело, покусанное вшами. Из каптерки доносились пьяные голоса. Там, за столом, покрытым газетой, на которой горы рыбной чешуи и обглоданных костей, базарили поддатые Тайсон, оба сержанта и «дедок» Филонов. Выспавшись за день, он выпивали и играли в карты.
— Во, телка! Вот с такими сиськами, вот с такими буферами! — осоловелый сержант Васякин широко развел руки. — Ей богу, братва, не вру!
— Ну, ты, Вовчик, даешь! — покатывался Тайсон, слушая любовные похождения сослуживца. — Ну-ка, плесни пивка.
— Половой гигант! — давился от смеха третий собутыльник.
— Хватит ржать, бери карту!
Костромин находился «в отключке», когда во втором часу ночи из каптерки вывались гурьбой пьяный Антипов и его подручные. Один из сержантов, подкравшись, со всего маха влепил колодой засаленных карт задремавшему дневальному по носу.
— Спишь на посту, солобон, твою мать! Смотри у меня!
Костромин в испуге вытянулся в струнку. И тут же словно тростинка переломился пополам, получив кулаком поддых. На глаза от унижения и боли навернулись слезы.
— Мужики, тихо! Сейчас хохма будет!
Крепко поддатый Васякин, мотуляясь из стороны в сторону, направился к спящему Ромке, нога которого желтой пяткой торчала из-под одеяла. Засунул солдату между пальцами несколько спичек и поджег. Ромка от нестерпимой боли с воплем вскочил, больно ударившись головой в железную сетку верхней койки. Казарма проснулась, зашевелилась, закашляла. Осоловевшие сержанты покатывались от смеха.
— Ты, че вопишь, шнурок! По рогам захотел? — угрожающе прошипел Тайсон, с трудом сдерживая смех, и с разворота ударил левой Ромку снизу в челюсть. Самурский от неожиданного удара завалился мешком в проход меж коек.
Один из лежащих «дедов» швырнул лежащему на полу Ромке свою «хэбэшку».
— Эй, Велосипед! Чтобы постирал! Вечером в «увал» пойду! Да, не забудь, новую подшиву!
— Сказано было, отбой! Марш на место! — сержант Васякин больно пнул лежащего на полу «первогодка» в задницу.
— Чего вылупились? Спать ссыкуны! Завтра у меня вешаться будете! — заорал Тайсон, прищуренными глазами свирепо озирая казарму.
На следующий вечер «деды» опять развлекались. Новеньких и «молодых» загнали на койки. Называлось это развлечение «дужки»: солдат, держась руками за спинку кровати и упираясь ногами в другую, повисал в воздухе. Если уставал и опускал ноги, его били ремнями и пряжками. Сбоку от Ромки сопел багровый от натуги «дух» Санька Мартынов, с его приличным весом выдержать такое испытание было проблематично и ему всегда здорово доставалось от мучителей.
— А тебе особое приглашение нужно? — сержант Васякин обернулся к Кольке Сайкину. Рядовой Сайкин, высокий крепкий парень, сидел на своей койке, игнорируя указания старослужащих.
— Да, пошел ты в задницу, со своим дебилизмом!
— Чё? Чё, ты сказал, чушок! Повтори! — сержант растерянно выпучил глаза, очевидно не ожидал такого поворота..
— Что слышал! — отрезал Колька.
Сержант, ищя поддержки, оглянулся на Тайсона. Тот с угрожающим видом отдернул одеяло и медленно поднялся с койки. Он в майке и трусах. Шаркая тапками как немощный дед, поплелся к каптерке и, проходя мимо солдата, бросил на ходу:
— Пойдем, чмурик, поворкуем по душам!
Тайсон с Сайкиным исчезли в каптерке, за ними проследовали торжествующие сержанты, предвкушая расправу над непокорным.
— Ты, что же, чмырь поганый, себе здесь позволяешь? Устава не знаешь? — начал, лениво позевывая, читать нотацию Тайсон и неожиданно с разворота нанес удар в лицо.
Сайкин, побледнев, отскочил и, сжав кулаки, принял боевую стойку.
— Ха! У нас, я вижу, каратист завелся! — не переставал куражиться позеленевший от злобы Антипов.
И тут один из сержантов сзади обрушил на Колькину голову табуретку.
Солдат, хватаясь за голову, со стоном опустился на пол. Сержанты и Тайсон остервенело стали пинать его ногами.
— Припухнул, чухан сопливый? Но ничего мы это быстро исправим. «Очки» будешь у меня чистить зубной щеткой, салага! Сегодня же ночью чтобы весь «автобан» выдраил до блеска!
Глава четвертая
Раннее утро. Тайсон, что есть силы, двинул ногой Ромкину койку, отвесил звонкую оплеуху спящему Костромину.
— Костромин! Самурский! Живо на кухню! — гаркнул он и, придвинув вплотную злое горбоносое лицо с пухлыми губами, и добавил угрожающе. — Если пару банок сгущенки вечером не притараните, урою! Поняли, духи?!!
Солдаты, ежась в утренних сумерках от осенней прохлады, молча дошли до столовой. Там уже во всю кипела работа: восемь заспанных «салаг», сидя вокруг бачка с очистками, чистили картошку, лук, морковь. Кому доставалась чистка моркови, пользуясь моментом, жрал ее от пуза, поглощая витамин «А» в больших количествах. Толстые недовольные поварихи, матерясь, вовсю гремели кастрюлями и давали указания, находящимся в наряде, солдатам. Пока Игорь Костромин с еще одним «молодым» помогал им взгромоздить баки с водой на плиту, Ромка присел в углу на отполированную до блеска солдатскими задницами лавку рядом с мусорным баком и с наслаждением затянулся сигаретой.