– Потому что Зайка-Мазайка очень любопытный. Так что там с материком?
– Я вижу только вздыбившуюся воду, Зайка-Мазайка. Противную, старую воду. Она дрожит, как будто может упасть в любой момент. И если ты еще хоть раз позвонишь мне, я вырву тебе гланды, Зайка-Мазайка.
Андрей сделал еще несколько звонков, получая информацию со всего острова. Те, кто согласились с ним переговорить, сообщали примерно то же самое. На основании этого Андрей пришел к очевидному выводу: остров очутился в эпицентре огромного колеблющегося водоворота.
Потом он еще раз позвонил нянечке Ануш и вежливо уведомил ее о том, что расстался с гландами еще в детстве. И, разумеется, представился при этом Зайкой-Мазайкой.
Позволив себе улыбку, Андрей вернулся к записям.
«Не вдаваясь в лишние подробности, замечу, что нам пришлось увеличить порцию Донована. Прима отнеслась к этому спокойно, хоть и с известной долей тревоги. По какой-то причине Донован – или силы, к которым он обращался, – взял шефство над островом. Как по мне, он вполне мог ограничиться только нашим имением.
Так в чём же причина?»
Мысль пришла внезапно, и Андрей поразился, насколько Донован хитер и опасен.
– Дорогой мой Тит, ты бы попытался сберечь нужные тебе инструменты или причитающийся тебе корм, возникни для них угроза?
– Разумеется. Так поступил бы любой… – Тит осекся. Глаза его округлились. – Хотите сказать, Донован сотворил из Гогланда загон для своих нужд?
Ответить Андрей не успел. Дверь в лабораторию распахнулась, демонстрируя тяжелый темнеющий день, ворочавшийся снаружи. Дохнуло влажным, удушающим августом, который почему-то наводил на мысли о горячем таявшем снеге. Мона внесла поднос с перекусом. Она была облачена в лимонно-салатовый дождевичок. Ее налобный фонарик напоминал маленькую белую звезду, с помощью которой она искала путь в непогоде.
– Ты пришла без грозы, дорогая, – укорил ее Андрей.
– Ах, дорогой, ну какая, скажи на милость, гроза? Мы в эпицентре какого-то чудовищного водяного урагана, а я ума не приложу, как можно использовать такое количество воды!
Мона прошла к столику в центре лаборатории и переставила на него чайничек и тарелку с сэндвичами. Андрей потянулся к одному из них. Вдруг совершенно ясно осознал, что уже сжимает добычу в руке.
В ладони биохимика лежала собачья лапа. Чистая, немного золотящаяся, она олицетворяла собой результат классической команды «дай лапу». Через секунду образ улетучился, оставив Андрею смутное ощущение невыполненного дела. Из тех, что обязательно делают по утрам и не забывают исполнить перед сном.
– Тит, подготовь, пожалуйста, мозговую шапочку. По-моему, Прима хочет гулять.
Волнорез низко завибрировал, когда Тит энергичными движениями принялся его обхаживать. Разысканная «мозговая шапочка» напоминала сдутую силиконовую медузу, выброшенную на стол. Лицо Моны вспыхнуло от негодования: Андрей опять говорил о Приме так, будто ничего не случилось. И всё же она взяла себя в руки.
– Передавай привет моей девочке.
– Непременно, дорогая.
Андрей перебрался в старое кофейное кресло, подтащенное к Волнорезу еще утром, и позволил Титу смазать проводящим гелем ключевые точки своего черепа. Пожалел, что не может захватить сэндвич.
– Включай, Тит.
И Тит включил.
Цвета лаборатории нестерпимо вспыхнули и сразу поблекли, словно их истомило долгое полуденное солнце. Андрей опять перенесся в некоторое подобие темной комнаты. Рядом сидела Прима. Золотистая, необычайно яркая, она вглядывалась в темноту.
– Что там, девочка?
Тьму заполняли крошечные мерцавшие песчинки, напоминавшие просыпанные драгоценности. Сейчас их едва хватало на пляж, хотя раньше они вполне могли составить великолепную пустыню из огней. Многие обладали невероятной удачей, державшей их не хуже плота в сезон дождей. Но были и те, что сверкали ярче остальных. Жалкие крохи, раскиданные по искрившему черному пляжу.
Андрей вдруг понял, что видит.
– Это выжившие, Прима? Тебе нужны выжившие? Для чего?
У его ног возникли поводки с ошейниками. Пустые. Явно поджидавшие тех, кто достаточно глуп, чтобы сунуть в них голову.
Прима осторожничала. Где-то бродило еще одно существо. Не Донован – нечто другое. Гораздо страшнее. Обладавшее силой держать волнистыйпотолок. Прима пристально следила за ним. Во мраке это существо угадывалось как невообразимое сочетание изгибов и форм, заслонявших блеск пляжа. Словно там перемещалась лунная тень, кравшая божественные искры.
Андрей попытался дотянуться до песчинок. Некоторые безропотно легли ему на ладонь – две зеленовато-яблочные и тройка темно-фиолетовых, как леденцы. Но Прима нуждалась в самых ярких. Андрей потянул к ним руку и вскрикнул. Первая же песчинка – удивительно оранжевая, с малахитовыми всполохами – рассекла ему ладонь. Воображаемую ранку переполнил холод.
Тут тьма выгорела и обрела выпуклую фактуру лаборатории. Цвета вернулись.
Над Андреем, обмякшем в старом кофейном кресле, склонились Мона и Тит.
– Вы как две луны, что спустились к озеру, – пробормотал он, сдирая шапочку с головы. Поморщился, обнаружив на запястье остатки геля. – Кажется, у нас появилась задача…
– О чём ты говоришь, дорогой?
– Знаю, всё это ненаучно, но я попробую изъясниться языком обывателя. Где-то бродит монстр. Каким-то образом он держит океан, наподобие нашего Атланта. Или кариатиды. И он делает что-то еще. Что-то ужасное. Приме нужны выжившие, чтобы остановить его.
– Выжившие? – Тит побледнел. – На острове есть выжившие. Прима хочет, чтобы мы скормили ей людей Гогланда?
Андрей покачал головой.
– Ей нужны самые острые разумы – те, что соприкоснулись с океанической тьмой. Как мы.
– И что будет потом? – прошептала Мона.
– А потом она поведет их за собой. В какой-то немыслимый, почти заведомо проигрышный бой.
После этого Андрей подсел к столику и как ни в чём не бывало впился зубами в сэндвич.
2.
Тит окинул взглядом подсобку. Она примыкала к особняку с восточной стороны и отапливалась, но сейчас внутри чувствовалась сырость. Наконец Тит обнаружил чемоданчик со спутниковым ретранслятором. Он стоял на полке между запасным коммутационным устройством для энцефалографов и нелюбимым ручным культиватором Моны.
Схватив чемоданчик, Тит развернулся и испуганно замер. Полумрак, рожденный вздыбившимся Балтийским морем, сплетал на лужайке паутину из причудливых узоров. С некоторой натяжкой это было похоже на «синий час», выражаясь языком фотографов. Но вряд ли фотографы рискнули бы фотографировать это.
По лужайке перемещалась объемная тень.
Тита прошиб пот. Круто развернувшись на каблуках, он схватил с полки пожарный топор – с красным топорищем и темно-вишневой головой. Вернулся с ним к дверному проему, вглядываясь в океанические сумерки.
Тень исчезла.
Осторожно вышагнув наружу, Тит огляделся. Над головой вращалось жерло исполинского колодца, обрекая сердце и разум на трепет. В кустах шелестел ветер. От ворот донесся далекий суматошный лай. Закрыв глаза, Тит отсчитал про себя до трех (даже до пяти казалось ему непростительно долго). Рванул вперед.
К собственному стыду, он не выглядел уверенным молодым человеком, который мог бы впечатлить такую незыблемую личность, как Мона Опарина. Подтверждая это суждение, чемоданчик со спутниковым ретранслятором лупил Тита по животу, а топор давил на промежность, так и норовя выскользнуть из рук.
Тень поджидала.
Полусогнувшись, она сидела у двери в лабораторию, внимательно изучая хлипкое препятствие, оборудованное плотными резинками, позволявшими разграничивать температуру внутри и снаружи. Заметив приближение человека, тень хищно обернулась. Взгляд Тита обратился к острым зубам. Полыхавшие телескопические глаза амфибии в ответ враждебно уставились на его рот.
Некоторое время они изучали друг друга.
– Доновану нельзя приводить друзей! – наконец изрек Тит колеблющимся голосом, отчаянно подражая Опарину. – Донован будет наказан! Плохой мозг!
Он скосил глаза. К ним приближалась еще одна тень. Эта почему-то была лохматой, перемещавшейся исключительно на четырех конечностях. Вдобавок вторая тень беззвучно скалилась, демонстрируя прекрасный набор клыков на крупных челюстях.
Амфибия ощерилась:
– Хсса! Хсса!
Сердце Тита пропустило удар, когда тварь бросилась к нему. Руки вскинули чемоданчик, тут же выронили его и попытались правильно взять топор. Одновременно рванула вторая тень. Она с рычанием вцепилась в амфибию. Только сейчас Тит сообразил, что видит одну из собак, что охраняли ворота.
Лохматый черный пес, мотая головой, выдрал клок мяса из лодыжки твари. Размахивая лапами, амфибия зашлась в булькающем визге и бросилась наутек. Как понимал Тит, едва ли бы она так просто отказалась от боя. Он повернул голову и обомлел.
Прямо на него неслась собачья стая. Точно он – благоухающая сучка.
Распространяя неприятные запахи шерсти, стая рычащей гурьбой промчалась мимо. Спасаясь от собак, улепетывавшая амфибия развила неплохую скорость, несмотря на рану. С Титом остался только черный пес. Он слизывал кровь необычного голубоватого-сиреневого оттенка с морды и настороженно смотрел на топор в руках человека.
– Я не буду им пользоваться, обещаю. – Тит вдруг понял, что Прима была бы опасным противником.
Тревога неожиданно ушла. Тит ощутил, как золотистый ретривер вошел в его душу и комично высунул язык, ожидая похвалы.
– Хорошая девочка. Прелестница, – выдавил Тит.
Он подобрал чемоданчик и по дуге обошел черного пса. Дернул дверь лаборатории, пристроив на груди сразу две ноши вместо одной. Подразумевалось, что они с Опариным попробуют подключиться к спутникам, чтобы передать послание всем, кто будет способен его принять.
В конце концов ради этого он и вышел.
3.
Оторвавшись от составления послания выжившим, Андрей бросил на Тита быстрый взгляд: