– А что у вас за работа?
– Доставка всякая. Ночная в том числе. По Подмосковью в том числе. До дач в том числе.
– А что доставляете?
– Ну, всякое. Вещи разные специальные.
– Которые нельзя купить в обычных магазинах?
– Да. Я доставляю людям то, что им нужно прямо сейчас, но что они не могут купить сами прямо сейчас.
– Например?!
– Василий, не обращайте внимания на Ивана. Он иногда бывает излишне любопытен.
– Да я сам такой же! Ну, например: бойлер на дачу. Я сам куплю, сам привезу и сам же установлю. Я в основном электрик. Раньше я сантехникой занимался, но это было скорее хобби, для души. И там я людей обманывал. А сейчас стараюсь честно.
– А как обманывали?
– Дайте сигаретку еще.
– Не стоит винить себя за срыв.
– Да я особо и не виню. Ну как… Приезжаю к какой-нибудь бабе богатой. А у нее один смеситель тысяч пятнадцать. И таких смесителей у нее пять. Ну там, на кухне кран питьевой. В ванной две штуки. Плюс биде. Я ей все ставлю, выставляю ценник конский: тридцать тысяч за всю работу. На следующий день она звонит: потекло. Ну я приезжаю опять, переделываю, еще сверху пятнашку беру. Вот это я обманывал. Но это потому что баба богатая. Но старался и честно: с дедушки какого-нибудь возьму по-божески, по рынку. И сразу нормально делаю, чтоб не потекло на следующий день. Вот это по совести я называю. Я же в церковь теперь пошел. И доставкой занялся. И курить вот бросаю. Кстати, вот моя визитка, если что.
– Церковь и доставка хорошо. Вы только бойлеры, значит, доставляете?
– Нет, не только. Разное могу найти и доставить.
– А вы можете найти и доставить…
– Иван, перестань пытать Василия. Он уже сказал: бойлеры, на дачу.
– Бойлеры сейчас основной профиль, да. Но и кое-что еще тоже можно. Ребята… Мне заказ срочный упал только что. Я вас могу только досюда добросить. Вон там МКАД. А мне надо туда налево. Срочный заказ в СНТ.
– Спасибо, Василий! Мы с Иваном дойдем, да. Пойдем, Иван.
– Спасибо, Василий…
– Визиточку мою не забудьте.
– Обязательно. Спасибо.
– Дверью посильнее хлопните, а то она не закрывается.
– До свидания, Василий! Уехал наш шанс…
– Ты чего докопался до мужика?
– Ну он же кладмен!
– С чего ты взял, что он кладмен?
– Ну по нему сразу видно, что он кладмен!
– По нам тоже сразу видно, что мы кладмены. Хотя мы наоборот.
– Да… Это во мне говорит нетерпение. Пойдем до МКАДа? Там уже такси вызовем нормально.
– А куда мы пойдем? Ты видишь этот туман? И карты по-прежнему не работают.
– Туман вижу, да. А МКАД уже нет.
– И кроме него ничего. Только что был МКАД. А теперь туман. За минуту заволокло.
– Это предутренний туман. Мы в низине.
– Может, нам надо спуститься в прогал и разогнать туман лапником?
– Ну на пригорок поднимемся, оттуда увидим, куда идти.
– Завез твой Василий нас куда-то.
– Никуда не завез, вон там МКАД, ты же сам видел.
– А теперь не вижу.
– Потому что туман. Но вообще Василий может мне пригодиться не только для этого. Мне теперь в любой момент может понадобиться бойлер. Мы же дачу купили.
– Ты не рассказывал.
– Хотел сделать сюрприз, позвать вас туда, когда там все готово будет. Но ладно, сейчас расскажу.
– Сейчас самое время и место рассказывать про дачу. Коньяк-то где?
– У меня. Интересно, почему Василий попросил сигарету, но не попросил выпить, хотя пахло же от нас и тем и другим.
– Потому что Василий за рулем, в отличие от меня, не пьет.
– Вот видишь, ты уже начинаешь видеть в Василии положительные плюсы. Короче. В январе мы с Соней сидели на каникулах.
– Я уже упустил нить этой новой истории.
– Это про дачу.
– Оок. Слушай, вообще ничего не видно, только дорогу.
– Ну и пойдем по дороге. Если идти, никуда не сворачивая с пути, обязательно куда-нибудь придешь.
– Так, карты наконец-то заработали. МКАД там.
– …Сидели, и что-то заговорили про загородные домики и дачи. Я говорю: хочу загородный домик. А Соня говорит: хочу дачу.
– Я не хочу дачу.
– У тебя квартира есть.
– Она не моя же.
– Но все равно. И стали искать дачу.
– Я бы не хотел с тобой искать дачу.
– В интернете.
– Да я понял. МКАД почти пустой, надо же.
– Как в локдаун.
– Да, но сейчас-то не локдаун.
– Ночь потому что и туман.
– Все, меня рубит уже, не могу.
– Меня тоже уже подрубает. Но я вызвал такси.
– И что, оно приедет?
– Едет уже.
– Интересно, откуда здесь такси. Других машин нет.
– Но Василия же мы встретили.
– Главное, чтобы такси не было такое же, как Василий.
– Я странное такси сразу распознаю.
– И что будешь делать?
– Отменю заказ.
– Приехать бы уже хоть куда-нибудь, поспать пару часиков.
– Сейчас приедем ко мне и поспим. Вот оно!
– Нифига себе, правда. Такси из тумана.
– Здравствуйте! Мы поспим по дороге, а вы нас разбудите, как приедем, хорошо?
– Как вам будет удобно.
9:11 «Пепси Черри»
– Прости, что заставил тебя бухать. Мне правда неловко после твоих историй про депрессии.
– Не, сейчас нормально.
– Поэтому давай сейчас ляжем поспим, а потом продолжим по трезвяку.
– Нормально, я говорю.
– Пацаны, примите у нашего гостя коньяк.
– Что значит «примите»? А, тебе, наверное, кажется изысканным процитировать «Собачье сердце».
– Я, честно говоря, даже не знал, что цитирую «Собачье сердце». И я не претендую на такое знание литературы, как у тебя.
– Вот и на коньяк мой не претендуй.
– Я, собственно, и не претендую. Хорошо. Пацаны, сделайте мне кофе. А нашему гостю что-нибудь на запивку принесите.
– «Пепси Черри», если можно, пожалуйста.
– Пацаны, сбегайте ему за «Пепси Черри», пожалуйста.
– Спасибо, пацаны.
– Давай наконец поговорим серьезно.
– Так я только за.
– Сейчас те, кого условно можно отнести к нашему поколению, тридцатилетние, родившиеся в конце восьмидесятых – начале девяностых, постоянно говорят о некой травме, причем связывают ее с детством. Что ты об этом думаешь?
– Я думаю, что травма есть у каждого, что любая травма идет из детства и необязательно пытаться придать ей какие-то поколенческие черты. В общем, никого не хочу обидеть, но эти постоянные разговоры о травме кажутся мне тривиальными. Это как если бы я сейчас пожаловался, что ты меня заставляешь пить, и мне потом будет плохо. Не хочешь, не пей. Есть просто неизбежные вещи.
– Подожди. То есть, «не хочешь, чтобы у тебя была травма – не говори о травме»?!
– Не совсем. Мне всего лишь не нравится тривиальность. Травма преподносится как некое открытие нашего поколения. У Чехова был персонаж, который говорил только то, что и так всем известно. Травма была и будет у всех и всегда. Сегодня стало принято вдохновенно и искренне говорить – это парадокс – очень стертые, общие слова, в которых нет никакой собственной, новой мысли. И мне неинтересно.
– А ты, соответственно, претендуешь на оригинальность?
– Я пока претендую только на этот коньяк. И на «Пепси Черри».
– Попытка отшутиться не засчитывается. Все тривиальны, а ты оригинален?
– Я просто молчу, когда не могу сказать ничего, что не сказали бы уже другие.
– Но ты же бесконечно можешь говорить.
– Да. И моя болтовня не претендует ни на какую новизну. Это просто выражение радости от жизни, почти физиологическое, как совместная прогулка, еда, обнимашки.
– Обнимашки. Тогда какая травма у тебя?
– У меня нет травмы.
– Подожди. «Травма есть у каждого человека» – это твои слова.
– У меня травма просто выключена. Как и политика, кстати.
– О политике чуть позже. Значит, если у всех травма вклю́чена…
– Включена́.
– …Включена́, а у тебя вы́ключена – то ты претендуешь на то, чтобы быть единственным оригинальным представителем поколения сплошь тривиальных тридцатилетних, которые стертыми и общими словами ноют о травме?
– «Ноют» – я так не говорил. Это твои слова.
– Высказываются. О травме.
– Вот я за то, чтобы каждый высказывался о чем хочет и как хочет и чтобы никто никого ни за что не упрекал и тем более не призывал наказывать.
– Я не верю, что ты действительно такой единорог. А слиться с темы через такую, прости, тривиальность, у тебя не получится.
– Браток, это называется свобода слова и совести. Не все могут знать.
– Мне кажется, если тебя, извини, стошнит, то не коньяком, а радугой.
– Ну хорошо, не свобода слова, а «свобода слов»! Есть слова интересные, а есть нет. И я люблю слушать и читать слова интересные, а…
– …А говорить и писать интересные слова можешь только ты один.
– Смотри. В «Анне Карениной»…
– Не получится слиться.
– Я подхожу к этому! Одно из моих любимых мест – итальянские главы, когда Анна с Вронским в Италии познакомились с русским художником Михайловым. Через него Толстой формулирует свое отношение к искусству. Ненастоящий художник Вронский считает хорошей ту картину, что как можно больше походит на другие, уже известные хорошие картины. И так же считают примерно все вокруг, даже Анна. А настоящий художник Михайлов просто не понимает, какое значение имеет похожесть или непохожесть картины на что-то, если она вдохновлена непосредственно тем, что есть в душе, и фигуры в ней живые и невыразимо сложные. Сейчас ты меня подколешь, что я сравниваю себя с Толстым.
– Нет. Я тоже не люблю тривиальность. Я правильно понимаю, что, по-твоему, все современные произведения о травме похожи на другие, уже известные и хорошие произведения о травме, а ты хочешь написать что-то, вдохновленное только тем, что есть в душе, сложное и невыразимо живое…
– Наоборот.
– …Живое и невыразимо сложное?
– Да. Все так.
– Так какая у тебя травма?
– У меня нет травмы. Просто нет.
– Так о чем же ты собрался писать?!