– Это все очень интересно, но ты хотел рассказать, что вы ели летом.
– Радиола! На которой написано много-много названий городов!
– Хорошо, радиола. Тогда расскажи про магнитофон, который ты уже упоминал.
– Подожди, сначала про еду закончу, а то забуду. Лето тоже разное: например, помидоры только в августе, а огурцы уже в июне. Но если, говорю, посчитать эти огурцы, очень дорогие они получаются. Ты слышал про навоз?!
– Да, все смеялись, что с какого-то момента разрешили производить навоз.
– Вот. А мы его всегда производили. Точнее, не мы, а соседи, и в этом была главная драма.
– Драма из-за навоза, такого я еще не слышал.
– Ну ты зря смеешься, на самом деле. Вот это у меня травма.
– Это ты сейчас высокомерно иронизируешь над чужими травмами.
– Да… Но нахлынули грустные воспоминания.
– Вот и расскажи.
– Когда умерли родители, мы уже не держали коров. Потому что у нас корм для скота не появлялся на сеновале сам из ниоткуда, как у доброй бабушки из рекламы. И весной мы таскали навоз от соседей.
– Зачем?!
– Для гряд. Из навоза складывают гряду для огурцов, которые иначе у нас в Сибири не вырастут. Я надеюсь, ты не думаешь, что навоз – это просто какашки?
– Я, честно говоря, до этого разговора вообще не задумывался о навозе.
– Навоз – это коровьи какашки пополам с соломой и сеном, которые у них в стайке в качестве подстилки.
– Не очень понял, но ок.
– Про стайки потом еще отдельно расскажу.
– Потом.
– Если сложить навоз плотно в гряду, он «горит» – химическая реакция, из-за которой навоз становится горячим и греет эти огурцы снизу. «Гряда загорела» – значит, пора высаживать огурцы. И в середине июня они уже могут подойти.
– Таак. И в чем же драма и травма?
– В том, что на майских праздниках мы этот навоз таскали от соседей на носилках по переулку. А там грязь по колено, просто так не пройдешь. А ты еще с этими тяжеленными носилками с навозом.
– Вы с сестрой этим занимались?
– Да.
– Сколько вам было тогда?
– Мне тринадцать-четырнадцать, Марине, соответственно, на десять лет больше.
– Ты говоришь «старшая сестра». Значит, есть еще младшая?
– Средняя. Я младший.
– Расскажи о них.
– Все, ты меня запутал, про что рассказывать. Про магнитофон, про навоз, про огурцы…
– Огурцы-то сделал тогда для Сони?
– Да. Только в итоге ее заставил эту банку домывать. Слишком грустные воспоминания проносились перед глазами.
– Вот их и рассказывай. Про что хочешь. Про сестер, например.
– Ни про что не хочу. Про сестер тем более. Воспоминания нахлынули. Пацаны, дайте коньяка еще!
– Давать жена будет.
– У нас в детстве тоже так говорили!
11:06 Двигаться дальше
– Ну что, пойдем? Ты поспал?
– Слушай, мы, по-моему, уже слишком далеко зашли. Давай не пойдем. Сегодня, по крайней мере.
– А что такое «сегодня»?
– Правда, давай еще поспим, а завтра уже…
– А завтра разве не наступило? Мы немного поспали, освежились, и для нас наступило завтра. Но при этом не кончилось вчера. Потому что мы все еще в пути.
– Слушай, тебе так сильно надо?
– А что будем делать сейчас?
– Допей коньяк с кофе, раз так хочешь упороться.
– Я понимаю твой сарказм, но: есть очень простые вопросы, на которые почему-то никогда не отвечают.
– Да, считается, что дети постоянно спрашивают – почему небо голубое. Хотя на самом деле не спрашивают, это стереотип.
– А ты взрослый, который устал отвечать на мои детские вопросы?
– Ну задай свой глупый вопрос.
– Я тебе его уже пять минут задаю: что мы будем делать сейчас?
– Ну…
– «Ну»!
– Поспим еще.
– Поспали уже. Ты сейчас снова уснешь?
– Если не буду слышать звук твоего голоса, то да, усну.
– Хорошо. Ты поспишь еще. Дальше что?
– Тогда поедем.
– На чем?
– Такси опять вызовем.
– Если даже оно приедет, уже будут пробки в Москву.
– На электричке. Но не прямо сейчас.
– Да, на электричке. Но я опять задаю очень простой вопрос. Что мы будем делать прямо сейчас, если не пойдем опять?
– Да что угодно!
– Что?!
– Да как ты надоел, а.
– Вот. О чем я и говорю: ты тоже не знаешь, куда себя деть. Людям надо постоянно себя чем-то занимать и куда-то себя девать. Люди не могут просто сидеть и существовать.
– Я прекрасно знаю, куда себя деть и как существовать. Домой хочу, помыться и поспать нормально.
– Хорошо, поезжай.
– Ну…
– Вот это вечное «ну» мусорное, конечно, очень нас спасает… Ты, кстати, знаешь, что, по исследованиям лингвистов, слова-паразиты – это не показатель бедной речи, а время, которое мы даем себе, чтобы подумать над высказыванием?
– Это к чему вообще?
– Подумал?
– Над чем?
– Если бы я не знал тебя много лет, я бы обиделся и ушел. Решил бы, что ты специально меня троллишь. Подумал, как ты сейчас поедешь домой?
– А ты подумал, куда ты уйдешь, если обидишься?
– В лес. Мы же на самом краю СНТ, и лес за ручьем здесь за кухней – он практически наш. Соня просит скосить там траву и поставить качели. Участка ей как будто мало. Но лес вообще симпатичный, да. И клещей вроде уже…
– Мы же недавно из леса.
– Во-от. Ты уже начинаешь кое-что понимать.
– Что ты со мной как с каким-то этим… Как будто в раннем романе Пелевина.
– Не в романе, а в повести. «Затворник и шестипалый». Там знаешь в чем главная милота…
– Да подожди ты со своей милотой. А ты сам подумал, что мы будем делать дальше? После того, как ты обидишься, уйдешь в лес и вернешься обратно.
– Во-от. Я не обижусь, потому что знаю тебя уже много лет.
– Спасибо.
– И поэтому мы сейчас на дорожку выпьем немного коньяка с кофе, чисто для бодрости. Взбодримся и пойдем на станцию. Потому что скоро будет первая электричка. И на ней мы доедем примерно почти дотуда, где бросили машину. И начнем все сначала. Но уже как-то иначе.
– Слушай, ну пойдем на станцию, только я домой уже поеду. Как-то это все уже бессмысленно и абсурдно стало.
– «Стало»? А до этого было осмысленно и логично? Никто не хочет даже задавать себе эти простые вопросы, не то что отвечать на них. Я тоже, между прочим, боюсь.
– Чего ты боишься?
– Я боюсь бухла.
– «Я боюсь бухла» – звучит как название какого-то романа про любовь в деревне.
– Сколько угодно можешь смеяться, но больше всего в жизни я боюсь бухла.
– Поэтому ты не расстаешься с ним со вчерашнего вечера.
– Не вчерашнего, а сегодняшнего.
– Как вечер может быть сегодняшний? Если он уже был?!
– Опять не хочешь отвечать.
– Да на что? Опять на твои стоны, что бухло можно, а более легкие наркотики нельзя? «Алкогольное лобби» и прочие твои теории заговора?
– Мы пойдем на первую электричку? Или будем сидеть тут и спорить, что первично – алкоголь или другие наркотики?
– Да пойдем, пойдем. Правда, не обижайся, но я домой поеду.
– Давай новую купим. Где-то в городе, возле дома, в подъезде.
– Ну давай, давай. Но только уже завтра.
– В смысле, по твоим внутренним часам – послезавтра?
– У меня наступает предел.
– Иди в туалет тогда.
– Зачем?!
– Я закрою его. Все закрою, выключу, и пойдем на станцию.
– Аа… Правда, пойдем. Надо, конечно, собраться у вас здесь на даче нормально, без всех этих приключений. Уютная у вас дача.
– А я еще там в лесу полянку выкошу. Но знаешь, оказывается, не так просто купить качели, которые прокручиваются на девяносто…
– Слушай, а почему еще темно так? Уже рассветать же должно.
– Потому что уже, слава богу, не июнь. Я знаешь за что не люблю июнь: в полночь стемнело, в час начинает светать.
– Ну не надо врать. В Москве нет белых ночей.
– Потому что все мыслят стереотипами и думают, что белые ночи только в Питере. В июне в Москве темнеет в полночь, а в час ночи небо уже начинает светлеть. И спать вообще невозможно.
– Хорошо, только сейчас уже утро, а я что-то не вижу, где светлеет твое небо.
– Потому что в августе уже нормальная ночь. Еще тепло, но спать уже можно. Ну и плюс тучки еще, наверное. А ты слышишь, какая здесь тишина? А ты видишь, какая роса упала? Это перед рассветом!
– Холодно, мокро…
– А где же сарказм по поводу «лесников»?
– Каких лесников?
– Я сказал «роса упала».
– Аа. Я подумал, где-то с какого-то куста действительно упала роса, и ты успел это заметить. Все, закрыл, пойдем?
– Соня тоже постоянно смеется над моими деревенскими фразочками.
– Я уже давно не смеюсь ни над чем. А уютный у вас поселочек.
– Да. А соседний участок у нас заброшенный. Купи его, будем дружить семьями.
– Не так быстро. А фонарь у вас здесь всегда так мигает?
– Да. Мы говорили, но что-то пока никак не починят.
– И вас не напрягает этот фонарь?
– Да нет. Из дома его не видно.
– Тревожно как-то он мигает. Пойдем быстрее, холодно.
– Ты про магнитофон спрашивал.
– Не я спрашивал, а ты хотел рассказать.
– Что, не рассказывать?
– Почему ты никогда не говоришь прямо: «Хочешь, я тебе расскажу то-то?», а всегда у тебя такие заходы, как будто у тебя интервью хотят взять?
– Потому что я знаю, что услышу это холодно-снисходительное «Давай рассказывай».
– Все-таки обидишься и уйдешь в лес?
– В общем, на фоне этого магнитофона я познакомился с бухлом. Я его гнал.
– «Гнать бухло», круто звучит.
– Еще более круто выглядит.
11:44 Магнитофон и самогон
– …Кстати, что меня всегда удивляло – почему нужно выбирать? Вот эти все дихотомии: «милосердие или справедливость», «свобода или безопасность»… Это всё ложные противопоставления! Не нужно тут выбирать, одно без другого попросту не работает. А можно мне всё, и без хлеба?
– Объясняю для зрителей: пока у нас был перерыв, мы спросили нашего гостя, что он будет пить дальше, чай или кофе. Наш гость снова сказал «коньяк».