— Доктор, мы заждались уже…
Это был не доктор. В дверях стояла та женщина.
— А я шла мимо, дай, думаю, попроведаю…
Не глядя в глаза, она достала из кошелки домашние тапочки, чистый ситцевый халатик, выглаженный передник, словно знала, на что шла. Ни о чем не спрашивая, первым делом помыла руки, переоделась, тогда только прошла к девочке, взяла из кроватки, прижала к себе: «Прилетели гулюшки-и…»
— Я тогда побегу за врачом в поликлинику, я ее в шею притолкаю, — словно бы спрашивала у нее разрешения Елена. И не причесавшись, только повязав голову платком, поспешно одевалась..
Когда наконец пришла врач и медсестра с ящичком за ней следовала, в доме сильно пахло яблочным уксусом, протертая вся уксусом с водой, покормленная грудью, девочка уже не горела так. И все дни болезни эта женщина оставалась с ней, не спускала ребенка с рук, у Елены в ушах звенело от «Прилетели гулюшки-и».
— Вы мне ее окончательно избалуете, — заискивала Елена, не зная чем ублажить. Но та сказала убежденно:
— Она слабая, силенок мало, ей самой не справиться. Ее прижмешь, ей сил и прибудет. Ребенок при матери быстрей любую болезнь одолевает.
Как успевала она и домой сбегать к своим детям, как справлялась, Елена боялась спросить, страшилась потерять ее. Она готова была теперь на любую плату. И только повторяла:
— Это счастье, что у вас молоко не пропало, это просто такое наше счастье…
Женщина сказала неохотно:
— Где ж ему пропасть, когда рожают, а молока нет. Вот у нас в подъезде девочка, совсем молодая…
Елена забеспокоилась:
— А она вполне здорова? Теперь повсюду этот ужасный стафилококк. Это передается.
Женщина промолчала.
— А Катеньке будет хватать молока?
Спросила и ждала, вот сейчас все решалось.
— Я когда своих кормила, мне прикармливать носили.
И она взяла девочку к себе, где двое, там и трое. Взяла пока что, там видно будет.
К приезду Игоря — а он таки задержался на несколько дней, как она и предполагала, — в мыслях Елены и в доме был полный порядок. Как ни в чем не бывало она поехала встречать его в Шереметьево, выглядела прекрасно, он вышел один, очень родственный, поцеловались, но краем глаза успела Елена заметить, как мелькнула в толпе шляпка этой дряни. Домой машину вела она, а он рассказывал о конгрессе, как их принимали: «Какая жалость, что тебя не было!» — а она видела, как он трусит, нашкодивший, в зеркале ловила испуганный его взгляд.
— Что же ты о Катеньке не спросишь?
— Да, как наша девочка? — спохватился он.
А ей даже имя его неприятно было произнести. Но она владела собой. Она рассказала о том, что ей пришлось пережить одной.
— Почему же ты не позвонила? Я бы…
— Ну, зачем? У тебя такая ответственная поездка, такие встречи… — Тут Голос ее чуть было не сорвался, но она справилась. Она выглядела мужественной и кроткой.
Можно представить, как бы там расценили, если бы раздался ее звонок, что говорилось бы.
— Я ей чудные подарки привез. Впервые покупал не только тебе, но и…
Елена прервала его на полуслове, она не сомневалась, что подарки покупались не только ей, даже в первую очередь не ей, а что ей купить, ему рекомендовали.
Она резко обошла справа допотопного вида «Москвич» с огромной корзиной на верхнем багажнике; занял левый ряд и трюхает потихоньку седой старик-дачник. И, обгоняя, повертела пальцем у виска, чтоб он видел, дала себе волю, затем резко газанула, оставив его позади.
Она сказала, что девочка опять временно находится у этой женщины, и не было заметно, что известием этим Игорь убит. Зато в доме к его приезду все сияло чистотой. И даже блинчики с мясом, его любимые, она заставила себя напечь. Тем временем он разложил подарки, и она увидела на тахте платье, привезенное ей.
Старушечье, длиннополое, размера на два больше. Только женщина могла так унизить, ох, сколько было в этом яду, у нее щека вспыхнула, как от пощечины. Но она владела собой, ее торжество было впереди.
Всю их совместную жизнь она одевала его, она знала, какой ему нужен костюм, выбирала галстуки, носки к галстукам. И вот одели ее… Даже он, увидев рядом с ней это платье, испугался, что-то начал соображать.
— Бедный мой, — смирила себя Елена, и голос ее звучал ангельски. — Как жаль, что тебе не с кем было посоветоваться. Но ничего, его возьмут в комиссионке… На рынке где-нибудь… Там есть такие. Для колхозников… Не расстраивайся, дорог не подарок, дорога любовь.
Но спать легли врозь. Она сослалась на некоторые обстоятельства, от всех волнений у нее нарушилась функция. Она не была безгрешна, при таком муже, у которого вся сила ушла в икры ног, и от святой смешно требовать. Совесть ее была чиста. Да и кому от этого хуже? Но то были чужие мужья, а этот — ее собственный.
И сознавать себя нежеланной, чтобы тебя с кем-то сравнивали…
Однажды они возвращались от Катеньки. Теперь, если везли игрушки, то всем троим детям, Елена слишком была заинтересована, осложнилась вся ее жизнь. И вот на площади Дзержинского, ныне — Лубянке, когда они разворачивались вокруг оббитого со всех сторон пьедестала, с которого свержен «железный Феликс», она различила впереди знакомую «Ауди» вишневого цвета. И номер был его. Поравнялись. Сквозь затемненное стекло Елена узнала лысую макушку, утонувшую в подголовнике, нос клювом, рука с огромным перстнем на руле, в заднем, опущенном стекле — слюнявая морда бульдога. Так он всегда ездил, с бульдогом на заднем сиденье.
— Куда ты гонишь! — раздраженно одернула она мужа, — Хочешь, чтоб нам правое крыло ободрали? Не сворачивай на Пушкинскую, поедем по Тверской!
Они следовали за вишневой «Ауди». Елена догадывалась, где он остановится. От ювелирного магазина отъехала «Вольво», и он стал на ее место.
— Давай припаркуемся. Я видела здесь дешевые клипсы. Очень миленькие. Здесь бывают.
Из «Ауди» вылез пожилой господин в светло-голубом полотняном костюме, запер машину, оставив бульдога в ней, и, сильно хромая, весь переламываясь при ходьбе, отчего казался еще меньше ростом, пошел к дверям магазина, опираясь на палку.
— Ну что ты никак не припаркуешься? — нервничала Елена.
— Где?
— Да вон, рядом с «Москвичом».
— Туда не втиснешься.
— Пусти меня за руль, если ты не можешь.
Но на их счастье отъехала «Волга», они успели стать, опередили уже нацелившегося было японца, который властно сигналил.
Когда они вошли в магазин, мужчина в светло-голубом костюме что-то высматривал в глубине отделанного черным бархатом прилавка под стеклом и продавщица, молодая пышечка, ласково советовала ему. У прилавка толпился народ, но он вел себя так, словно в магазине был один он, и продавщица обслуживала его, вся она была — внимание. Пальцем лимонного цвета он показал, продавщица выдвинула бархатный прилавок, взяла коробочку. На красном атласе — изумрудный кулон тончайшей работы.
Продавщица приложила его к себе, и удлиненная изумрудная капелька сверкнула на ее груди.
— Ах, какая прелесть! — громко восхищалась Елена. — Ты посмотри, Игорь.
Игорь смотрел на продавщицу, но она сумела перевести его взгляд:
— Такая вещь украсит любую женщину!
Лысый затылок повернулся, большие, в темной оправе очки (сначала он без очков рассматривал украшение на продавщице, потом очки надел) сердито уставились на Елену, зрачки были увеличены сильными стеклами.
— У вас прекрасный вкус, — мило улыбнулась Елена.
Она хотела, чтобы Игорь запомнил это лимонного цвета старое лицо человека, который зло глянул на нее, запомнил этот изумрудный кулон.
В машине она сказала безмятежно:
— Знаешь, кому это покупалось? — И как ни в чем не бывало назвала бывшую свою подругу: — Алине.
Игорь вздрогнул.
— Вот этот хромой старик?
— Что ж — хромой? Не его вина, возможно, туберкулез кости. — Елена как бы ничего не замечала. — Это давний-давний, многолетний ее любовник. При ее профессии…
Бывают групповые поездки, но бывают… Если переводчик «Интуриста» сопровождает значительное лицо… Возможны любые услуги… Не дергай машину! Я ничего не хочу сказать, но мы — взрослые люди, исключить тоже нельзя. А может, и входит в обязанности. За отдельную плату. Работа на два счетчика. Что ты так тормозишь?
Хочешь, чтобы нам врезались в багажник? Я не испытываю такого желания. Но этот — постоянный ее любовник.
В пятницу Игорь сказал, что ему на целый день надо ехать в Дубну, на работе его не было, вернулся поздно, и Елена увидела то, что и ожидала увидеть — перекошенную его рожу. Эта идиотка, конечно, надела изумрудный кулон.
Почти до девяти месяцев девочка фактически находилась у этой женщины. Ее брали, отдавали, забирали к себе на выходные, но грудное молоко в этом возрасте — залог будущего развития. Однако слышать, как ее дочь называет чужую женщину мамой, а ее нет-нет да и назовет тетей (женщина страшно сердилась: «Это мамочка твоя, мама!» — «Тетя», — повторяла девочка ласково), — всему этому должен был прийти конец.
Катенька росла крепкой, ножки прямые, но вот странность: и она, и Игорь — темноволосые, Игорь почти черный, а у девочки — чудные золотистые локоны. Елена знала, со временем дети темнеют, но, вглядываясь, замечала в ней черты этой женщины, скорей даже не черты, а общее выражение. И запах! Она целовала макушку дочери и чувствовала от ее волос запах этой женщины.
Нашли приходящую няньку, с рекомендацией, пожилую, положительную, в Москве это стало практически невозможно, все жаловались на жизнь, а няньку ребенку не найдешь ни за какие деньги. Но тут просто повезло. Позже стали выясняться недостатки: говорлива. И все о болезнях, о лекарствах — «Вы принимаете такое-то лекарство? До него я ужасно мучилась приливами…» — «Помилуйте, — оскорблялась Елена. — Мне-то зачем его принимать?».
И вот наконец поехали забирать Катеньку. Все вещи — а набралось их много — Игорь снес к машине и там ждал, а Елена вместе с этой женщиной собирала Катеньку. Но дети почувствовали, мальчик неотступно ходил за матерью.