Он умер храбро, защищая всё, что любил на земле. А любил он многое: маленьких детей и хороших товарищей, и сына своего Тимура, и сестёр, и дорогих ему близких людей, и цветы, и книги, и больше всего родную советскую землю.
Теперь Гайдар лежит на берегу Днепра в Каневе, на высоком месте, где всегда бывает много детей. Вокруг его могилы шумят берёзки, когда-то посаженные пионерами, а с Днепра прилетает вольный ветер.
1946
Девочка с камнем
Школа, где училась Аня Мамедова, стояла на самом краю города, расположенного у подножия высоких гор.
Аня Мамедова была маленькая, очень маленькая даже для своих восьми лет казахская девочка, с чёрными глазами, чёрными косичками, в которых красная ленточка казалась особенно яркой.
Ане трудно было учиться, труднее, чем другим детям, так как она плохо говорила по-русски.
Но ей хотелось говорить по-русски хорошо и учиться лучше других, поэтому никто раньше её не приходил на уроки.
Едва только часы, висевшие на стене в учительской, били восемь, как на пороге школы раздавался звонкий голосок:
— Здравствуй, Марья Ивановна! Вот и я пришёл!
Так говорила Аня учительнице.
И какова бы ни была на дворе погода: шёл ли дождь, который часто спускался в долину с гор по каменистой дороге, выпадал ли на короткое время рыхлый снег по колено, стояла ли такая жара, что даже птицы раскрывали клювы, голос девочки всегда звенел на пороге школы в своё время:
— Здравствуй, Марья Ивановна! Вот и он — я, Аня Мамедова.
Но однажды утром в долину по той же дороге, по которой приходили с гор дожди, спустилась на город огромная туча, вся в чёрных клочьях, страшных завитках, и налетел ураган. Как на цепях, заскрипел и закачался над улицей воздух. Сначала испугались птицы и улетели в гнёзда. Потом забились под дома собаки. Согнулись до земли молодые деревья, и посыпались с них зелёные, ещё пахучие листья.
Такой жестокий был ветер.
Марья Ивановна поспешила запереть все двери в школе и закрыть окна на крючки.
Она с тревогой смотрела на своё любимое дерево, росшее наподалёку у крыльца. Это был горный дуб, уже старый, с крупными листьями, крепко сидевшими на своих длинных черенках. Он один не сгибался под бурей. Но и он весь звенел и ронял на землю сучья, а шум его листвы проникал даже сквозь стены в школу, где сейчас, кроме учительницы, не было никого.
Учеников Марья Ивановна в тот день не ждала. Улица была пустынна. Лишь какой-то дерзкий мальчик пытался перебежать через неё. Но ветер сбил его с ног и унёс неизвестно куда его шапку.
Вдруг Марья Ивановна услышала под окном чей-то голос. Она поспешила выйти на крыльцо.
Ветер тотчас же обнял её за плечи и с силой повернул к стене. Но когда она обернулась, то увидела у крыльца маленькую девочку. Она держала в руках огромный камень.
— Вот и я пришёл! — сказала девочка.
Это была Аня Мамедова.
Лицо её было бледно, ветер рвал её чёрные косички с яркими ленточками, но маленькая фигурка стояла прямо и почти не качалась под бурей.
— Зачем ты принесла этот тяжёлый камень? Брось его скорей! — крикнула учительница.
— Я нарочно взяла его, чтобы ветер меня не унёс.
— Я боялась опоздать в школу, а ветер не пускал, и я долго несла этот камень. И вот я пришла — Аня Мамедова. Дай скорей руку, — сказала девочка, напрягаясь изо всех сил, чтобы не выпустить своей ноши.
Тогда учительница, борясь с ветром, подбежала к Ане Мамедовой и крепко обняла её.
И так, обнявшись, они вдвоём вошли в школу, а камень бережно положили на крыльцо.
Ураган ещё шумел.
Но дуб, мимо которого они проходили, заслонил их от ветра, широко раскачивая над ними свои могучие ветви. Ему тоже понравилась эта девочка, которая принесла с собой тяжёлый камень, чтобы, не сгибаясь, крепко стоять под бурей.
Он и сам был такой.
1943
Каникулы
Свои желания, которые часто посещали Володю Ибряева, он всегда считал весьма необычными.
Совсем недавно ему вдруг захотелось пожить под кустом, росшим у решётки бульвара.
Он забрался туда и просидел там до тех пор, пока его не выгнал сторож. Но, пока сторожа не было, Володя успел всё же хорошенько подумать о самом себе.
Он оглянулся на все девять лет, протекших с самого его рождения, и пришёл к заключению, что повидал-таки на своём веку немало. У него был велосипед московского завода — прекрасная машина, выкрашенная в зелёный цвет, он летал с отцом на самолёте, ездил под землёю в метро, катался на пароходе по Москве-реке и даже однажды на Чистых прудах сам правил верблюдом, запряжённым в тележку.
Одного только не испытал в своей жизни Володя: он никогда не плавал на плотах.
Но, вспомнив об этом, Володя ничуть не огорчился. Кататься на плотах по реке представилось ему делом очень лёгким, и уж во всяком случае куда легче, чем ездить под землёй в метро.
Однако больше, чем плоты, занимало, пожалуй, Володю то обстоятельство, что за всю свою жизнь он не разорил ни одного птичьего гнезда.
Он даже не знал, как выглядят настоящие птичьи яйца, потому что те яйца, которые из «Гастронома» по утрам приносила мать, Володя настоящими признавать не мог. Какие же это яйца, если их едят всмятку по утрам и если на каждом из них стоит помеченное чёрной краской число! Но и это дело показалось Володе пустым. Стоит только выехать из Москвы подальше, и у него будет сколько угодно яиц.
Так и решил он сделать.
И с тех пор у него появилось новое желание: он стал проситься на каникулы к тётке, которая жила где-то далеко в деревне, на самом берегу Днепра.
Мать долго не соглашалась отпустить туда Володю одного.
Но вот однажды сама тётка приехала в Москву, и Володю отправили с ней.
Одно только удивило Володю с самого начала: деревня, куда привезла его тётка, оказалась городом — главная улица была вымощена камнем, и по пей от лесопильного завода до вокзала ходил длинный автобус.
Но зато дом, где жила тётка, стоял действительно над крутым обрывом на самом берегу реки.
И внизу, посередине реки, медленно плыли плоты. Они лежали плоско на воде, неуклюжие, громоздкие, и по вечерам на них зажигались костры.
Как горели они там на смолистых брёвнах, окружённые со всех сторон водой?
Этого Володя никак не мог узнать.
Когда бы ни посмотрел он на реку — днём ли, вечером, — она всегда бежала мимо, унося с собой плоты, и ничто не стояло тут на месте.
Даже облака и те убегали от него на другой, более низкий берег.
И, с досадой отвернувшись от реки, Володя отправлялся в сад за домом отыскивать гнёзда.
Но и гнёзд нигде не было видно.
В саду, обнесённом дощатым забором, росло лишь несколько кустов крыжовника и одна только груша, высокая, как липа.
Не на ней ли вьют свои гнёзда птицы?
И однажды Володя попробовал взобраться на неё. Он до крови ободрал о кору колени и руки и изорвал в клочья свой галстук, зацепившись за острый сучок. Но вершины не достиг.
Очутившись снова на земле под деревом и потирая свои расцарапанные ладони, Володя с огорчением подумал: «Где же тут гнёзда?» И никогда в жизни так сильно не хотелось ему найти гнездо, как сейчас.
Вдруг позади раздался звук шагов.
Володя обернулся.
По саду, раздвигая кусты крыжовника, шла девочка Фимка, каждый день приносившая тётке из деревни Брусяны молоко. Она ступала по земле легко, потому что всегда ходила босиком и была проворна, как мальчик.
Ноги и руки, даже губы её были покрыты пылью, а глаза серебристого цвета глядели насмешливо прямо Володе в лицо.
— Зачем лазишь на грушу? — сказала она, усмехнувшись. — Ведь дули[8] ещё не поспели.
— Я не за грушами лез, — ответил ей Володя с презрением, потому что всё же это была только девочка Фимка, которая вряд ли каталась в метро да и вряд ли могла знать в гнёздах хоть какой-нибудь толк. Однако он добавил: — Я хотел найти гнездо.
— Гнездо? — удивлённо спросила Фимка и, подняв глаза вверх, посмотрела на вершину груши.
Посмотрел туда и Володя.
Тонкая красная ленточка, оторвавшаяся от его галстука, развевалась теперь высоко на сучке. Ветер трепал её с силой, вытягивал, хлопал, завивал на конце, но оторвать от сучка не мог.
И Фимка посмеялась над ветром.
— Старается, — сказала она, — а толку нет. И гнезда тут тоже никакого нет. Гнёзд у нас в лесу, в Брусянах, сколько хочешь.
Володя посмотрел на неё с недоверием.
— А на плотах покататься тут можно где-нибудь? — спросил он.
— И покататься на плотах можно у нас же, в Брусянах, — ответила Фимка. — У меня дед плотогон, Сергей Семёнович. Хочешь, приходи. Хата наша первая с краю. Ты только приходи до солнца, рано. А то они, плотогоны, мало спят.
— А где же эти Брусяны? — спросил Володя.
— Вот те! — удивилась Фимка. — Не знаешь, где Брусяны? А вот тут они, за низиной, и версты[9] не будет. Идём, покажу.
И они вышли из сада на дорогу, и Фимка, протянув свою худую, длинную руку, показала в ту сторону, где совсем близко, через поле, стоял большой молчаливый лес.
Как ни мало доверял Володя Фимке, однако на этот раз он лёг спать рано, как только село солнце и погас над садом вечерний свет.
И всю ночь, неизвестно почему, снилась Володе Фимка, которая, как и утром, насмешливо глядела своими серебристыми глазами прямо ему в лицо.
Проснулся он тоже рано и, стараясь не разбудить тётку, вылез через окно.
Он не взял с собой ни хлеба, ни мяса, а захватил только коробку бумажных пистонов и свой пистолет, с которым не расставался никогда.
Ещё дремали крыши и заборы, и под забором дремала трава. И никого не было кругом. Только белая лошадь паслась у ворот перед садом, точно каторжник бряцая своими железными путами.