ногое из того, о чем ты рассказываешь, я видел собственными глазами… Война, вот она на носу, а нам запрещают к ней готовиться. Дело до того дошло, что на некоторых пограничных заставах личным приказом руководителя военного округа отобрали у патрулей оружие. Они… Ха-ха-ха… боятся, как бы пограничники ненароком не спровоцировали противника и не начали войну. Это же по-настоящему страшно! У пограничников и летчиков отобрали патроны, у артиллеристов и танкистов снаряды…
Вдруг он выпрямился и с силой положил локти на стол.
– А знаешь, Дмитрий, что я решил? – в меня уперся жесткий взгляд, в котором я увидел лишь одно – отчаянную решимость. – Я все сделаю сам. Да, все сделаю так, как должен сделать. Отец всегда говорил, что однажды в твоей жизни наступит момент, когда ты поймешь – по-другому поступить нельзя… Я поднял крепость в ружье. Правда, это коснулось лишь подчиненных мне частей. Думаю, без особых вопросов мне удастся вывести из цитадели два стрелковых полка и все бронемашины. Часть подразделений уже получила приказ о передислокации в летние лагеря. С танками же засада, – с досадой продолжил комиссар. – Командир уперся как бык. Видите ли, ему особый приказ нужен… А остальным что, приказ не нужен? А мне? – закипал Фомин. – А то, что я без приказа вывожу из места дислокации целые соединения, это хвост собачий?! Это трибунал! Хорошо, пока еще волна не поднялась. Лишь слухи гуляют среди бойцов и командиров…
Я все это время сидел почти не дыша, как мышь. Внимательно слушал все, что он с горечью рассказывал. «А комиссар-то не робкого десятка оказался. Красавец просто! Взять на себя такое, что мама не горюй… А писали, что они все тут были запуганные, безынициативные. Ни хрена! Вон настоящий орел напротив меня сидит!»
– …Я проверил то, что ты рассказал про водопровод. И правда, несколько снарядов в это здание, и весь гарнизон останется без воды… Проклятье, это же все на виду было! – чуть не выругался он, сжимая ладони в кулаки. – Мне тут нашли парочку местных, которые смогли показать, где в крепости раньше колодцы были. Уже сейчас в тех местах бойцы начали рыть. Не знаю, успеем ли, но все же… Была у меня еще одна идея, – задумчиво произнес Фомин. – После твоих слов о каменном мешке я подумал, что крепости не помешает еще один выход. Это должен быть такой проход, через который можно было бы в нужный момент ударить по врагу и скрыться в лесу, – я заинтересованно перегнулся через стол: «Уж не подкоп ли он решил вырыть?» – Если крепость будет взята в кольцо, то уходить имеет смысл лишь на восток. Туда у нас ведут только одни ворота, через которые голым буром не пройти. Всех положат за милую душу. Ставь на мост три-четыре пулемета – и дивизию положить можно… Я вот что придумал. А если взорвать восточную стену одной из кольцевых казарм. Потом через пролом махнуть к реке и дальше…
Едва он завел разговор о взрывчатке, как я вспомнил те самые зеленые ящики, что бойцы сгружали с грузовика и вносили в один из казематов. По всей видимости Фомин решил именно в том месте в час Х устроить с помощью взрыва пролом, через который и нанести неожиданный удар по немцам.
В этот момент в дверь кабинета постучали, и одновременно со стуком за моей спиной появился тот самый капитан, что недавно скандалил с интендантом у склада. Вошедший командир был весь пунцовый от злости, словно наэлектризованный.
– Товарищ полковник, – вытянулся командир. – Склад с продовольствием закрыт. Начсклада в Вязьме еще с прошлого дня, а помощник его ключи не отдает. Говорит, режьте меня, но без приказа не открою!
Фомин резко подвинул к себе чистый листок с чернильницей и начал что-то писать.
– Приказываю в целях повышения боеготовности подразделений, дислоцированных в… создать в местах расположения каждого отделения недельный запас продовольствия, – громко прочитал он написанное. – Подпись: полковой комиссар Фомин. Левашов, вот приказ! – капитан взял сложенный вдвое листок бумаги. – Если этому куркулю и моего приказа будет мало, сажай его в холодную. Понял?!
Тот козырнул, но почему-то не спешил уходить. Капитан несколько мгновений мялся, но потом спросил:
– Товарищ полковник, по крепости ходят слухи, что скоро немец перейдет границу… Но у нас же договор о ненападении. Ведь по радио говорил сам товарищ…
– Товарищ капитан! – Фомин вскочил с места, прерывая Левашова. – Что бы ни случилось, вы командир Красной Армии. Вы давали присягу защищать Родину! Вам понятно?! – помрачневший капитан вновь встал по стойке смирно, а Фомин, тяжело вздохнув, упал обратно на стул. – Извини, Сергей, – негромко произнес комиссар, когда первый порыв злости прошел. – Весь как на нервах… Там, – он выразительно подчеркнул голосом это слово, – есть мнение, что завтра немцы готовят крупную провокацию. Так сказать, попробуют проверить нас на прочность. Предположительно, – тут комиссар бросил взгляд на меня, – в провокации примут участие не только пехотные части, но и моторизованные и воздушные. Ударить, капитан, могут так, что у нас не только сопли, но и кровь потечет… И еще… Левашов, ружкомнаты в казармах сделали? Хорошо! Проверь, чтобы сегодня бойцы спали в одежде и с оружием в руках. Ясно? Выполняй.
Едва же капитан скрылся за дверью, Фомин сдулся в прямом и переносном смысле. Еще недавно грозный и решительный полковой комиссар вдруг превратился в обычного уставшего мужчину, который боится того, что может вот-вот наступить.
– Все! Теперь окончательно все закрутилось! Если завтрашнее воскресенье пройдет спокойно, то меня уже ничего не спасет, – сейчас, с глазу на глаз, он совсем не скрывал, что боится любого развития событий: и оказаться правым, и оказаться неправым. – Слушай, племяш… А знаешь, почему я тебя вообще вчера стал слушать?
Я вновь замер. Признаюсь, этот вопрос я не раз себе задавал и вчера, и весь сегодняшний день. Почему мне поверили практически сразу? Почему полковой комиссар фактически пошел на преступление, без приказа и весомых оснований начал выводить соединения из крепости?
– А все просто. Твои слова ведь стали для меня последней каплей! – с красными с лихорадочным блеском глазами Ефим Моисеевич в эти секунды казался мне смертельно больным человеком, который изливал душу священнику. – Последнюю неделю с той стороны пришло уже больше десятка перебежчиков. Сначала шли местные жители, которые сочувствовали нам. Потом перешли границу и сдались пограничникам сразу трое немецких пехотинцев. Сразу трое, понимаешь?! И все они, словно заведенные, талдычили одно и то же! Одно и то же! Скоро война! В ближайшие дни война! – от сильного волнения пальцы комиссара гуляли по столу, словно живые: они то схватят карандаш, то чернильницу. – Три дня назад к нам вообще перешел целый офицер… Я видел карту развертывания первого эшелона немецких войск… А штаб округа … Ха-ха, – он засмеялся, но это было карканье, а не смех. – У них на все один ответ! Не поддаваться ни на какие провокации! Не отвечать стрельбой! Сидеть тихо, как сурки! Один раз мне вообще предложили во избежание инцидентов отобрать оружие у бойцов. Ты понимаешь? Ха-ха-ха… И ведь не у нас одних такое. Я разговаривал с одним знакомым летчиком. Это наши соседи. У них же еще хуже! Нарушителей границы не сбивать! Огня не открывать, – с горечью в голосе продолжал он изливать душу. – А они по головам ходят! Внаглую.
Я не отрываясь смотрел на комиссара. «Вот, значит, как… Я просто оказался в нужное время в нужной точке, – промелькнуло у меня в голове. – А ведь он мог и не поверить».
– А тут появился ты. Уже с год молчавший, абсолютно ничего не говоривший, – вновь усмехнулся он. – И заговорил со мной. Не замычал, не загугукал. Ха-ха-ха. А начал рассказывать мне о войне, о том, что вот-вот должно произойти… Я же чуть не поседел вчера, когда понял, что может произойти с моей семьей. Они ведь сначала и семьи комсостава запретили эвакуировать. Только два дня назад пришло распоряжение начать эвакуацию…
Глава 7. Никогда не вставай на пути мчащейся лошади
г. Москва ул. Грановского, «Дом на набережной»
За окном уже давно стемнело. Ночная Москва, чуть подсвеченная фонарями улиц, выглядела таинственной незнакомкой, скрывающей свое лицо за темной вуалью.
– А-а, – вздрогнул лобастый мужчина, разметавшийся по кровати. – Стучат, что ли? Саша, ты ничего не слышала?
Лежавшая под бочком мужчины женщина подняла заспанную темную головку и хотела что-то сказать. Однако вдруг снова раздался стук. В дверь действительно кто-то настойчиво стучал.
– Проклятье! – в лунном свете стало заметно, как побледнел мужчина. – Саша, одевайся! – он уже стоял у окна и с напряжением всматривался вниз, где, как ему показалось, стоял темный автомобиль. – Это за мной… – произнес он уже шепотом.
Молодая женщина, мелькнув красивой белоснежной сорочкой, тоже оказалась на ногах.
– Слушай меня внимательно, – генерал армии Георгий Константинович Жуков крепко сжал плечи своей супруги и горячо зашептал: – Это точно за мной. Видно, кому-то очень не понравились итоги моей инспекции, и они решили от меня избавиться. Они же идиоты, Сашенька! Идиоты! – из глаз испуганной женщины непрерывным потоком текли слезы. – Слушай меня внимательно… Как только за нами закроется дверь, срочно собери все документы и ценности. Не реви, не реви, – стук тем временем становился все более нетерпеливым и настойчивым. – Успокойся, родная. Возьми самое-самое ценное. Не собирай все барахло! Соберешься и мигом на вокзал, где возьмешь билет в Саранск. Слушай внимательно…
Через несколько минут Жуков, уже в галифе и чистой майке, стоял перед открывающейся входной дверью, за которой маячили несколько широкоплечих фигур в мундирах.
– Капитан Говоров Никита Сергеевич, Наркомат внутренних дел, – у Жукова нестерпимо закололо в груди. – Товарищ генерал, извините за поздний визит. Дело особой государственной важности.
«Все, – Георгий Константинович собрал всю свою волю в кулак. – Это конец. Сейчас в воронок и… поедем “пить кофе” к этому подонку Берии». Однако молодой капитан вдруг ПОПРОСИЛ РАЗРЕШЕНИЯ пройти внутрь.