В конце концов, когда мой запал начал спадать, генерал коршуном вцепился в мою тетрадку и, завладев ею, начал ее листать. В тот день мы до самой ночи сидели в кабинете, выпив литра по три чаю каждый и заточив не один бутерброд. И мы уже совсем не замечали того, что у одного из нас были генеральские знаки различия, а у другого их не было вообще. Правда, адъютант, снабжавший нас и чаем, и бутербродами, всякий раз заходил в кабинет с огромными от удивления глазами, видя, как какой-то подросток мог таким тоном разговаривать с САМИМ Жуковым.
На следующее утро меня сонного, с красными глазами, вместе с комиссаром, бабулей и Настей затолкали в специальный борт и в сопровождении четырех истребителей отправили в Москву. Я не знаю, что именно Жуков сказал пилотам и сопровождающим, но везли нас как особо важных лиц.
И даже на аэродроме в Москве, где, казалось бы, врагов-то и не было, меня бережно передавали из рук в руки, словно какую-то драгоценность.
По приезду в Москву, сразу в кабинет к Первому лицу я попасть не смог. Сначала меня, окружив плотной коробочкой из четырех крепких сотрудников внутренней охраны, сопроводили в какое-то помещение с ванной, где я помылся. Если честно, то вновь ощутив такие прелести цивилизации, как горячая вода и теплый сортир, я едва не застрял в роскошной чугунной ванне с львиными ножками и массивным бронзовым краном с вентилями. К сожалению, засидеться мне там не дали. То и дело, хлопая дверью, в ванную заглядывал обеспокоенный, а потом уже и умоляющий капитан и негромко просил ускориться.
Ну что я зверь, что ли? Понимаю, служба. Да мне и самому было до жути интересно встретиться с Самим! Словом, едва ополоснувшись, я вышел из ванной и в комнате буквально застыл, обнаружив вместо своей потрепанной военной формы черный костюм.
– Э… – с мычанием начал какой-то человек в гражданском (портной или парикмахер, видимо), не зная, как ко мне обращаться. – Ваша одежда была в плохом состоянии, – быстро продолжил он, видя с каким скепсисом я разглядываю эту офисную шкуру. – А это костюм из очень хорошего материала. Вы только посмотрите, какая ткань, какое качество…
Скривившись на все эти реплики, я начал одеваться. Черные трусы-шорты, длинные носки, за ними последовали брюки и светлая рубашка. Тут же мне помогли надеть и пиджак, после которого парикмахер быстрыми взмахами расчески привел мою шевелюру в благообразный вид. Сразу было видно – профессионал!
Однако когда я глянул в зеркало, мое мнение резко переменилось. «Вот же падла! Он же из меня Адика сделал!» Действительно, прямо из зеркала на меня смотрел чистенький, одетый с иголочки, весь такой прилизанный подросток с характерно зачесанной челкой. «Не-е-е. Таким к Сталину я не пойду!»
– Во! – и под страдальческие вздохи парикмахера я быстро взлохматил свои волосы и расстегнул вдобавок пару верхних пуговиц на рубашке. – А теперь порядок!
В зеркало я заметил, как парикмахер, видимо, оскорбленный в лучших чувствах моей новой прической, хотел было что-то сказать, но тут же был одернут одним из охранников. Видит бог, от такой скорченной бойцом злобной гримасы я бы, наверное, вообще перестал разговаривать. «Нехреново их тут настропалили в отношении меня! Интересно, что им рассказали? Черт, да что я вообще говорю… Дали приказ, и все! Здесь не принято спрашивать. Ладно, хватит себя разглядывать. Сталин, поди, уже терпение теряет. Ха-ха-ха».
Чего уж тут скрывать, я нервничал. Нет, лучше вот так: Я НЕРВНИЧАЛ! Оттого меня и пробивало на глупые смешки.
– Пойдемте, – наконец я тяжело выдохнул и вышел в предупредительно раскрытую дверь комнаты в коридор.
С каждым новым шагом волнение мое усиливалось все больше и больше. Паркет вдобавок словно специально как-то выразительно скрипел под нашими шагами, будто отсчитывал последние минуты моей жизни. «А что? Виссарионыч ведь рассусоливать не будет. Одно его слово – и поеду на Колыму лес валить… Черт, как же меня торкает!» Еще больше нервировало меня поведение охраны, которая жестко заворачивала любого, кто только пытался сделать шаг в нашу сторону. Какому-то генералу с толстой папкой, пытавшемуся что-то объяснить шедшей впереди паре, вообще закрутили руки и лицом прислонили к стене, ничего не объясняя. «Б…ь, что им там сказали? Что я сын Сталина? Или, может быть, сын Гитлера? Ха-ха-ха… Проклятье, чувствую, это хреновый смех».
Наконец мы оказались в небольшом аскетично обставленном помещении, где за столом сидел лысоватый мужчина в очках. Едва мы вошли в приемную, он вскинул глаза, и я заметил его искреннее удивление, которое он, правда, тут же попытался спрятать.
– Здравствуйте, – поздоровался я, внимательно разглядывая бессменного секретаря товарища Сталина.
– Здравствуй… те, – все же Поскребышеву не удалось скрыть эту небольшую заминку. – Товарищ Сталин вас ждет. Прошу.
«Ну вот!» Сердце мое в груди бухало так, что отдавалось во всем теле. Мне казалось, что его удары слышат и мои сопровождающие. «Сейчас я увижу того, кто все решает… А теперь он решает и мою судьбу». Я толкнул дверь, которая, несмотря на свою кажущуюся монументальность, открылась достаточно легко.
Первое, что я почувствовал, это был запах табака и какого-то одеколона, складывавшиеся в довольно необычный цветочно-табачный аромат.
– Вон как вымахал, – неожиданно раздавшийся из глубины кабинета голос заставил меня вздрогнуть. – Целая орясина. Что же ты тогда исчез-то, Дмитрий? Знал, что враг скоро нападет, и молчал. Не мог сказать или может… не хотел.
Хозяин кабинета и, собственно, ВСЕГО медленно шел в мою сторону. Смотрел он с каким-то странным прищуром, который мне в ту секунду совсем не казался дружелюбным. Скорее наоборот – во взгляде этого человека чувствовалась злость и угроза.
«Сука! Отличное начало! Сам пришел, называется!» Сразу же в голову словно специально стала лезть разная фигня, что долгое время лилась про Сталина из телевизора в мое время. Естественно, это меня совершенно не успокаивало! «Сам же пришел! Сам! Б…ь!» Какое тут, к черту, спокойствие?! Я испугался и неосознанно начал пятиться назад к двери!
– Извини, – я вновь вздрогнул и застыл почти у самой двери, едва это услышал: Сталин извинялся. – Почти сутки не спал… Война, – он сел на стоявший рядом стул и сгорбился. – Проходи, садись.
«Отпустило, кажется…» Я выдохнул воздух и осторожно, шажок за шажком, прошел к столу, возле которого и примостился на высоком стуле.
– Может, чайку с медом? – вдруг Сталин подмигнул. – Есть очень вкусное печенье.
Ошалев от такой перемены и такого Сталина, я машинально кивнул.
– Ну что, а теперь будем знакомиться, – он чуть улыбнулся. – Иосиф Сталин, глава Советского Союза, который борется с немецко-фашистскими захватчиками.
Встав (а как же иначе?), я тоже представился.
– Дмитрий… Дима Карабанов, – я несколько мгновений молчал, но все-же, сделав усилие, сказал следующее. – Я… из будущего.
Глава 11. Чтобы добыть алмаз, сначала нужно перелопатить кучу дерьма
ПРИКАЗ
СТАВКА ВЕРХОВНОГО КОМАНДОВАНИЯ
6 ИЮЛЯ 1941 Г.
…Для усиления борьбы с танками немедленно создать в полках и батальонах роты и команды по истреблению танков.
…Наряду с гранатами и зажигательными бутылками применять пакеты со взрывчатыми веществами и огнеметы легких танков.
…Осуществлять нападения в ночное время специально отобранными группами бойцов на танки противника на стоянках перед передним краем.
…Для борьбы с танками в стрелковых подразделениях выделялись наиболее опытные гранатометчики…
Коми АССР
Система исправительно-трудовых лагерей
Северный железнодорожный лагерь
30 июня 1941 года
Кузнецов, бывший полковник бронетанковых войск, участвовавший вместе с Жуковым в знаменитой танковой атаке на японские позиции, а теперь просто заключенный № 36218, с трудом открыл глаза и бездумно уставился в коричневые доски верхних нар. Вставать не хотелось безумно, после вчерашней копки траншей для укладки шпал ломило все тело. Казалось, его пропустили через гигантскую мясорубку…
– Лексей, подымайси, – старик Михалыч, его бессменный сосед снизу, как всегда, проснулся раньше него. – Слышу, ужо проснулся, – снизу раздалось кряхтенье, а значит, старик начал слезать. – Побудка скоро, очередь за водой занять треба.
Бывший полковник горько усмехнулся. Какие-то пару лет назад он стоял в очереди за новыми наградами и званиями, а теперь за водой и лагерной пайкой.
Бум! Бум! Бум! Вдруг раздался ставший за эти пару месяцев ненавистным звук лагерного колокола – подвешенной на столбе шпалы. Бум! Бум! Бум!
– Смотри-ка, рано вроде. Лексей, бригадира-то нема, – старик быстро заковылял к прикрытым воротам, сколоченным из нестроганых здоровенных досок. – Случилось чего…
Тут одна из створок резко открылась, и внутри барака показался тяжело дыша высокий как каланча бригадир. Широко раскрывая рот, он почти минуту не мог ничего сказать.
– Случилось чего? – старик, как всегда, оказался впереди всех. – Рано же еще. Неужто помер кто?
Наконец бригадир отдышался и выпрямился. Кузнецов, тоже протиснувшийся через остальных зеков вперед, едва не отпрянул назад. Бригадир, еще не старый мужик, сейчас выглядел настоящим мертвецом с горящими, словно раскаленные угли, глазами.
– Мужики, беда… – захрипел он, вцепившись взглядом почему-то в Кузнецова. – Война. Германия напала… Уж неделя как… Минск оставлен.
А через несколько минут ошарашенные новостью зеки бежали на общее построение, к которому продолжал призывать гулкий звук лагерного колокола. Словно встревоженные осы, сотни и сотни изнеможенных сидельцев с нашитыми на робах номерами в нетерпении строились на плацу, с дикой жаждой всматриваясь на стоявших возле лагерного начальства незнакомых военных.
– Граждане осужденные, – без всякой переклички, ставшей уже привычной, заговорил начальник лагеря, пухлый майор с крошечными усиками. – Ровно в четыре часа утра 22 июня 1941 года вероломный и жестокий враг внезапно обрушился на границы нашей Родины! Доблестные бойцы Красной Армии встретили немецко-фашистских захватчиков…