— Добрый день! — начал я с бодрого приветствия и жизнерадостной улыбки, которая к сожалению секретарю не передалась. — А к Степану Митрофановичу сегодня возможно попасть?
— Очень в этом сомневаюсь, — сказал безжизненным голосом и покачал головой секретарь. — У него там сейчас длительно затянувшееся совещание, а потом вот господин сидит уже долго ожидает по очень срочному вопросу, так что не думаю, что вам стоит надеяться.
— Ну а если я тоже тут присяду и очень терпеливо подожду? — не сдавался я.
— Рабочий день уже у всех заканчивается, молодой человек. У Степана Митрофановича он тоже должен когда-то закончиться. Этому господину он разрешил остаться и подождать, строго наказав ответить отказом, если кто-то ещё захочет попасть на приём.
— А записаться на приём возможно? — жалобно протянул я. — Я могу завтра с утра пораньше подойти.
— Таких как вы с утра пораньше обычно полный коридор приходит, — уже не очень вежливо ответил секретарь, за что очень хотелось его стукнуть чем-то тупым и тяжёлым в область виска.
— Может вы не совсем правильно меня поняли? — начиная злиться продолжил я свой натиск. Решил попробовать другой подход. — Мне очень нужно попасть к Степану Митрофановичу, это очень важный вопрос, и он вам не простит, если узнает, что я к нему приходил, но мне не дали возможности его увидеть.
— Ну хорошо, — тяжко вздохнул секретарь. — Скажите вашу фамилию, имя, отчество и номер телефона. Я запишу вас на завтра на без пятнадцати восемь утра.
— И сообщите сегодня, что я приходил, — строго сказал я, продиктовав личные данные под запись. — Это важно.
— Да, господин Склифосовский, я сообщу, будьте уверены, — сказал секретарь и едва заметно вздохнул. Видать таких умников за день сюда приходят десятки и каждый считает себя уникальным. — До завтра.
— До скорого, — брякнул я, улыбнулся и пошёл на выход.
Жаль, что узнать о состоянии Андрея из первоисточника мне не удастся. Или ждать до завтрашнего утра, или звонить Белорецкому. Решил всё-таки начать со второго варианта. Вышел из больницы на улицу и набрал главного полицмейстера. Как я и ожидал, по поводу здоровья от полицейского мало чего добьёшься. Чтобы вытащить ценную информацию не по профилю, надо анализировать и додумывать самому.
— Андрей Серафимович нам ничего не собирается рассказывать, — недовольно сказал Павел Афанасьевич. — Никаких ценных показаний от него добиться не удалось. Я-то надеялся, что, когда он придёт в себя, сразу наведёт на псионика. У нас группа захвата с сильными магами из Москвы с ночи сидели наготове, чтобы выдвигаться на задержание, а Боткин молчит, будь он неладен! Хорошо, что мастеру души удалось докопаться до нужной информации в голове одного из подельников Боткина, только благодаря этому нам удалось его отыскать. Так что ядро осиного гнезда мы наконец-то накрыли полностью.
— Так, а что с Андреем-то? — решил я всё-таки перевести разговор в интересующее меня русло.
— Затрудняюсь ответить, — после небольшой паузы Белорецкий всё же ответил. Наверно переключался с интересующей именно его темы. — Ожоги ему залечили, в сознание пришёл, но отвечать на вопросы отказывается. Лекари сказали, что у него временная защитная потеря памяти, во что я не особо верю. На попятную наверно пошёл. Нашего мастера души к нему не подпускают, сказали, что слаб ещё. Так что даже так информацию получить не удалось.
— Я вас понял, услышал, — ответил я и уже начал выстраивать в голове свою версию, что там с Андреем случилось. — Спасибо большое за помощь и прошу прощения за возможно несвоевременный звонок.
— Да звоните, ничего страшного, — ответил Павел Афанасьевич. — Просто я тоже с середины ночи на ногах, уже сил нет ни на что. И вам спасибо за ночной звонок, всё равно так или иначе большое дело свершилось.
— Крепитесь, а с Андреем мы разберёмся, я вам обещаю.
— Хорошо, удачи вам, — с облегчением ответил полицмейстер. — Но имейте ввиду, что он пока находится под арестом. Меру пресечения возможно изменим в ближайшее время, будет видно. Главное, чтобы он начал давать показания. Мне нужна хоть какая-то зацепка, чтобы изменить его статус арестованного по обвинению в покушение на убийство на статус свидетеля. Охране я скажу, чтобы вас к нему пропустили.
— А можно прямо сейчас? — обрадовался я.
— А вы сейчас в больнице? — удивился Белорецкий.
— Да, возле кабинета Обухова, — решил я немного соврать, так будет убедительнее звучать, что я сюда по большому делу приходил, а не просто погулять и узнать, что с Боткиным. — Хотел попасть на аудиенцию, но не срослось.
— Стойте там, сейчас за вами придёт наш человек и проводит, там сложно добираться от главного корпуса.
— Хорошо, жду, — ответил я, за это время успев добежать даже не до холла, а до приёмной, и положил трубку, обратившись уже к секретарю, — Главный полицмейстер Санкт-Петербурга сказал, что в отличие от вас он мне поможет! А на аудиенцию у Степана Митрофановича на утро отменять не надо, у меня к нему есть ещё вопросы и предложения.
— Х-хорошо, — начал заикаться секретарь и интенсивно думать о своём плохом поведении. Он даже хотел мне ещё что-то сказать, но я не стал дожидаться и вышел в холл.
Отлично. Даже лучше, чем отлично! Я и не надеялся так быстро увидеть Андрея. Уже успел обрадоваться, а потом вспомнил слова Белорецкого об амнезии. А вот тут уже не отлично. Хотя, может зря я так начал переживать? Может у него вполне обычная амнезия, а не такая, как у меня? В голове даже мелькнула мысль, а вдруг в теле Боткина сейчас такой же, как и я? Да ну, нет, два снаряда в одну воронку? Вот скорее снаряды так упадут, чем произойдёт то же, что произошло со мной. Но раз к нему пока запретили подпускать мастера душ, значит всё далеко не в порядке. Могли не допустить, кстати, в том числе и из-за более агрессивного стиля работы штатных мастеров.
Вскоре из коридора вышел человек в штатском, и не подумаешь, что это полицейский. Заметив сомнение в моём взгляде, он предъявил удостоверение в развёрнутом виде.
— Капитан полиции Бобриков — представился он и ловко захлопнул удостоверение, убирая его во внутренний карман. — Идите за мной.
Даже не спрашивал, кто я, зачем я. Как так-то? Я оглянулся вокруг, в холле никого кроме меня нет. Теперь понятна беспечность сотрудника полиции. Он шёл впереди достаточно быстро. Это хорошо, что я тоже люблю быстро ходить, другой давно отстал бы. Мы спустились в подвал, вышли в подземный коридор, а тут оказалось вообще легко можно заблудиться, как пуля в навозной куче. Переходы разветвлялись, изгибались, выходили на первые этажи, потом вновь уходили под землю. Ужас какой-то, а ведь наверняка делали для удобства, чтобы попасть из одного корпуса в другой и не попасть при этом в буран или ливень.
Наконец мы пришли в нужное здание. Как я это понял? Мы поднялись на третий этаж и точно не собирались ни в какой переход. Возле четвёртой двери стояло два охранника в форме. Хм, а ведь папа Боткина грозился к нему приставить кучу охраны на всех подступах. Возможно решили, что главная угроза миновала и Серафим Павлович позволил своим людям расслабиться. Мы вошли в палату, в центре стояла какая-то навороченная койка, похожая на наши функциональные в реанимации. Андрей лежал с закрытыми глазами, лицо выглядело вполне здоровым. Слева от него в кресле сидел ещё один полицейский в штатском, значит их всего четыре, как и говорил Белорецкий.
Я подошёл к другу поближе и взял за руку, щупая пульс. Он открыл глаза и повернул голову ко мне. В его глазах никаких эмоций — ни радости, ни печали, ни узнавания меня в качестве друга, которого по идее рад должен был увидеть, особенно учитывая, что находится под усиленной охраной. Я ждал, что он заговорит первым, но он и не собирался. Просто с интересом меня изучал, как нового человека.
— Ты меня не узнаёшь? — спросил я с надеждой. А вдруг он просто придуряется? Это от него легко можно ожидать.
— А что, должен? — спросил он.
— По идее, да, — сказал я и грустно вздохнул. А может он не хочет признаваться при полицейских? Играет в свою дудку, чтобы его в ближайшее время не допрашивали с пристрастием и выворачиванием мозга мехом внутрь? А легко. Только выяснить это получится, когда рядом не будет посторонних. Такой случай представится нескоро, надо набраться терпения и выждать удобный момент.
— Как себя чувствуешь? — решил я задать вопрос, ответ на который не требует уединения.
— Вы, сударь, можете хотя бы представиться, чтобы я понимал, с кем разговариваю? — его голос прозвучал немного раздражённо, непохоже, что он сейчас играет на публику. Неужели и правда не помнит?
— Я Александр Петрович Склифосовский, лекарь, твой друг детства и до последнего момента.
— Принято, буду пытаться вспомнить, — немного успокоился он, но всё равно оставался серьёзным и немного напряжённым.
— Ну может хоть какие-то образы всплывают? Лицо может знакомое, ресторан «Медведь», наш любимый, нет?
— Абсолютно, — покачал он головой. — Мне почему-то кажется, что мы и в самом деле знакомы, но ничего более дельного в голову не приходит.
— Так я вернусь к вопросу, как самочувствие?
— В целом нормально, слабость пока остаётся, голова кружится, когда пытаюсь встать. Ну вот ещё не помню ничего до того момента, как оказаться в больнице.
— Что говорят по поводу перевода отсюда? Есть какие-то прогнозы?
— До завтра точно здесь, дальше будут решать. Я так понял, что отсюда меня не домой отпустят, который я ни малейшего понятия не имею, где находится, а в камеру в управлении полиции.
— А в чём обвиняют? — решил я спросить на дурачка.
— В покушении на убийства на тебя, раз уж ты тот самый Склифосовский. Но как такое могло быть, если мы закадычные друзья?
— Да не было никакого покушения, — хмыкнул я. — Я же объяснял главному полицмейстеру. Ладно, не переживай, вытащим тебя отсюда.
— Они сказали… — начал он, но я его опередил.
— Сказали, что изменят меру пресечения, когда ты начнёшь сотруднича