жет мной руководить. Если иногда от усталости и раздражения я забываю, что он человек, я вглядываюсь в него, в душе поднимается что-то тихое, сердечное, и мне становится гораздо легче.
Дети – наше будущее, это верно, но они и наше настоящее. Мы верим в жизнь, верим и в детей. Мы надеемся на жизнь, надеемся и на детей.
Конечно, мы должны понимать их – как и любого другого человека. «Понимание – основа общения», – пишет известный режиссер М. Кнебель. Ах, если бы могли понимать детей всегда, как мама понимает младенца!
Но с ростом ребенка мы обычно теряем эту способность. Мы не просто не понимаем выросших детей, мы отказываемся понимать их…
Счастье, когда тебя понимают? Несомненно. Но понимать людей очень трудно. И своя-то душа – потемки, а уж чужая! Не многие из нас могут похвастаться тем, что видят людей (или хотя бы своих детей) насквозь… Да и не многие из нас хотели бы, чтобы их видели насквозь.
Нет, счастье – когда тебя принимают. Мы любим лишь тех, кто принимает нас.
Заколдованный круг: недостатки ребенка мешают мне любить его, но избавиться от этих недостатков можно, только любя его, только принимая его, потому что если ребенок чувствует, что его не принимают, не любят, он уходит от нас, загораживается, спасает свою душу – и тогда хоть делай ему замечания, хоть не делай, хоть борись, хоть не борись, все бесполезно.
Любить – значит принимать человека таким, какой он есть.
Женщина жалуется на мужа (и всего-то полгода, как поженились, немолодые люди, второй брак у каждого): с ним невозможно жить.
– А он вас тоже критикует? – спрашиваю я. Насколько мне известно, моя собеседница отнюдь не лишена недостатков.
– Нет, – говорит она простодушно, – он меня очень любит.
Ей кажется, что он ее любит потому, что она без недостатков… На самом деле он любит потому, что любит – принимает ее такой, какая есть.
Но как же? Как же? – снова слышу я. – Ведь надо же бороться с недостатками детей!
Заколдованный круг. Бороться-то, конечно, можно, но победить их можно лишь любовью. Ведь перед нами не враг, а собственный ребенок.
V. Прошу считать меня человеком. О воспитательной силе желаний
Вечный ремонт
Будет или не будет Страшный суд – еще не ясно, но вечный суд идет. Вечный суд, вечный спор о молодых, о новых поколениях, о младшем мире. Одни буквально проклинают его, говорят о нем с ненавистью, видят в нем лишь разрушителей и захватчиков, другие холодно осуждают, третьи опасаются его, четвертые горячо защищают – и не было начала этому суду, и не будет конца.
Недовольство молодыми – естественная человеческая черта. Десятиклассник говорит о компании восьмиклассников: «Нет, мы были не такими», – он считает, что они были лучше. Свое поколение кажется человеку лучшим, этот возрастной шовинизм иным людям так же трудно преодолеть, как и чувство национального превосходства.
Недостатки своего поколения кажутся милыми, недостатки молодых вызывают раздражение. Мы не хотим понимать, что у каждого поколения своя глупость. Мудрость одна, она вечна, глупость же у новых поколений новая. Но что-то остается от этой новой глупости в вечной мудрости мира – так становится чуточку мудрее и весь мир.
Не освободиться ли нам? Не снять ли с себя судейские мантии? Пока длится вечный суд, пока мы с молодыми судим друг друга, мы враждуем, а люди становятся человечнее лишь в мире, в борьбе друг с другом они звереют. Не злоупотребляем ли мы словом «борьба»?
Кажется, никто не занимается воспитанием – все перевоспитывают молодых. И вот появляется в педагогических трудах ужасное слово «перевоспитатели», и вот всерьез говорят о научных основах коррекции личности…
Коррекция личности!
Но личность коррекции не поддается. Нет никаких научных основ коррекции личности. Личность можно сломать, подавить, привести к послушанию – такие методы известны, наш XX век сильно потрудился над их усовершенствованием. Но поднять дух молодого человека, но развить его способности, но вовлечь его в общий труд – куда как труднее…
Однажды учитель, немолодой уже человек, вел меня летом по пионерскому лагерю и показывал: «Здесь у нас клуб, здесь столовая…» «А это что такое?!» – проговорил я чуть ли не в ужасе.
Вдоль длинного одноэтажного дома, в котором жили старшие ребята, от угла и до угла был натянут выгоревший плакат: «Долой семоуправление, да здравствует самоуправление!»
– Это? Это они озорничают, – спокойно сказал педагог. – Сема – это я, Семен Ильич. Подростки должны озорничать.
И хоть бы капля тревоги была в его голосе! Я со своим недоумением выглядел, наверное, слегка глуповато. В самом деле – что ж такого? Ребята недовольны своим педагогом и вывесили плакат против него. Только и всего. И мир не рухнул, и крыша дома не обвалилась, и даже авторитет взрослого, как я позже увидел, не пострадал.
Но общее почти повсюду в нашей стране распространенное мнение состоит в том, что если ребенок или подросток озорничает, то надо его быстрее осадить. На самом деле все наоборот. Где нет раскованных – появляются разнузданные. Где нет озорников – вырастают хулиганы. Где нет самоуправления – начинается самоуправство. Если человек с молодых лет бьется о чужую волю, если, куда он ни повернется, всюду стены из «нельзя», то для него вырасти – значит вырваться: вырваться из дома, вырваться из школы, вырваться из пут морали и закона. И вот он освобождается, и теперь для него никаких «нельзя» не остается.
Многие думают, будто формула воспитания выглядит примерно так: «нельзя+воля». Надо внушить детям, что же именно нельзя в этой жизни, и развить их волю, чтобы они этим запретам подчинялись. Если молодой человек совершит нечто противозаконное (например, залезет с товарищами в чужую квартиру), то ему говорят: «Разве ты не знаешь, что воровать нельзя?» «Знаю, – отвечает он, – но у меня слабая воля». Его посылают в тюрьму – зачем? Объяснять, что можно и чего нельзя? Воспитывать волю?
Все это пустое, нелепое, опасное и для детей, и для нас опасное. Все это от нашей привычки к простым, поверхностным решениям. Сломались часы – починить, получил сын плохую отметку – исправить его отношение к школе. Совершил что-то дурное – внушить ему, чтобы знал… А если младший мир не поддается простейшим воздействиям, если он от нашего стремления к ремонту становится еще хуже – то, вместо того чтобы задуматься, мы еще сильнее напираем, еще старательнее перевоспитываем…
Так и вертится этот порочный круг, так и теряем мы веру в наши усилия, начинаем во всех грехах обвинять младших. Вечный суд продолжается.
Балованные дети?
Очень трудно решиться сказать нечто, идущее наперекор общему мнению. Все родители жалуются, что с детьми нет сладу: дети, считается, все вдруг стали избалованными, изнеженными, и даже мальчикам грозит опасность «феминизации», явно ощущается недостаток в «мужском» воспитании. И в это время во всеуслышание заявить, что детей надо баловать? Да за это могут побить!
И все же…
Детей баловать необходимо!
По словарю Ушакова «баловаться – шалить, резвиться, играть, забавляясь и проказничая». Вот это самое – «играть, забавляясь и проказничая» – и должны делать дети в первые 5–6 лет своей жизни, если мы хотим, чтобы они выросли спокойными, уверенными в себе и волевыми людьми.
Прислушаемся к народной речи.
– У, баловень! – с ласковой интонацией.
– Внучка моя, шалунья, баловница! – с нежностью.
– Да что он за непоседа! – с восхищением.
Старуха в псковской деревне жалуется на невестку:
– Недобрая она, детей своих никогда не приласкает, не побалует… Детей баловать надо!
В крестьянской семье – по крайней мере на Псковщине, где автор специально изучал эту маленькую проблему, – ребенок до пяти лет невыносимое существо. С ним нет никакого сладу: он носится по дому, он может дерзко ответить матери и яростно отбивается, если она попробует его шлепнуть. Он проказничает на каждом шагу – и все ему прощается. Больше того, каждая проказа вызывает восхищение родителей. Проказничает – значит, смышлен, энергичен, счастлив. Когда мать жалуется соседке на то, что сынишка ее бедокурит, она лишь по форме жалуется, а по существу – хвалится. Непослушный, балованный ребенок кажется более естественным, нормальным…
Казалось бы, что из такого воспитания выйдет?
Но у педагогики своя логика – педагогическая. На практике выходит вот что: в немногих местах встретишь таких трудолюбивых, исполнительных и скромных в обращении со взрослыми подростков, как на Псковщине.
Да и в городской, московской жизни я могу насчитать по крайней мере пять детей знакомых, которые, когда их приводили в гости малышами, были просто бедствием для дома (едва спасли от него чашки на столе, он пытался стянуть скатерть на пол; глядь, он уже отвинчивает ручки телевизора); сейчас эти дети стали подростками – и какие славные ребята!
Балованный ребенок – послушный подросток. Педагогическая логика может выглядеть и так.
Тут надо уточнить: что значит «балованный»? Чем балованный? Вниманием, прежде всего – вниманием родителей.
Предоставленный самому себе мальчонка, лишь изредка врывающийся в дом из какого-то своего дворового мира, – это не балованный ребенок. Наоборот, его все гонят, шпыняют и ждут одного: поскорее бы он схватил кусок и убрался с глаз долой. Балованный тот, кому дома очень хорошо, кого все любят. Оттого он и чувствует себя абсолютно уверенным в этом мире, считает, что ему все можно, и ни от кого не ждет зла. Он доверчив, весел и бесхитростен: ему нечего хитрить, он и так получает все, что хочет. Балованные дети редко вырастают жадными людьми.
От этой любви взрослых, от этой незамутненности существования и собираются нравственные силы будущего взрослого человека. Чтобы прожить даже самую обыкновенную жизнь, нужно очень много мужества. Откуда его взять, если не запастись им в детстве? Балованные дети – счастливые дети, а счастливые дети – счастливые взрослые.