{75}. Они бы так и поступили, если бы не моторный катер «Отважного», который настиг их в нескольких сотнях ярдов от авианосца. Фини еще успел выбросить за борт рулевого и вахтенного, прежде чем какой-то умник-мичман с пистолетом 45-го калибра не прервал развлечение, прострелив Фини плечо. Флэндж, в свою очередь, рассказал о том, как однажды весной в колледже на выходных они с двумя приятелями уволокли из местного морга женский труп. Покойницу притащили в общежитие Флэнджа в три часа ночи и уложили рядом со старостой, который валялся в отключке на кровати. Рано утром на рассвете все трое промаршировали en masse[8] к комнате старосты и принялись барабанить в дверь. «Да, минуту, – простонал голос изнутри. – Я сейчас. О… Бог ты мой…» – «В чем дело, Винсент? – спросили его. – У тебя там баба, что ли?» И все добродушно заржали. Минут через пятнадцать Винсент, трясущийся и мертвенно-бледный, отворил дверь, и все шумно ввалились в комнату. Они заглядывали под кровать, двигали мебель и шарили в шкафу, но трупа не обнаружили. Совершенно сбитые с толку, они уже начали выворачивать ящики комода, но тут с улицы донесся пронзительный визг. Друзья ринулись к окну и выглянули наружу. На улице валялась в обмороке студентка. Оказалось, что Винсент связал вместе три своих лучших галстука и вывесил труп за окно. Свин покачал головой.
– Погоди, – сказал он, – я думал, ты расскажешь какую-нибудь морскую байку.
К этому времени они уже прикончили весь галлон. Болингброк пошарил под кроватью и вытащил кувшин самодельного кьянти.
– Я и хотел, – сказал Флэндж. – Но экспромтом не получилось.
Впрочем, истинная причина, о которой Флэндж предпочел умолчать, заключалась в другом: если ты Деннис Флэндж и если те же воды морские не только струятся у тебя в жилах, но и омывают твои фантазии, для тебя вполне естественно слушать морские байки, а не рассказывать их, поскольку правдивая ложь имеет любопытное свойство задним числом смешиваться с правдой, и до тех пор, пока остаешься пассивным слушателем, ты еще отмечаешь степень правды в повествовании, но, проявив активность, в ту же минуту если и не нарушаешь негласного соглашения открыто, по крайней мере искажаешь перспективу – так же, как наблюдатели за субатомными частицами самим актом наблюдения изменяют результаты эксперимента, данные и статистику. Поэтому Флэндж рассказал наобум что попало. Вроде бы наобум. Интересно, что сказал бы на это Херонимо.
Однако у Болингброка была в запасе настоящая морская байка. Некоторое время он мотался из порта в порт на разных торговых судах не слишком высокой репутации. Сразу после первой войны ему довелось провести два месяца на пляже в Каракасе с приятелем по имени Саббарезе. Они сбежали с грузового корыта «Дейрдре О’Тул»{76}, плававшего под панамским флагом (Болингброк извинялся за эту деталь, но настаивал, что это чистая правда: в те времена в Панаме можно было зарегистрировать хоть гребную шлюпку, хоть плавучий бордель, хоть боевой корабль – словом, все, что плавает), дабы спастись от первого помощника Поркаччо, который страдал манией величия. Через три дня после выхода из Порт-о-Пренса Поркаччо ворвался в капитанскую каюту с ракетницей и, грозя превратить капитана в живой факел, потребовал развернуть грузовоз и взять курс на Кубу. На судне оказалось несколько ящиков с винтовками и другое огнестрельное оружие, предназначенное для гватемальских сборщиков бананов, которые недавно объединились в профсоюз и решили положить конец американской сфере влияния на местном уровне. Поркаччо же намеревался захватить корабль, высадиться на Кубе и передать остров Италии, которой он принадлежал по праву с момента его открытия Колумбом. В свой мятеж Поркаччо вовлек двух уборщиков-китайцев и палубного рабочего, склонного к эпилепсии. Капитан расхохотался и предложил Поркаччо выпить. Через два дня они, шатаясь, выбрались на палубу, пьяно обнимаясь и хлопая друг друга по плечам; ни один из них за это время не сомкнул глаз. Тут корабль попал в сильный шквал, все бросились крепить стеньги и передвигать груз, и в суматохе капитана смыло за борт. Так Поркаччо стал главным на «Дейрдре О’Тул». Запасы спиртного кончились, и Поркаччо решил идти в Каракас подзаправиться. Он обещал каждому члену экипажа по большой бутыли шампанского в тот день, когда Гавана будет захвачена. Болингброк и Саббарезе не собирались вторгаться на Кубу. Как только судно пришвартовалось в Каракасе, они смылись и жили на содержании у барменши, армянской беженки по имени Зенобия, причем спали с ней по очереди два месяца подряд. В конце концов то ли тоска по морю, то ли угрызения совести, то ли бурный и непредсказуемый темперамент ненасытной хозяйки – Болингброк так и не решил, что именно, – побудили их обратиться к итальянскому консулу и сдаться. Консул проявил понимание. Он посадил их на торговое судно, идущее в Геную, и всю дорогу через Атлантику приятели лопатами швыряли уголь в топку, словно в жерло ада.
Время было позднее, и все уже изрядно нагрузились. Болингброк зевнул.
– Спокойной ночи, парни, – сказал он. – К утру я должен быть как огурчик. Услышите какую-нибудь возню снаружи – не трусьте. Засов крепкий.
– Чё, – сказал Свин. – Да кто сюда сунется?
Флэндж забеспокоился.
– Никто, – ответил Болингброк. – Кроме них. Они пытаются сюда влезть при каждом удобном случае. Но пока у них не получалось. Там есть обрезок трубы; если полезут – бейте. – Он погасил лампу и плюхнулся на свою кровать.
– Ясно, – сказал Свин. – Но кто они?
– Цыгане, – ответил Болингброк, зевая. Голос его звучал все более сонно. – Они живут здесь. Прямо на свалке. Выходят только по ночам. – Он замолчал и через некоторое время принялся храпеть.
Флэндж пожал плечами. Какого черта? Цыгане так цыгане. Он помнил, что во времена его детства они частенько разбивали свой табор в пустынных местах на северном побережье. Правда, Флэндж считал, что цыгане давно перевелись; он даже слегка обрадовался, что ошибся. Потешил подспудное чувство соответствия; правильно, на свалке должны жить цыгане, это дает возможность поверить в реальность Болингброкова моря и в его способность служить питательным раствором и окружающей средой для конных такси и Поркаччо. Не говоря уж о реальности юного бродяги Флэнджа, который иногда проглядывал во Флэндже сегодняшнем, личности не столь редкой и необычной, и сокрушался увиденной перемене. И он погрузился в неглубокий беспокойный сон, сопровождаемый контрапунктирующим храпением Болингброка и Свина Будина.
Флэндж не знал, сколько времени спал; он проснулся в полной темноте, и лишь внутреннее чувство времени подсказывало ему, что было два или три часа ночи – в общем, тот безмолвный промежуток времени, который подвластен не столько восприятию человека, сколько кошкам, совам, вуайерам и прочей шумливой ночной шушере. Снаружи по-прежнему дул ветер; Флэндж прислушался, пытаясь обнаружить источник шума, который его разбудил. Целую минуту было тихо, затем наконец прозвучало. Ветер донес до него девичий голос.
– Англик, – сказал голос. – Англик с золотистыми волосами. Выйди. Выйди на тайную тропку и найди меня.
– Чё, – удивился Флэндж. Толкнул Свина. – Слышь, старик, – сказал он, – там за дверью какая-то девка.
Свин открыл один мутный глаз.
– Отлично, – пробормотал он. – Тащи ее сюда, я буду за тобой в очереди.
– Да нет, – поморщился Флэндж. – Я хочу сказать, что она, наверное, из тех цыган, про которых плел Болингброк.
Свин храпел. Флэндж ощупью подобрался к Болингброку.
– Старик, – позвал он. – Она там.
Болингброк не ответил. Флэндж тряхнул сильнее.
– Она там, говорю, – повторил он в легкой панике.
Болингброк перевернулся и неразборчиво залепетал.
– Чё, – всплеснул руками Флэндж.
– Англик, – настойчиво звала девушка, – иди ко мне. Найди меня, или я уйду навсегда. Выходи, мой высокий англик с золотистыми волосами и сияющими белыми зубками.
– Эй, – сказал Флэндж, ни к кому конкретно не обращаясь. – Это ты мне, да? – Не совсем, тут же подумалось ему. Скорее, его доппельгенгеру[9], морскому волку темных и страстных тихоокеанских времен. Он пнул Свина. – Она хочет, чтобы я вышел, – сообщил он. – Что делать, эй?
Свин открыл оба глаза.
– Сэр, – сказал он, – рекомендую вам выйти и провести оперативную разведку. Если телка ничего, то, как я уже сказал, тащите ее сюда и не забудьте про рядовой состав.
– Ну да, ну да, – рассеянно пробормотал Флэндж. Он добрался до двери, отодвинул засов и вывалился наружу.
– О, англик, – сказал голос. – Ты вышел. Иди за мной.
– Ладно, – согласился Флэндж.
И принялся петлять среди наваленных покрышек, молясь, чтобы на пути не попалась какая-нибудь Болингброкова ловушка. Каким-то чудом он почти выбрался на открытое пространство, но тут везение кончилось. Флэндж не знал, где именно он оступился, но вдруг понял, что случилась неловкая оказия, и глянул вверх как раз в тот момент, когда громадная куча шипованных покрышек внезапно качнулась, накренилась, на секунду зависла среди звезд и затем рухнула прямо на него – и это было последнее, что запомнил Флэндж, прежде чем отключиться.
Он очнулся от прикосновения прохладных пальцев ко лбу и услышал умоляющий голос:
– Очнись, англик. Открой глазки. Все хорошо.
Он открыл глаза и увидел ее: девушка, личико, широко раскрытые глаза с тревогой глядят на него, в волосах путаются звезды. Он лежал у входа в ущелье.
– Ну вот, – улыбнулась она. – Вставай.
– Сейчас, – сказал Флэндж.
Болела голова. Да и во всем теле пульсировала боль. В конце концов он поднялся на ноги и только тогда сумел толком рассмотреть девушку. В свете звезд она была само совершенство: темное платье, руки и ноги открыты, стройна, шейка нежная и изящная, фигурка тоненькая, словно тень. Темные волосы обрамляют лицо и волнами падают на спину, как космическая тьма; глаза огромные, носик вздернутый, короткая верхняя губа, хорошие зубы, четкий подбородок. Да она просто мечта, эта девочка, ангел. Примерно трех с половиной футов ростом. Флэндж поскреб в затылке.