Неразделимые
УРОКИ ПАМЯТИ
«Любой город, совершенно любой. Даже новый, что еще только строят. Любой — намертво связан с прошлым. И принадлежит оно лишь ему одному, в других городах не повторяясь. Случается, это прошлое имеет только имя, бывает, что звучит оно, как завещание потомкам». Так начинается рассказ С. Яневского «Сказанья о коне, любившем вино». У города Крушева, о котором ведет речь Яневский, именно такое прошлое, героическое и трагическое одновременно. Он был центром вспыхнувшего в начале века восстания македонцев против османских поработителей и дал название первой на Балканах республике — Крушевской республике, просуществовавшей всего несколько дней и потопленной в крови.
Подлинную обстановку восстания в рассказе передают такие реалии, как самодельная черешневая пушка повстанцев, как знамена со словами «свобода или смерть», вышитыми руками их матерей и невест. Эти реалии красноречивы. Но цель писателя — не просто воссоздание исторической обстановки, его цель — понять, что происходило в душах людей, которых стремление к свободе подняло на неравную, без надежды на победу, борьбу. Вероятно, поэтому в рассказе так много места отведено воспоминаниям об удивительном, непокорном коне одного из повстанцев. Эти воспоминания похожи на запутанный сон, повторяющийся всякий раз по-другому, и в то же время они полны неожиданного смысла. В них как бы отразилось ослепительное, короткое сияние свободы, вспыхнувшее перед повстанцами в последние мгновенья перед гибелью. Запечатленная в этих сказаниях память о людях, для которых не было ничего дороже свободы, и есть «завещание потомкам».
Тема памяти, вне которой немыслима жизнь отдельного человека и народа в целом, с большой силой звучит сегодня в творчестве югославских писателей. Угроза ядерной войны и всеобщего уничтожения обострили во всех литературах сознание связи прошлого и настоящего, связи со своей землей, с тем, что было на этой земле, есть и будет. Сегодняшнее обращение к прошлому вызвано не приступом своеобразной эмоциональной «ностальгии», а необходимостью опереться на все истинное в духовном, нравственном опыте народа. Конечно же, память не панацея, не спасение от всех бед, но она порождает и поддерживает в человеке ясное понимание происходящего, умение видеть его в перспективе времени. Память передает эстафету человеческого духа, идущую через века. Эта сила, быть может, упорнее всего сопротивляется переоценке нравственных начал, напору потребительства, безликой стандартизации, и уже поэтому она социально не индифферентна.
Уроки памяти — умение чувствовать нерв народной жизни, потребность поверять прожитым сегодняшний день — объединяет рассказы югославских писателей, вошедшие в настоящий сборник. Независимо от того, о чем идет в них речь — о давнем прошлом, о военных годах или современной действительности, именно память создает внутреннее сцепление самых разных жизненных пластов, передает связь времен в человеческих характерах, помогает уловить сложное переплетение причин и следствий.
Неслучайно в югославской прозе последнего десятилетия получила широкое распространение — это отразилось и в сборнике — форма рассказа-воспоминания. Мир прошлого, живой, наделенный неотторжимым от современности смыслом встает и в рассказах о далеких временах, например, у Р. Зоговича, Ч. Сиярича, С. Яневского и в рассказах о сегодняшнем дне — у С. Дракулича, Ж. Еличича, Д. Михаиловича, Д. Солева.
Рассказ Р. Зоговича «Неразделимые», по которому назван сборник, оставляет ощущение острой актуальности, хотя событийно он отделен от нашего времени немалым сроком. Рассказывая о своих земляках-черногорцах, боровшихся и погибших за свободную и самостоятельную жизнь родного края, писатель взывает к памяти об этих людях. Тема памяти тут центральная, внутренняя тема. Она создает общую атмосферу рассказа, предельно насыщенную настроением новейшего времени, придает конкретному историческому сюжету новое смысловое измерение.
Действие рассказа происходит в годы после первой мировой войны, тяжелые для Черногории годы. Закончившаяся война и австрийская оккупация оставили за собой опустошение и разорение. Созданное на развалинах распавшейся Австро-Венгерской империи первое государство югославян, королевство Югославия, с которым были связаны многие надежды, как очень скоро выяснилось, не решило и не способно было решить ни социальных, ни национальных проблем югославянских народов. Борьба черногорцев за новую судьбу своего народа не прекратилась. Об этом говорят выстрелы, поднявшие на ноги жителей маленького черногорского селения: жандармы обнаружили скрывающихся в горной пещере трех бунтовщиков против новой власти и устроили на них настоящую охоту.
Все происходящее показано через восприятие деревенского мальчика. Конкретная социальная основа событий намечена поэтому лишь пунктиром — она недоступна сознанию ребенка. Зато крупным планом дано то, что происходит на его глазах: подлое убийство бунтовщиков, появление в селе незнакомых, «словно окаменевших», старика и мальчика, как оказывается впоследствии, отца и брата одного из убитых, их трагическая смерть здесь же, неподалеку от места тайного захоронения бунтовщиков. В сознание ребенка, открывающего для себя мир, входят и эти события, и отношение к ним окружающих: почерневшее от горя лицо матери, тревога отца, злорадство или безразличие односельчан. Все, что творится в детской душе, впервые столкнувшейся с жестокостью жизни, возникающее у ребенка ощущение причастности к чужой судьбе, сочувствие чужому страданию, раскрыто с большой психологической достоверностью. Неприятие несправедливости и насилия, эта главная и постоянная идея писателя, получает здесь выражение и социальное, и нравственное. И если социальный план рассказа принадлежит прошлому, выведенный из него нравственный урок остается навсегда.
Нравственное содержание «Неразделимых» еще больше заострено тем, что центральный рассказ-воспоминание начат и закончен прямым, непосредственным обращением «от автора». Когда он пишет: «Пятьдесят пять лет прошло с тех пор, а я все спрашиваю себя: как я мог не на один день, а на один час в жизни это забыть?», пишет, казалось бы даже впадая в крайность, и в этом есть нечто большее, чем просто уважение к истории. Это признание истории как нравственной силы, без которой нет современности. Прошлое — это не только то, что было до нас, прошлое — это и то, что есть в нас, говорит Зогович своим рассказом.
Ни с чем не сравнимы уроки, которые народы Югославии вынесли из антифашистской борьбы. К теме борьбы литература обращается и сегодня: слишком глубокие рубцы в памяти оставило пережитое, чтобы писатели могли отступить от него «за давностию лет».
В югославской критике не раз высказывалось суждение, что военная тема исчерпала себя. Если говорить о количестве вышедших в последние годы книг о войне, их действительно стало меньше, чем было десять или двадцать лет назад, хотя их и сейчас много. Но дело, вероятно, не в количестве книг, а в том, что добавляют они к уже сказанному о войне, какие новые уроки извлекают из событий сорокалетней давности.
Важный поворот в «военной» прозе обозначен рассказами А. Исаковича. Исаковичу всегда было свойственно ощущение ценности жизни и неприятие разрушающих ее противоестественных сил войны. Неприятие это опирается на глубоко традиционные, укорененные в народном сознании представления о жизни. Война предстает в прозе Исаковича такой, какой он ее видел, — жестокой и кровавой, постоянно ставящей человека в острые, напряженные, «безвыходные», по его определению, ситуации. Но и в таких условиях, убежден писатель, боец революционной, народной армии не должен ожесточаться, терять человечность. Во всех рассказах А. Исаковича проявляется его желание не дать забыть, что в мире есть надежные, прочные, проверенные этические ценности и что надо жить и даже воевать, опираясь на них и сообразуясь с ними.
Так решается тема войны и в «Мгновенье», вошедшем в сборник. Его герой, получив приказ расстрелять взятого в плен солдата, отпускает его, дает ему возможность спастись. Идут тяжелые бои, только что погибли товарищи, их тела, разметанные снарядами, стоят — и еще долго будут стоять — в его глазах. Чем же вызван такой неожиданный поступок? Жестокость войны и жалость к пленному — их нелегко свести и примирить друг с другом. Нелегко это дается и герою А. Исаковича, о многом он успевает подумать, пока ведет пленного австрийца в лес. Он знает, что и в фашистской армии есть солдаты, которые идут в бой, потому что им в спину направлен пистолет офицера — «чтобы слушался, чтобы вперед шел». Поговорив с пленным, он убеждается, правда, больше интуитивно, что этот, скорее всего, из таких. А кроме того, он не может побороть в себе исконного отвращения к жестокости по отношению к пленному, обезоруженному врагу.
Оставаясь тематически в том же — военном — круге, рассказы Исаковича, как заметил он однажды о своей прозе, говорят «о войне, которая была не только войной». Не только войной, можно добавить, но еще и проверкой на человечность.
«Военная» проза Югославии не просто показывает войну, какой она была, она привлекает внимание к серьезнейшим вопросам: на что способен человек, что обнаружила в нем война? Выйдя к глубинному исследованию человека на войне, литература должна была поставить — и поставила — и другой вопрос: какие бездны скрыты в человеке? И что это за страшный феномен, порожденный фашизмом — «расчеловечивание человека»?
Рассказ А. Тишмы «Школа безбожия» — об одном из фашистских убийц. Писатель пытается разобраться, какие обстоятельства делали человека частью машины фашистского уничтожения. Речь идет, в сущности, о выборе места в борьбе. Не останавливаясь только на моменте выбора, Тишма прослеживает и его последствия. Каждый сам выбирает путь, говорит Тишма своим рассказом, но после того, как выбор совершился, та сторона, на которой оказался человек, диктует ему свою волю, определяет его поведение, корректирует логику. Войну, безусловно, делают люди. Но и война «делает» людей, меняя их, иногда до неузнаваемости, особенно людей, лишенных убеждений. Так переменила война мелкого служащего Дулича. До войны это был жалкий, неуверенный в себе, сознающий свою неполноценность человек. Служба в фашистском застенке привлекла его, главным образом, невиданным материальным достатком. Вначале он и здесь робеет, в тайне тоскует по «уютному полумраку подчиненности», завидует тем, кто «всего лишь» выполняет приказания. Но абсолютная власть над чужими жизнями, полнейшая безнаказанность высвобождают инстинкты, которые трудно было предположить в робком служащем. В нем пробуждается садизм, бессмысленная жестокость. Примечательно, что Дулич у А. Тишмы проверяется так же, как и герой рассказа А. Исаковича: через отношение к нравственным нормам человеческого поведения, и результаты этой проверки прямо противоположны. У Дулича на миг мелькает мысль, что, замучив узника, он не сможет посмотреть в глаза людям. Но это не останавливает его. Он переступает через страх и перед людьми, и перед высшей силой, в которую верит, от которой, как он думает, зависит жизнь его маленького сына. Совершив убийство, невероятно чудовищное, дикое, и поняв, что оно останется безнаказанным, он ощущает в себе всесилие «сверхчеловека». Но по сути это всесилие — не что иное, как обыкновенное безумие, озверение, отпадение от человеческого рода.