Когда река очистилась, деда повезли в больницу. Рано утром ему переменили белье, натянули на ватные штаны новые негнущиеся валенки с блестящими калошами, надели отцово пальто и рыжую кожаную шапку. Дед постанывал, скороговоркой поминал «матушку родную», и отец с тетей Надей повели его к лодке, к перевозу. Провожать пошли и бабушка и мать — Валерка, задавая овцам корм, задержался. А когда прибежал на берег, лодка пересекала уже середину реки…
Возвратившись домой, дед не вставал больше. Хлопотали вокруг него бабушка, тетя Надя, а Валерка старался прошмыгнуть мимо и убегал к реке. Там он забывался и о доме вспоминал, когда надо было возвращаться.
В теплушке он встречался с пьяненьким отцом.
— Вот, Валерк, дед-то наш, а, — говорил отец, и в уголках глаз у него вспыхивали блики от яркой лампочки.
Мать, против обыкновения, молчала и выдавала свое раздражение лишь в тех резких, сдерживаемых движениях, с которыми подавала на стол.
— Помнишь, какой он был? — спрашивал отец, и Валерка, чувствуя холодок в груди, злился на неточные слова.
Он знал, каким был дед, и не мог представить себе, как это не будет его. Чужие смерти случались стороной, а теперь и их семья уходила в сторону горя.
На следующий вечер Валерка остался дома. Он видел, как кормили ужином деда, приподняв его на подушках, как, сдерживая стоны, тот благодарил, наверное, за ужин, съев две ложки молочного кулеша.
— Учи билеты, — напоминала Валерке мать.
Валерка шел в теплушку с первым попавшимся учебником. Он сидел за столом, листал «Анатомию» и никак не мог собраться с мыслями.
— Хто… дома? — услышал Валерка слабый дедов голос.
— Все, — ответила бабушка.
— Мужики где?
— Анатолий во дворе, Валерка уроки учит.
— Пусть… ничего, — отозвался дед.
Валерка уже не знал, куда деть себя. Бабушка отвечала так же, наверное, и раньше, когда их с отцом не было дома. Было в этом что-то постыдное, как во всяком обмане, и жестокое, оттого что они, «мужики», бросили деда. Валерка попытался представить, что же такое мог сделать он в эти дни, но ничего не придумал. «Сидеть и ждать», — мелькнуло в голове. В средней избе к дедовой постели подходила бабушка, скрипела расшатанной половицей у кровати. Не выдержав, Валерка оделся и выскочил во двор. Теплая влажная ночь обступила его.
Валерка вспомнил вдруг, как учил его дед кликать жаворонков. Бабушка пекла птиц с пшеничными глазами, и надо было влезть на лапас, положить «жаворонка» на голову и петь:
Жаворонки, перепелушки,
Летите к нам, несите нам
Весну-красу, лето теплое,
Нам зима надоела,
Увесь хлебушек поела…
— Громче, громче! — стоя внизу, просил дед.
— Жаворонушки, перепелушки, — старательнее начинал подвывать Валерка.
— Хорош, слазий, — звал его дед. — Глухой ты, как твой отец. А я еще гармонь хотел тебе купить… Ешь жаворонку, чего насупился?
И все-таки Валеркой дед гордился. Рассказывал соседям:
— Никто его не учил! Сам! Я читал, он слухает, потом взял и дальше читать стал. Ей-бо! Лерк! Про кого книжка?
— Про Филипка.
— Ну? Про Филипка!
Валерке шел тогда седьмой год, а читать у деда любой мог научиться, потому что он сам читал по складам и водил по листу пальцем:
— «Кы-ал… хос. Колхоз… Кы-рас… ный. Ок… Октябрь… Красный Октябрь». A-а, это где Сергея Хмелевского сын председателем! Я ведь, Лерк, тоже председателем был. Да. Тут же, у нас. В войну.
Дед вообще-то любил порассказать, повздыхать, но Валерке не хватало терпения выслушать его. Поэтому и запоминал он случаи вроде того, как дед ездил по селу на верблюде. Теперь верблюдов в «Красном» не было, и Валерка живо придвигался поближе.
— Дешк, а зачем ты на верблюде ездил?
— Покойников на могилки свозил, — вздыхал дед. — Голод тогда был, мерли как мухи…
— А ты, когда маленький был, дрался? — спрашивал Валерка.
— Дрался, — улыбался дед. — Меня за это из приходской школы выгнали. А на кулачках меня никто не одолевал! Я ловок был!
Дед был ловок во всем. Так, по крайней мере, казалось Валерке. Он умел плести кнуты, корзины, кошелки и огромные короба, в которых можно было устроить жилье на двоих. Он чинил на конюшне сбрую, делал оконные рамы и даже колеса к телегам и тарантасам. Как только наступало лето, он загорался научить какому-нибудь своему ремеслу и Валерку.
— Ты бы косить научился, пока я не помер. Будешь косить?
— Буду, — согласился Валерка.
— Тада утром пораньше вставай. Будить я не подойду!
Валерка тогда схитрил. Привязал к воротам консервные банки, и, как только мать открыла их, чтобы выгнать скотину, он и услышал звон, кровать его у окна стояла. Потом Валерка слышал, как мать отвязывала банки, снова бренча ими, и, часто моргая, старался согнать липкий сон. А когда глаза перестали сами собой закрываться, он лег на спину и стал слушать. Ровно дышал отец в спальне, позвякивала чашками бабушка в теплушке— деда слышно не было. Потом в средней избе послышался какой-то шорох, кряхтенье, а следом тонко пропела расшатанная половица у дедовой кровати. Валерка выскочил из-под одеяла, быстро оделся и как ни в чем не бывало вышел к деду. Тот стоял возле кровати и застегивался.
— Лерк, эт ты, что ль? — спросил, вроде как удивившись.
— Я!
… Так потом дед и рассказывал:
— Я говорю: «Лерк, эт ты, что ль?» Он говорит: «Я!» С коровами поднялся! А косил как! Все калачики в полынь на задах посшибал.
— Умеет, значит, косу держать? — улыбался отец.
— Умеет! Весь в нас пошел — Баранов! Ты, Анатолий, его теперь в поле бери, пусть клевера попытает, пырейчика — пойдет дело!
Вскоре наступило какое-то затишье. Здоровье деда не менялось, и однообразные вечера стали надоедать. Валерка принужденно удерживал себя дома, старался найти какое-нибудь занятие, выучил даже два билета по геометрии, но подойти к деду, поговорить с ним так и не осмелился. Зато отец приходил теперь пораньше, помогал Валерке вытащить навоз на зады и после ужина подсаживался к деду.
— Ну как, тять, дела? Не полегчало нынче?
За деда ответ держала бабушка, и отец, просиживая около дедовой постели и глядя на деда, разговаривал с ней.
— Может, все-таки поедем в больницу? — спрашивал он без особой надежды.
На этот вопрос, отрицательно покачивая головой, дед отвечал сам.
Валерка смотрел издали и ни особой жалости, ни тревоги не чувствовал. Он стыдился этого, и потому, наверное, трудно было подойти ближе.
Всполошились дня через два: дед перестал есть. Придя из школы, Валерка услышал уговоры, постукивание посуды в средней избе.
— Отец, слышь, проглони ложечку, — устало говорила бабушка.
— Папаш, супчика попробуй, — помогала ей мать.
Дед лишь тихо постанывал.
… Валерке показалось, что едва он успел закрыть глаза, как его разбудили необычно громкие голоса. Не стараясь понять, что говорили за переборкой, он с часто бьющимся сердцем оделся, вышел из горницы. В избе ярко горел свет, и деда обступила, казалось, целая толпа людей. Отец, мать, тетя Надя, соседи. Бабушку за ними не было видно.
— Отец, ты меня слышишь? — почти кричала она. — Махни головой хоть, махни!
— Тя-атя-а! — сквозь слезы и рыдания тянула тетя Надя. — Про-сни-ися! Тя-атя-а!
У Валерки ком застрял в горле. Его никто не заметил, не подозвал, и он ощутил какой-то одинокий страх.
— Ставьте свечку, — со свистом шмыгая носом, сказала тетя Рая.
И все словно вздрогнули от этих слов.
— Да живой он, живо-ой! — закричала тетя Надя.
Мать отделилась ото всех, хотела, наверное, выбежать в теплушку и увидела растерянного Валерку.
— К Шаровым, к Шаровым иди, — проговорила она скороговоркой. — Ночуй там!
У Шаровых горел свет на кухне. Валерка приостановился, соображая, с какими словами войти туда, но слова не нашлись.
Дядя Леша сидел за столом с остатками ужина и, увидев Валерку, поднялся.
— Помер? — спросил, берясь за пуговицу на рубашке.
— Нет, — ответил Валерка и услышал себя словно со стороны.
— Фу ты! — передохнул дядя Леша и сел на место. — А чего за Надей прибегали?
— Спит он, никого не слышит.
— Значит, помрет, — опустил голову дядя Леша. — Ты раздевайся, сейчас Витька подойдет.
Валерке даже странно было услышать имя двоюродного брата. «Он внук, и я внук», — мелькнула мысль.
— Помрет Иван Михалыч, — как бы сам с собой заговорил дядя Леша. — А я и прощения не попросил…
Валерка, повесив куртку, только сейчас заметил, что он пьяный.
— Будет и там на меня обижаться… Да-а… Ты, Валерк, ложись на нашей кровати, а я, наверное, тоже к вам пойду. Ложись. Здорово не переживай, дед твой хорошо пожил. Ложись…
И эти слова Валерка принял как команду. Чужая постель, чужие какие-то запахи окружили его, и он казался самому себе маленьким и забытым. «Зачем я ушел?» — подумал он наконец. Но с постели не встал, а только накрылся с головой одеялом.
Утром его разбудил Витька.
— Вставай, а то я дом запру, — сказал он, укладывая первые попавшиеся учебники в сумку.
— Ты в школу? — спросил Валерка.
— В школу, — вздохнул Витька, — это тебе можно не ходить: дед-то у вас жил… Умер он. К утру.
К своему дому Валерка старался подойти незамеченным. Стыдно было встретить кого-нибудь по дороге, стыдно было не чувствовать сильного горя…
В сенях он наткнулся на радиоприемник, стоящий на полу, включил свет и переставил его поближе к груде других вещей, вынесенных из комнат.
В доме хозяевами были близкие и дальние родственники. Тетя Лиза возилась у печки, громко переговаривались у стола, засыпанного мукой, стряпухи. Дальше теплушки Валерка не пошел.
— Валерик, ты керогаз умеешь разжигать? — спросили его.
Он кивнул.
— Разожги где-нибудь в мазанке, кур надо палить.
И Валерка понял, что ему надо делать: помогать любому и каждому, бегать, крутиться, чтобы не было времени зайти в