».
Глава 3В центре европейской России
Здесь речь пойдет об одиночных и групповых походах по Подмосковью и регионам Центральной и Западной России, в том числе о живописной пешеходной тропе, ведущей прямо от столицы до верховья великой реки Волги. А также о сумбурной поездке в братскую державу.
Река раскинулась. Течет, грустит лениво
И моет берега.
Над скудной глиной желтого обрыва
В степи грустят стога[33].
Несколько лет катаюсь в окрестностях Москвы-реки к западу от столицы. Сегодня приходится отторгнуть тело от кровати в 5:30, чтобы успеть ворваться с велосипедами в утреннюю электричку к Бородинскому полю.
Закрылись двери пустой электрички. Тело сползло по деревянному сиденью. Хочется кофе с молоком и доспать пару часов. Через несколько часов окажусь под Можайском, где мы в компании человек так семи стартанем в замосковный велопоход. До старта я успею три раза выпить капучино то со сладкими, то не очень пирожками и пробежать несколько глав «Мертвых душ». Чичиков теперь мне тоже кажется тревел-блогером. С поправкой на транспорт – у его кареты колес было больше.
Ведущий маршрута Андрей обещает прогулочную езду без хард-кора и треша, весь трек меньше 100 километров за два дня. Встречаемся с ребятами на станции поселка Тучково, тихое провинциальное Подмосковье. Опыт у всех разнокалиберный, Галина вообще вписалась в поход первый раз в жизни, ни разу не разбирая купленную палатку.
Прогулка начинается вдоль высоких обрывистых берегов Москвы-реки. Через час-полтора въезжаем в лес, тропа растворяется в труднопроходимых кустарниках.
Прорываемся полуходом. Группа разделяется на три ячейки, хуже всех приходится девчонкам, решившим пройти трудный лес понизу вдоль реки, их ждут болотные угодья с грязевыми топями. Выйдя из неприятельского леса, необкатанная Галина решила, что ей достаточно мученичества, предпочтя эвакуироваться на ближайшем автобусе.
К вечеру удается добраться до Озернинского водохранилища, где мы встаем с ночевкой на безлюдном полуострове с сосновым лесом и песчаными берегами. «Доширак» с баварскими сосисками запиваем светлым пшеничным и ядерной «Бугульмой»…
Мы – в пойменных лесах у берегов великой Волги. Дорога прекращается здесь. Дальше – рытвины, залитые болотной вязью. Тропа уходит под воду. Велосипеды надо волочь по месиву, ступая по островкам сгущенной грязи, поросшим травой. Прорываться сквозь сучья лиственных деревьев.
Весь лес – одно сплошное болото, и вся тропа тоже, что направо, что налево. Где-то там – лесное озеро, круглое, как внутренность чашки, затем – сельские домики, асфальтовка, ведущая к Волге, еле слышный городок Конаково (Тверская область). Но это все – ТАМ.
Перед нами – 5 тыс. метров растопленного водой дерьма. По этой вытянутой в просеку лесной луже – только ползком, периодически проваливаясь по щиколотку.
Обсценка здесь рождается сразу в горле, минуя головной мозг. Оля это уже осознала и чертыхается регулярно, крепко и органично. Я пока что молчу.
Меня хватает на час. Осточертело месить ногами вязкое лесное говно. Комары жалят группами, в разные участки тела. Надо дышать, сохранять самообладание, сосредоточение.
Хрясь! – провалился в канаву. Выдох, достал ногу из выпуклой булькающей тины…
Самообладание удается сохранять полчаса. Потом снова – осточертело. Постоянная усталость обрыдла. Не могу. Не хочу идти…
Набредаем на озеро. Сферический водный объект обнаружился посреди плотной лесной чащи. Подступы к воде затянуты ковром из яркого мха, кислотно-зеленого, как конфеты «Скитлс». Илистое дно обхвачено крепкими, скользкими корнями сосен, ступая по ним, проваливаемся в лесную воду.
На воде – кувшинки, под ногами – водоросли. Сосны, окружающие водоем плотным строем, ведут хоровод, их танец освещают пучки солнечного света… Здесь тихо, ясно и безмятежно. Так тихо, что даже страшно.
Мы – на железнодорожной станции в Тверской области. Электричка на юго-восток, в Москву, унеслась три минуты назад. Бестактно омываю ступни в раковине общественного туалета и там же – обговненные кроссовки.
Выхожу босиком на площадь при станции. Сумрачно. Городок близок ко сну. Стопы обдает восхитительной дрожью. Лето.
Выгорание – это болезнь миллениалов, мы сгораем так часто и выделяем так много CO2, что это, вероятно, является причиной глобального потепления.
Воскресное утро не предвещало никаких трудностей; ворочаясь на жесткой земле в палатке на берегу Пироговского водохранилища под Москвой, я пытался уснуть, настраиваясь на мягкий шелест волн, игнорируя шипящий свист взлетающих в Шереметьево самолетов и местами слаженное пение у костра «Зачем кричать, когда никто не слышит, о чем мы говорим»[34].
Сна не было, но пора было просыпаться. Первое, что я придумал, – утреннюю растяжку: опускаясь головой к коленям, вытягиваясь макушкой к небу, пальцами рук к пальцам ног, а ягодицами – к полу. В двух метрах от меня волны раскатывали песок, водное пространство заняли парусные доски, разбегаясь по воде в разные стороны, как муравьи.
На длинном деревянном пирсе замечаю знакомого человека. Крепкий и бородатый, излучающий солнечную энергию мужик в зеленых шортах и футболке, Антон Бушуев прыгает у воды в семь утра после ночных посиделок у костра до 4:30. «Настраиваемся на высокие вибрации. Растягиваем поясницу».
Мягко расталкивая ленивые мышцы ног, стараясь не злиться на себя, что не смог уснуть ни на минуту, офигеваю.
Каждое утро Бушуев устраивает зарядку в прямом эфире – в 6:58 и 7:58. Все последние 135 дней делает он это бесплатно. Говорит, у него в жизни весной был трудный период, ничего не клеилось и бизнес завис.
– Друг заметил, говорит: «Че-то у тебя случилось, рассказывай». Ну поговорили. Спрашивает: «Что хотел бы сделать?»
Отвечаю: зарядки давно планировал вести.
– Ну давай тогда начинаем завтра в семь утра.
А завтра – это суббота, а я обычно раньше десяти-одиннадцати не встаю.
– Ну давай в семь тридцать, – отвечаю на компромиссе.
Это был 20-дневный марафон, который я продлил до 30, 50, а теперь – до 200 дней.
В 250 километрах от Москвы можно найти трехэтажные отвесные скалы, жемчужину владимирских гор. Путь к ним начинается на Курском вокзале, последним поездом Демиховским ЭД4М мчусь на Владимир, столицу средневековой Руси и мою малую родину. В забитом людьми вагоне везу забитый снарягой рюкзак, в нем спальник, скалолазная обвязка, карабины и всякая снедь.
Удовольствие от поездки – ниже среднего. Решаю за нее не платить и присоединиться к собранию зайцев. На Горьковском направлении обеденные и вечерние электрички традиционно принадлежат народу. Толпа людей в тамбуре готовится стартовать на забег до соседнего вагона, свободного от проверяльщиков. Народ, как зверь, следует заученному правилу, собираясь в стаи и срываясь в бегство, в надежде избежать оплаты. Безбилетная публика разношерстная: студенты и школьники, сельские мужички, молодые пары. Впереди всех – бабки с тележками.
Войну с безбилетным злом железнодорожники ведут давно. Последние годы контроль стал крепчать, угрожая существованию железнодорожного коммунизма на Горьке. Неплатежеспособные элементы должны отныне покинуть дивный новый мир железки. На их месте предполагается увидеть граждан, ответственных за имидж отечественного транспорта.
Проверяльщики сменили тактику охоты на зайцев. Если раньше они ограничивались двумя переходами через толщу народных масс, теперь сбор билетного урожая приобретает хаотичный и непредсказуемый характер. Контролеры освоили метод свободного перемещения по ж/д составу, что стало представлять непосредственную угрозу для туристов-нелегалов. К тому же и количество остановок сократили, что также усложняет выполнение беговых маневров.
Но и крепкая система дает сбои. Содержимое вагона высыпается на перрон для обхода охранителей. Присоединяюсь к лютой маргинальной стихии. Пару раз перебегаю вагоны, нахожу свободное кресло и проваливаюсь в чтение «Психологии влияния» Роберта Чалдини. Билетеры снуют мимо, не отвлекая от познавательного занятия. Ближе к часу ночи я дома.
Утром двигаемся автобусами до Дюкинских скал с пересадкой в Судогде.
Районный центр выглядит компактно. Продуктовые соседствуют с винно-водочным, а позолоченный бюст Ленина – с золочеными куполами церквей.
Выходя из винно-водочного, видишь отделение «Скорой» – избу начала ХХ века постройки с железным куполом и наличниками. О нынешнем веке напоминают только реанимобили. Наверняка в такой же избе молодой и еще неопытный Булгаков оперировал крестьянский люд. На «Скорую» у избы безучастно взирает Ленин, похожий цветом на своего двойника, забытого на российско-абхазской границе в Адлере. Тому с пейзажем и климатом повезло больше: дежурит под пальмой на фоне гор.
По соседству с судогодским Лениным расположилась барахолка, напоминающая мне владимирский рынок «Факел» эпохи 2000-х, где я покупал «патрули» – кроссовки, прозванные моими однокашниками говнодавами.
Пазик из Судогды ползет через лес к отдаленному поселку, выросшему при заводе «Красный богатырь», в стороне от него, в глубине соснового бора, – громадный полурукотворный «стадион» из каменных стен. Здесь добывали известняк и доломит, сейчас о его промышленном прошлом напоминают только изредка гремящие вдалеке большегрузы. Брошенный карьер освоили скалолазы: оборудовали с десяток маршрутов для лазания, в том числе довольно сложные, с выходом к нависающим камням и карнизам.
Мы неторопливо разбираем снарягу, устанавливаем страховочную веревку, изучая стену. Пока мы потеем на скалах, хаски по имени Милка активно привлекает женское внимание. Мне удается привлечь только ушибы, царапины и синяки.