Ради признания и принятия стаей можно страдать, потеть, рвать на пальцах мозоли третьего слоя… Ради этого можно рисковать стеклянными костями и бумажными мышцами. Ради этого можно жить. Иначе непруха. Нами правит иерархический инстинкт.
Тебя должны заметить, причем неважно, как именно… Телесные нарциссы помешаны на луке и внешних атрибутах успеха, интеллектуальные – на признании их умственного гигантизма. Этим последним, скорее всего, вообще класть, сильно ли они по облику отличаются от привокзальных маргинальных элементов… Но и они, эти последние, жаждут внимательных взглядов… Счастье примата – чтоб была стена, куда лезть, а если есть публика – и бананы не нужны…
С наступлением сумерек ставим палатку, варим булгур, принимая его с двадцатиградусной настойкой, и забываемся сном. Воскресный день до вечера торчим на стене…
Утро понедельника кажется недружелюбным: недосып, электричка, контры, толкотня по вагонам, перелазы заборов… И вот я уже в бизнес-центре в брюках с набитым 40-литровым рюкзаком и пенкой. У моего доброго шефа сегодня ДР – предстоит пить вино и петь в караоке.
Ты точно знаешь, есть вещи, что отзываются радостью в твоем теле. Это твое топливо. Это крест. Бессмысленно планировать почувствовать себя свободным, когда уволишься или кончишь вуз. Если не был свободным, то и не станешь. Немедленно найдешь себе другую тюрьму, потому что именно так ты и привык жить… Бессмысленно мечтать о том, чего ты никогда не делал. Это может разочаровать при первой пробе пера.
Но сейчас ты точно знаешь, что тебе приятно. Велопоездки, вечер с друзьями, ночной поезд со стаканом чая… Ты все знаешь, вот и обеспечь себя на каждый день радостью. Это твоя ответственность и твоя возможность.
Бег стал для меня спасительной соломинкой, а может, формой эскапизма. Я всякий раз убегал от навязчивых мыслей, проблем и упаднических настроений. Надевал кроссы, погромче врубал хард-кор и, кажется, избавлялся от всей дребедени, что копилась в черепушке, выплевывая ее наружу. Разгонялся, и жизнь будто налаживалась.
После полуночного холодного душа, едва устроившись в крохотной кухне с горячим чаем и печеньем «Американо», взметнулся: надо пойти пробежать, и, главное, раздетым. Подумал, медлить нельзя, а то запал спадет на нет.
Быстро надел шорты и выметнулся, в ушах зарычал Мэрилин Мэнсон. Разменяв первый километр, оказался на Строгинском мосту, взгляд провалился глубоко вдоль освещенного шоссе.
Холодный ветер постреливал по телу, примораживая наиболее уязвимые участки. Я активнее работал руками, чтобы согреть грудную клетку, и неистово орал, надрывался как проклятый, соревнуясь в громкости с агрессивными потоками воздуха. Это зажатые, запрещенные эмоции рвались наружу, как содержимое «Кока-колы» при добавлении соды. Броня сыпалась. Ярость оборачивалась ощущением силы, казалось, я все могу изменить, сделать все как хочу, прямо здесь и сейчас позволить себе быть сумасшедшим и свободным. Позволить эмоциям прорастать, больше не прятать их, не бояться их…
Однажды, когда в работе наступил кризисный этап, мне пришла идея: добежать до Москвы из южных областных центров, Липецка или Тамбова, – до 400 километров. Решение принимал впопыхах. Купил билет на электричку до Липецка, потом узнал на «Гисметео», что город на неделю занят дождями и грозами, билет вернул. Изучил погоду во всех соседних регионах, понял: надо ехать на северо-запад Вологодчины.
В Вологде застал проливной дождь. Только порядочно оторвавшись от границ города, нам удалось вырваться из грозового фронта. Идея забега при такой погоде казалась очень сомнительной. Я даже соврал водителю Денису, что бегу, мол, не один, а с группой. Всю дорогу он рассказывал мне про рыбалку. В этих краях и щука есть, и лещ, и судак.
На месте поджидали сюрпризы. Оказалось, что между Кирилловым, где я стартовал, и Череповцом на 100 километров дороги нет ни одного отеля. Мастер логистики. Из-за этого мне пришлось в первый день бежать 80 километров, до подъезда к Череповцу, хотя рассчитывал брать в день около 40 километров. На это ушло 12 часов – с четырех до четырех. Перед забегом мне, разумеется, не удалось заснуть, вскрылось, видать, подсознательное беспокойство.
В первый день бега я успел трижды попасть под дождь, дважды убегал от собак. Без перцовки повторить не рискну. Благодаря внезапным дождям, лесным тропинкам, не чурающимся болот, кроссовки поддерживали влажное состояние 24/7. Погода таким постоянством не отличалась и радовала бурными переменами: холодным ветром после дождя, а потом – солнечным пеклом.
Продмаги попадались раз в 30 километров. Воду приходилось просить у сельских, они набирали из колодцев, коих было в избытке. На каждые 10 километров бега я расходовал около литра воды.
Рассказал про свой одинокий марафон таксисту в Череповце. Тот поразился, что не получу никаких призов. На четвертый день подошел к Рыбинску, позади оставалось 180 километров. Передо мной посреди сельской грунтовки затормозил водитель автобуса, протянул мне из кабины минералку. Говорит: «Давно бежишь, я два рейса уже сделал, попей!»
За окном квартиры в панельной высотке на окраине города Владимира гремит поезд, унося пассажиров в Москву. Я решил двинуться тем же путем, только на двухколесном. Мне предстоит проехать более 200 километров по сельским грунтовкам, заглядывая в заснувшие в стороне от трассы поселки.
Пешеходная тропа выбирается из города и вьется вдоль богатого зеленью берега Клязьмы. Местами река ширится, соединяясь с озерами, образуя систему водных каналов, своего рода пойму. На высоких обрывистых песочных берегах молчат одинокие дубы. Здесь я бросаю рюкзак, чтобы сварить на опушке «Доширак» с копчеными колбасками.
Съезжаю с горбатой сельской дороги, мимо кладбища, заглядываю под деревянную крышу придорожного кафе. Внутренняя отделка и роспись сообщают о хозяевах заведения больше, чем если деликатно спросить. Стена занята изображением армянского монастыря в окружении снежных заломленных горных хребтов. Барную стойку украшает название расположенной на территории Турции горы-пятитысячника – «Арарат», – одного из главных символов Армении, который они считают священным и, более того, своим.
Мне предлагают острый суп с лепешкой и рисом, к которому я вдобавок заказываю капучино, между делом сообщая управляющей заведением, что с утра проехал на велосипеде 50 километров и собираюсь до вечера умножить пройденный маршрут вдвое. Ответ приходится записать в дневник:
– Как же сильно вы себя не любите или, наоборот, любите, даже не знаю… <> Есть же люди, авантюристы… У меня дочь все рвется куда-то поехать, залезть. Были в Сочи, тут же нашла гору, повела меня. Я выдохлась, говорит, сама до вершины дойду. Значит, не одна моя дочь такая… – успокоила себя мать.
Ночь найдена мной на берегу Клязьмы. Бросаю палатку на травяной настил, укрываясь под шатром сосновых ветвей. Ночь угрожает прохладой и стрессом одинокого бродяжничества, быстрее бы их переспать…
В 20:00, проводив солнце и кончив с исторической литературой о ВОВ, ныряю под шатер и там нахожу сон.
Разбудило солнце, очнуться в 5:00 в сосновом лесу у реки оказалось куда проще, чем в распаренном квадрате комнаты. Мобила с навигатором на издохе, за неимением зарядного стоит отыскать кафе с розетками, нахожу спасение в «Пятерочке», ее персонал любезно предоставил к моим услугам дырки под электричество.
Набравшись йогуртом с кофе, спешу колесить вдоль речных дубрав и высоких песчаных берегов Клязьмы. Впереди – деревни Копнино и Жохово, разрушенные ангары, торчащие скелетами на пустынном поле, редкий лес, и змеей за него уползает бетонка, ее плиты кем-то вшиты давно в изумрудных равнин полотно, обезлюдевших нынче…
Звездная ночь у реки. На костре подгорают белые боксеры, единственные в ассортименте походного рюкзака. Печень минтая со дна жестяной банки незаметно перебралась к глубинам желудка. Ночь на берегу тихая и холодная. Отсыревшая под дождями палатка встречает гнилым запахом, отель без звезд. Холодный жгучий воздух захватил два квадратных метра жилья. Заснул, завернувшись в спальник с головой.
Вечер – в вагоне электрички. Открываю блокнот, чтоб сбросить мысли. Прерывает худой мужчина в кожанке, выходец из Узбекистана, замеченный за целованием толкования Корана. Спрашивает, не спустился ли я с гор. Говорю, что выбрался из леса. Но в горах тоже бывал. Собеседника очень воодушевляет это открытие. Спрашивает про экспедицию Дятлова, знаю ли я о таком. Киваю.
– Знаешь, что с ними произошло? Замерзли? Э-э-э… Их убили. Ты знал? Глаза вырвали и языки. Их просто убили местные дикари… <> Растерзали. И все. А про метеориты, инопланетян – брехня… Я сам хотел туда поехать. Расследовать. Но поздно… Ты просто похож на них: с рюкзаком, ковриком, в походке. Поэтому вспомнил, – объяснил попутчик.
Взволновала мужика загадочная история перевала Дятлова, в криминалистике, видать, разбирается.
– Я отставной подполковник. Служил в МВД Узбекистана. Потом случился конфликт с СГБ (спецслужба. – Авт.). Сказали: или сядешь, или на пенсию. Я выбрал второе… Но семья-то привыкла жить в достатке. Вот приехал сюда строить жилой фонд.
Поезд прибыл на конечную станцию. Все вышли.
Дело было на берегу худенькой речки, почти ручья, скрытого раскидистыми лиственными деревьями. Вечер плавно переходил в ночь, и над головой уже появились белесые огоньки звезд. В этом сумраке я нашел проводника – экодизайнера Любовь Бяльон, мы оказались здесь, чтобы поговорить о ней, но стали говорить обо мне.
Тогда я узнал, что страдаю от запрета быть крутым. Я хохотал над этим неологизмом, но понял, о чем речь. Называть себя дураком, не претендуя на весомость личности и права голоса, – в общем, поведение удобное. Легко увильнуть от конфликта в конкурентной среде, избежать схватки. От дурачков доказательств не требуется. А вот если возомнил себя чем-то на людях, могут попросить изречь из горловой полости аргументы в защиту.