— Работа, — кивнул Вагин, опустился рядом на стул.
— Словесный портрет, — Оля протянула руку.
— Ах да, — Вагин вынул из кармана бумагу.
— Где он судился? — спросила Оля.
— Здесь, — сказал Вагин. — Иначе бы я не пришел.
— Иначе бы не пришел… — с усмешкой повторила Оля.
Оля нажала на клавиши. Компьютер радостно замерцал.
— Я давно тебя не видела, — сказала Оля.
— Я тоже, — сказал Вагин. Лениво посмотрел в окно. Там было лето.
— Что тоже? — спросила Оля. Пальцы ее продолжали скакать по клавишам.
— Давно тебя не видел, — объяснил Вагин.
— Это естественно, — с легким раздражением проговорила Оля.
— Раз я тебя давно не видела, значит, и ты меня давно не видел…
— Ты думаешь? — Вагин зевнул.
Оля вдруг бросила компьютер и стремительно повернулась к Вагину.
— Вагин… — начала она.
— Что? — невинно спросил Вагин.
Оля какое-то время глядела на него молча, потом опять повернулась к аппарату, ответила:
— Ничего…
Компьютер попискивал по-кошачьи.
— Ты не занят сегодня вечером? — спросила Оля.
— Занят, — ответил Вагин.
— А завтра?
— Тоже.
— Много работы?
— Я не люблю, когда от меня убегают, — сказал Вагин. — Не люблю.
— Я помню, — сказал Оля. — Ты найдешь его.
— Найду, — подтвердил Вагин.
— Ага! — неожиданно воскликнула Оля.
— Что? — Вагин резко поднялся, впился в экран.
— Сычев Леонид Владимирович, 1951 года, уроженец Перми, трижды судимый, тяжкие телесные, разбой, разбой, освободился в июне прошлого года, номера уголовных дел… прежнее место прописки… Клички: Сыч, Филин, Птеродактиль, Птица.
— Хорошо, — сказал Вагин, выпрямился, улыбнулся.
— Значит вечерами ты занят? — спросила опять Оля.
— Занят.
— А сейчас?.. — Оля запнулась на долю секунды. — А сейчас десять минут не найдешь для меня?
— Десять минут? — повторил Вагин рассеянно. — Найду.
Он говорил, а рука его уже тянулась к телефону.
— Гостиница? — проговорил он в трубку. — Кобелькова, пожалуйста, администратора. Да…
Оля тем временем подошла к двери, заперла ее.
Возвращаясь, на ходу сняла платье, осталась в маленьких трусиках, швырнула платье на стул, присела перед Вагиным на колени, стала расстегивать его джинсы, руки ее дрожали, не слушались, верхняя губа вздрагивала нетерпеливо.
— Леша, — говорил Вагин, — это я. Срочно. Сычев Леонид Владимирович. Откинулся прошлым летом. Разбой. Клички Птица, Птеродактиль, Филин, Сыч. Два дня сроку. Ищи, — Вагин осекся, вздрогнул, прикрыл глаза, проговорил тихо: — Ищи, Леша, ищи… — повесил трубку, опустил руку, погладил Олю по волосам, откинул голову назад, простонал тихо, лицо светлое, покойное.
Квадратный зал ресторана. Небольшой. Столиков на десять. Все заняты. Красные стены. Фонтан. Струя тугая, шумная. На стойке бара телевизор. Видео. Поет Патриция Каас.
К стойке подходит Плечистый-Птица, опять в парике, опять с усами, решительно выключает телевизор, говорит громко:
— Внимание! Прошу всех посмотреть в сторону входной двери.
Все посмотрели. И посетители, и официанты. И метрдотель. И съежившийся за стойкой бармен. И даже сам Плечистый-Птица тоже посмотрел в сторону входной двери. Она резко и шумно отворилась, ударилась о стенку, загудела деревянно, отскочила от стенки, с размаху двинула по заду вошедшего уже в зал еще одного усатого-волосатого, тот не удержался, скакнул вперед, руки вытянув, чуть не упал, невысокий, ладный, хрупкий, удержался-таки, в маленькой кисти — длинноствольный пистолет, вздрагивает, тяжелый, крупнокалиберный.
Птица ухмыльнулся, продолжал:
— Теперь взгляните на дверь, ведущую в кухню…
Взглянули. Там потные поварихи с бледными дрожащими лицами, вот-вот в обморок рухнут, но пока стоят, друг за дружку держатся, за ними — третий усатый-волосатый, большеголовый, грузный, пыхтит с посвистом, устал… В руках обрез двустволки, курки взведены.
— Я не могу просто так сидеть и смотреть на все это, — сдерживаясь, вполголоса проговорил находившийся за одним из столиков черноволосый, аккуратно одетый мужчина. — Я не имею права просто так сидеть и смотреть…
— Нет, — сказала сидящая рядом женщина, накрыла своей рукой его сжатый белый кулак. — Нет…
— Я не могу, — повторял черноволосый мужчина — он тер пальцами висок. Что есть силы. Морщился. — Я не имею права… Я не могу… Я же работник милиции. Я же оперативник… Понимаешь?! Понимаешь?!
— Нет, — говорила женщина, искала его взгляд, моргала часто. — Нет, нет, нет…
— А теперь обратите взоры на меня, — весело сказал Плечистый-Птица и тоже вынул оружие — гладкий никелированный пистолет. — Все понятно?
Посетители энергично кивнули, мол, все понятно. Только черноволосый мужчина не кивнул, сидел, выпрямившись, внимательно разглядывал хрупкого налетчика, потом сказал женщине, невесело усмехнувшись:
— Справили рожденьице, мать твою!..
— Нет, — говорила женщина. — Нет, нет, — ее длинные алые ногти судорожно царапали его кулак, оставляя на нем четкие красно-белые борозды. — Нет…
— Я очень рад, что всем все понятно, — одобрил Птица. — Теперь я пройдусь по залу и соберу деньги и драгоценности, которые вы сейчас положите на столики.
— А хрен в задницу не хочешь, сука! — крикнул черноволосый и стремительно метнулся со стула в сторону хрупкого налетчика. Прыжок, другой… Черноволосый сшиб Хрупкого наземь, прижал коленом к полу руку с пистолетом, занес тяжелый круглый кулак над его головой.
— Не надо! — тонко завизжал Хрупкий. — Я боюсь! — замотал головой из стороны в сторону.
— Убери руки, — хрипло заорал Птица. — Убери руки! Убью! Убью!
Вытянул пистолет в сторону черноволосого, переступал с ноги на ногу, нервно, дерганно.
Черноволосый вдруг нахмурился, нагнулся над Хрупким, вгляделся ему в лицо, сорвал усы, выпрямился, ошарашенно взглянул на Птицу…
— Так это… — выговорил растерянно.
И только тогда Птица выстрелил.
Пуля попала черноволосому точно в переносицу. Его швырнуло назад, он рухнул на пол, тяжело, с глухим коротким стуком, выгнул спину на мгновенье, обмяк, замер.
Заголосила женщина, что сидела рядом с ним, повалилась трудно на стол, застучала кулачками по тарелкам, рюмкам, фужерам, руки мокрые от крови…
— Уходим! — закричал Птица. — Уходим быстро! — попятился к кухне.
За ним потянулся и Большеголовый.
— Стоять! — фальцетом выкрикнул Хрупкий. Он уже поднялся, уже опять нацепил усы, стоял, безбровое лицо съежено — не прошел еще испуг, — цепко оглядывал зал. Поднял руку с пистолетом, выстрелил в потолок. Посыпалась сверху белая пыль.
Хрупкий выкрикнул высоким голоском:
— Деньги и драгоценности на стол!
Посетители зашевелились, стали суетливо шарить по карманам, раскрыли сумочки, расстегнули кошельки, развернули портмоне.
Птица и Большеголовый переглянулись, нехотя вернулись в зал.
— Давай, милый, действуй, — устало сказал Хрупкий, сел на ближайший стул, закинув ногу на ногу, достал пачку сигарет «Мальборо», закурил, щурил левый глаз от дыма.
— Пожалуйста, пожалуйста, — со всех сторон к Птице тянулись руки с деньгами, с перстнями, с кулонами, с цепочками, с бусами, с ожерельями, с подвесками, с брошами, с заколками, с серьгами. — Пожалуйста…
Ворота были железные, тяжелые, и поэтому отворялись долго и с натугой. Створки расползались нехотя, медленно и нудно скрипели. За воротами стоял хмурый милиционер, тер глаза, будто со сна, а за милиционером виднелся двор, и во дворе желтели милицейские машины-«газики», а за «газиками» блестели мытым стеклом большие двери, и на стекле было написано «Дежурная часть», а возле дверей стояли люди, и в штатском, и в милицейских мундирах, и все как один смотрели на ворота. Молчали. И не курили даже.
Наконец, ворота открылись, и во двор въехали два автобуса и пыльный грузовик с глухим фургоном — «воронок».
Из первого автобуса вышел Вагин. Он был в бронежилете, в руках держал десантный автомат. На лице пот, в зубах сигарета.
— Ну? — спросил один из стоящих у дверей офицеров — розовощекий, упитанный майор.
— Пятнадцать, — ответил Вагин, размял затекшие ноги, отшвырнул окурок в сторону. — Как минимум четверо в розыске. Остальных привязывать будем. Кто-нибудь да опознает… Вымогатели, воры. Семь человек со стволами. На завтра надо выдернуть всех терпил. И «поджопных» тоже.
— Терпил-то мы вызовем, — согласился майор. — Конечно. Мы обязаны, — после паузы заговорил громче, внятней. — А что касается тех, заявления которых, как ты выражаешься, якобы подложены под мягкое место наших сотрудников, то есть сокрыты, этих не получится, потому что такое безобразие, как сокрытие заявлений граждан, в нашем подразделении не имеет место быть… — повернулся к офицерам, заметил с усмешечкой: — Без году неделя в управлении, а туда же, в командиры… Резвый!
Вагин, не торопясь, подошел к майору, ткнул ему в живот стволом автомата, сказал ласково, улыбаясь:
— И «поджопных» тоже!
— Хорошо, — кивнул майор, розоватость со щек пропала, появилась бледноватость. — Конечно…
Задержанных вытаскивали из автобусов, из «воронка», и, подталкивая в спину прикладами автоматов, гнали бегом в «дежурку». Иногда кое-кто сопротивлялся и кричал примерно такие слова: «За что повязали, суки ментовские?! Требую прокурора, и адвоката, и иностранных журналистов!»
Таких били.
Не сильно, правда.
Для острастки.
Помогало…
Вагин стоял у деревянного барьера, за которым сидели дежурные офицеры, снимал бронежилет.
Неподалеку, тоже возле барьера, откатывали «пальцы» одному из задержанных, здоровому мордатому малому. Малый был весь в коже — брюки, куртка, галстук — модный. Склонив к плечу голову, он сонно наблюдал за милиционером, который возился с его руками.
Вагин снял, наконец, бронежилет, положил его на барьер рядом с автоматом, сказал офицеру, устало шевельнув пальцами:
— Принимай.