— Стойте спокойно. Попробуйте не навредить себе. Одно движение — и будет худо.
Сказал и подумал: а что дальше, сколько они так стоять будут — минуту, час, два? До каких пор? Крикнуть, позвать на помощь? Сразу поймут, что он не тот, за кого выдает себя, и что тогда? Бежать? И опять тоска прихватила где-то внутри. «Зачем, зачем, господи?» — болью стучало в висках. Оцепенение прошло, фигуры зашевелились, чуть заметно без резких движений. Но положение их изменилось, один руку приспустил, другой подтянул ногу. Этого и боялся Данин. Они приходят в себя, они начинают думать. Что же делать теперь? И лежащая на земле женщина тоже чуть сдвинулась с места, приподнялась, оперлась на руку, светлое платье ее четко угадывалось в темноте.
Тот, что в середине был, и вовсе опустил руки, прокашляв, сказал тихо, вкрадчиво:
— Послушайте, товарищ, что вам угодно? Вы так напугали нас, так внезапно выскочили, что мы сразу толком-то и объяснить ничего не могли. — А голос подрагивал, причудливо менялась его тональность: не справился, видать, его обладатель еще с волнением, со страхом первоначальным. — Повздорили вот с девушкой, поспорили, а сами знаете, женщины — они неуправляемые, истерички, и пришлось вот успокоить, а вы сразу — не шевелиться, стоять… Вы уж простите, пошумели малость и разойдемся, правда, ребята?
Двое молча кивнули согласно, переступили с ноги на ногу, разминая напрягшиеся мышцы. Они уже успокоились, решили, что все обойдется. «А может, и впрямь уйти?» — вяло подумал Данин. Он жалел уже, что ввязался, не от страха жалел, а от того, что действительно не в свое дело влез, и ребята вроде не плохие, нормальные ребята, и тот, что говорил, видно, грамотный, интеллигентный малый, судя по речи во всяком случае. Да, можно и уйти. Совесть его чиста, он доволен, он будет спать спокойно.
Глаза пообвыкли, и теперь он яснее различал фигуры. Тот, что голос подавал, был худой и стройный; который справа от него — нескладный, громоздкий, с приспущенным левым плечом, в кепке, маленькой, клеенчато поблескивающей; у третьего Вадим успел разглядеть большую продолговатую голову и кривые ноги. Лица все так же тонули в чернильной темноте.
— Ну хорошо, — сказал Данин, — хорошо. Только девушку поднимите. И расходитесь.
Он сделал шаг назад, потом еще один, повернулся неторопливо, зашагал вразвалку, спокойно, чтобы не было видно, что хочет он уйти поскорее, что быстрее за угол зайти стремится. Но тут внезапно больно по ушам хватило — взвился безнадежный крик:
— Не-е-е-т! Не уходите! Они убьют меня!
И не думал он ни о чем, не решал ничего, не размышлял, развернулся автоматически, как по команде, как на тренировке, сорвался, словно с высокого старта, опять руку под куртку сунул, хотел уже гаркнуть: «Стреляю!» — понадсадней гаркнуть, пострашнее, но не успел, метнулись парни в стороны. Один через палисадник, другой к забору, к железным воротцам, а третий, тот, что уговаривал его, вдоль дома, а там за угол можно — и на улицу. Умело удирали, будто не впервой. Вадим кинулся за тем, третьим. Посмотрим, кто кого, уж с тобой-то одним я справлюсь.
Но не успевал за ним Данин, тот бегал отменно и, как показалось Вадиму, даже профессионально, не простой это любитель бега был, или, может, так ему только показалось. Парень сделал ошибку, когда перед углом дома уже, у освещенного окна повернулся, чтобы посмотреть, далеко ли успел пробежать его преследователь, и Данин разглядел его лицо, цепко разглядел, четко, как сфотографировал. Так только в минуты высочайшей собранности и напряженности бывает, как сейчас. Симпатичный парень был, даже можно сказать — красивый, но это потом уже Вадим отметил, когда вспоминал его лицо. И волосы его светловатые отметил, и широко расставленные глаза, и густые брови, и впалые щеки, и тонкие губы энергичного рта, и то, что парень этот не совсем и парень, а мужчина лет тридцати-тридцати двух… А пока Вадим бежал, с каждым метром отставая, а через сотню метров уже на улице просто споткнулся о неведомо откуда взявшийся кирпич, видимо, с машины упавший или мальчишками принесенный, и рухнул на мостовую вперед лицом. Только руки вытянутые и спасли. Упав, перекатился на бок, прервал дыхание, замерев на секунду, вскочил, огляделся, а парня уже и след простыл. Данин сплюнул, махнул рукой, потом усмехнулся такой искренней своей досаде и повеселел от этой усмешки. Вот тебе и приклю-ченьице. А что, славно вышло. Хоть разнообразие какое-то. А то все работа, дом, диссертация, случайные женщины, скучные беседы с друзьями, опостылевшие рестораны…
Обратно вернулся тоже бегом, волновался: что там с женщиной? Она уже поднялась и, опираясь на дерево, отряхивала платье. Движения ее были скованны, будто каждое из них ей давалось с трудом и болью. Увидев Данина, она выпрямилась, убрала набежавшие на лоб волосы назад, обратила лицо к нему. Он в темноте разглядел ее улыбку и сразу понял, почувствовал, каким-то другим зрением усмотрел, что она очень даже хороша. По всему это заметно было, и как руку поднимает, как поворачивает голову, как платье отряхивает. Вот сейчас ей не очень здорово, а все равно, глядите, как держится. Такое не отрабатывается перед зеркалом, с этим рождаются, как с голубыми или карими глазами, как с родинкой на щеке. Поскорее хотелось на свет ее отвести, рассмотреть, что же у нее за лицо, хотя он уже знал заранее: чудесное лицо. Ну просто роман какой-то. Бандиты, пленная красавица, рыцарь-избавитель — тоже недурен, высок, строен, независим, умен. Черт побери, как все чудно складывается. Вадим был в прекрасном расположении духа.
— Самочувствие? Жалобы? — улыбаясь, спросил он.
— Отвратительное! — Женщина тоже постаралась вновь улыбнуться. — Хочу домой.
Она оттолкнулась от дерева, качнулась и чуть не упала. Вадим подхватил ее. Чудесное, жаркое, ароматное тело. Данин почувствовал, что лицо его запылало. Вот еще не хватало, сроду не краснел. Она вежливо отстранила его.
— Сумочка, — проговорила растерянно, — не унесли же они ее! — Женщина, поморщившись, неловко обернулась, остановила взгляд на единственном подъезде. — Или у Митрошки она осталась?
Вадим тоже пошарил глазами вокруг, но ничего не увидел.
— Ну да Бог с ней, — женщина махнула рукой. — Там, собственно, и не было ничего, да и старенькая уже, Бог с ней.
— Да, извините, — она опять повернулась к Данину. — Спасибо вам огромное. Я думала уже все. Просите, что хотите. Ну что вы хотите?
— Я уже все получил.
— Не поняла.
— Слова благодарности. Вот что нужно благородному мужчине от женщины.
Она слабо усмехнулась:
— Пошли.
Ступала она еще нетвердо, но усилием воли заставляла себя держаться прямо, чтобы не дай Бог кто не увидел, что она не такая, как всегда, что у нее что-то не так. Иные женщины, наоборот, стараются выглядеть измученней, утомленней, чтоб пожалели их, приласкали, доброе слово сказали, а эта, видно, не из тех, у этой всегда все хорошо на лице, что бы ни случилось, макияж и улыбка, даже если не совсем веселая, но все же улыбка. Тускло-желтый, как кошачий глаз, фонарь высветил ее лицо с одной стороны — свет упал удачно, славное было у нее лицо при таком свете: мягкое, большеглазое, яркое. На такие лица оборачиваешься, взглядом провожаешь, жалеешь, что не с тобой эта женщина, помнишь ее некоторое время, даже если мельком вполоборота увидишь, все равно помнишь. Но все же был недостаток у нее, был — нос маловат, короток и ниже переносицы словно продавленный немного. А может, наоборот, достоинство это — ведь так гармонично смотрится все ее лицо. «Выглядит она замечательно, — подумал Данин. — Но за тридцать уже, за тридцать. Ну что ж, мне тоже без года тридцать. Самый раз». Подумал так, но знал, что ничего не будет, не станет он сейчас куражиться, ухаживать за этой прелестницей чуть насмешливо — снисходительно и по-мужски ласково в то же время, как умел. Знал потому, что не чувствовал в себе этой потребности. Чего-то не было в спасенной красавице того, что любил в женщинах, чего-то не хватало. «Щепетильным ты стал в женском вопросе, — усмехнулся он про себя. — Избаловали…»
— Вы и впрямь из милиции? — спросила она с едва заметной насмешкой и откинула голову чуть вбок, чтобы удобней было на него смотреть.
— Нет, — сказал Данин. — Не из милиции. Это я так, для острастки, для большей убедительности. Как увидел, что их трое, так и обмер. Задребезжали коленки-то, вот и сказал.
— Откровенно вы, — она повела подбородком, то ли одобрительно, то ли удивленно. — Немногие мужчины решаются говорить о своих страхах.
— Это я так, чтобы вам понравиться, — сказал Вадим. — Женщины любят, когда мужчины смело признаются им в своих нед остатках. Отд ельных, скажем так, нед остатках. Женщинам такие мужчины кажутся свободными от условностей, делаются ближе. Верно?
— Верно, — рассмеялась женщина. — Вы знаток. Теоретик или практик?
— Все понемножку.
Так и есть — исчез завод. Пропало желание знакомился, просить телефон. Что сбило его, он никак не мог понять. Нестерпимо хотелось домой.
Женщина вдруг снова качнулась, как тогда, у дерева, прихватила лоб руками, остановилась, задышала часто.
— Что, что с вами?! — Вадим поддержал ее за локоть.
— Сейчас, сейчас, — ослаб голос, и слова она будто выдохнула. Руки сползли со лба, опустились, коснулись живота, вжались в него пальцами. Женщина согнулась и выпрямилась тотчас. Данин нахмурился. Они были почти у бульвара, людей прибавилось. На них стали обращать внимание. Они снова пошли, только уже медленней.
— Знакомые ваши? — спросил Данин, всматриваясь в свою спутницу.
— Где? — испуганно огляделась женщина.
— Ну те, которые удрали?
Она замешкалась на мгновение.
— Да нет.
— Ну как же «нет»? Я же слышал разговор.
— Какой разговор? Что вы слышали? — Лицо ее обострилось, будто высохло. Взгляд, недобрый, колкий, метнулся к нему и опять ушел в сторону.
Вот те на. Не хочет говорить о своих знакомцах. Занятно.
— Ну как же, разговор про мужа, еще про чего-то там.