Начиная с 70-х годов английскую литературу захлестнул невиданный до того интерес к XIX веку. Сколько сил потратила в 20-е годы Вирджиния Вулф, чтобы доказать, что Арнольд Беннетт — никудышный бытописатель, что тайны человеческой психологии ему недоступны. Однако Маргарет Дрэббл, по своим идейным убеждениям феминистка, не раз в своем творчестве восстававшая против ригоризма викторианской морали, в 70-е годы пишет обстоятельную монографию о Беннетте, восторгается его мастерством и предлагает современным романистам учиться у Арнольда Беннетта умению воскрешать на страницах книг жизнь в богатстве деталей и подробностей. Дрэббл не исключение: Чарльз Перси Сноу предлагает в надежные учителя Энтони Троллопа, Энгус Уилсон — Редьярда Киплинга, и все они вместе не устают повторять — учитесь описывать жизнь у Джейн Остен.
Интерес к XIX веку, не только к его литературе, но и к быту, морали, психологии, получил определение «викторианского возрождения». Оно условно: жизнь и творчество Джейн Остен хронологически не укладывается в рамки викторианского периода. Но дело, конечно же, не в точности дат, а в сути.
Только тот, у кого сердце из камня, иронизировал Оскар Уайльд, будет лить слезы над маленькой Нелл из «Лавки древностей». Сколько раз в начале века да и после второй мировой войны повторялось это суждение великого парадоксалиста. С каким презрением говорили о Голсуорси и его «Саге о Форсайтах». Однако сейчас Диккенс вновь любим и почитаем, а английский телефильм по роману «Сага о Форсайтах» стал первой ласточкой «викторианского возрождения».
К полному недоумению социологов, психологов, кинокритиков, литературоведов этот многосерийный фильм вызвал к себе бурный интерес. В те дни, когда по британскому телевидению демонстрировалась очередная серия «Саги о Форсайтах», английские кинотеатры, зазывно предлагающие фильмы ужасов, порнопродукцию, детективы и вообще всяческую массовую дребедень пустовали. Загадка да и только, разводили руками специалисты.
Впрочем, недоумевать могли и их американские коллеги, столкнувшиеся с необъяснимым успехом книги Эрика Сигала «История любви». Безусловно, нельзя поставить на одну доску знаменитый роман Голсуорси и книгу, о которой уже через десять лет будут помнить только специалисты. Но они, как это ни парадоксально, знаки одного и того же явления в культуре и социологии.
История двух молодых людей, их любви, смерти молодой женщины от лейкемии, история достаточно банальная, написанная без модного в американской литературе натурализма, напротив, с неприкрытым пафосом, тронула сердца миллионов американцев. Среди них были не только средние читатели и зрители, падкие на сенсацию, — над книгой Эрика Сигала рыдали искушенные и прожженные главы видных американских издательств. Получается, что и в Америке есть свое «викторианское возрождение», а если внимательно приглядеться к литературе других стран, то черты или ростки явления, для обозначения которого, наверное, наиболее подходит понятие «ретро», обнаружатся и там.
Энгус Уилсон, известный романист, литературовед, автор изданной в нашей стране монографии «Мир Чарльза Диккенса», считает, что «викторианское возрождение» — форма эскепизма, стремление уйти от социальных и технологических потрясений наших дней. Читатели ищут в книгах Троллопа и Джейн Остен «крепость моральных устоев, которая сегодня утрачена». «Я читаю романы XIX века, — пишет Маргарет Дрэббл, — потому что ощущаю в них широту и правдивость, порожденные самой жизнью. В них есть длинноты, но этих длиннот очень много и в самой жизни, и викторианцы — Джордж Элиот, миссис Гаскелл, Диккенс, а позже такой социальный романист, как Арнольд Беннетт, — привлекают меня именно сочетанием скуки и драматизма — тем самым, что составляет удел каждого обыкновенного человека… Мы восхищаемся в викторианцах тем, что сами утратили…»[2]
На гребне этого интереса и была «открыта» Барбара Пим.
Биография Барбары Пим столь же скупа событиями, как бедны происшествиями ее книги. Мэри Крэмптон — таково настоящее имя писательницы — родилась в 1913 году в Оксфордшире. Мать — помощница органиста в местной церкви; об отце известно меньше. Возможно, он был видным государственным служащим, но что заставило его сменить оффис на церковный хор, где он пел до конца своих дней, сказать трудно. Мэри Крэмптон и ее сестра Хилари избегали разговоров на эту тему.
Детство Мэри Крэмптон, прошедшее в патриархальной среде приходских священников, среди размеренных, неспешных чаепитий, благотворительных базаров, скромных, но исполненных достоинства церковных служб, в дружной, любящей семье, было счастливым и спокойным. Детские впечатления оказались очень стойкими: почти в каждой книге действие происходит в каком-нибудь провинциальном городке или деревушке Оксфордшира, а среди главных героев — почти всегда приходский священник.
В 1931 году Мэри Крэмптон поступила в Оксфорд, где занялась изучением английской литературы. Примерной студенткой она никогда не была, тем не менее университет дал ей вполне основательные знания, а главное — привил любовь к поэзии. Среди любимых авторов Барбары Пим — Шекспир, Мильтон, Поп, Ките, Вордсворт, Харди. Литературное, гуманитарное образование писательницы чувствуется уже в первом ее романе «Ручная газель», который был начат в 30-е годы в Оксфорде, а опубликован лишь в 1950-е годы. Цитаты, литературные аллюзии, парафразы известных сюжетов — все это в изобилии, хотя и ненавязчиво, присутствует в прозе Барбары Пим.
Оксфордский период, по воспоминаниям Барбары Пим, был самым радостным в ее жизни. Впереди было еще столько надежд, интересных, обещающих встреч. Разочарование, грусть, болезни, одиночество, о которых с таким проникновением, в значительной степени основываясь на своем опыте, позже напишет Барбара Пим, казались пока что страницами чужой судьбы. Первой горькой страницей в ее собственной судьбе стало расставание с любимым человеком на последнем курсе университета, разлуку с которым, как показало время, она так никогда и не смогла пережить.
Начинается война. Несмотря на протесты близких, Барбара Пим записывается в ряды женской вспомогательной службы Военно-морских сил Великобритании. Просит отправить ее подальше от Англии, в Италию, надеясь, что там, вдалеке от дома, сумеет излечиться от грустных воспоминаний. Но все же тоска по родным местам пересиливает, и она возвращается в Лондон. Остальные военные годы она проработала цензором по ведомству гражданской переписки. Назвать это занятие увлекательным трудно, но Барбаре Пим оно явно пошло на пользу. Обычная, тоскливо-безрадостная, будничная жизнь, смешная и жалкая, но и по-настоящему драматичная, лежала перед Барбарой Пим во всей ее обнаженности на страницах писем, которые она была обязана инспектировать и из которых почерпнула богатейший материал для своих будущих произведений. «Ведь правда диковинней вымысла», — эту пословицу любила повторять Барбара Пим.
Начиная с 1945 года Мэри Крэмптон — заместитель главного редактора солидного социологического журнала «Африка». С журналом связан наиболее долгий период ее жизни — вплоть до 1971 года, когда после тяжелой онкологической операции она была вынуждена уйти на пенсию.
Однажды Барбару Пим спросили, не мешала ли работа в журнале ее творчеству. «Нисколько, — уверенно ответила она. — И дело не только в том, что многолетнее общение с социологами помогло написать один из моих самых забавных романов „Совсем не ангелы“. Действие в нем как раз происходит в социологическом институте, похожем на тот, при котором существовал мой журнал. Среда это особая. Социология привлекает меня еще и потому, что по своим задачам она удивительно похожа на писательское ремесло — то же внимательное вглядывание в жизнь, неспешное изучение быта, нравов, характеров людей, та же неторопливость с выводами. Конечно, писатель свободнее социолога — в его распоряжении замечательный дар — воображение. Тогда как социолог — только ученый».
Последние годы жизни Барбара Пим провела вместе с сестрой в Оксфордшире. Здесь в одно прекрасное утро она узнала, что знаменита и что все английские издательства жаждут ее новых произведений. Правда, еще она знала, что смертельно больна, что дни ее сочтены. Переносила она свой недуг стоически и даже посмеивалась над своим плачевным состоянием: «Если бы у меня когда-нибудь были дети, я бы их назвала Терпение и Мужество. Довольно мрачная парочка». Конечно, успех вдохнул в нее силы. Но роман «Несколько зеленых листьев», вторая книга Барбары Пим, с которой познакомится наш читатель[3], вышел уже посмертно.
После 1977 года о Барбаре Пим писали немало. Постепенно, благодаря усилиям критиков и литературоведов, у английского читателя сложился образ автора «Превосходных женщин» и «Осеннего квартета» — суховатая, чопорная, ироничная, желчная старая дева, наделенная какой-то поистине фантастической способностью все подмечать, удалившаяся от мира и наблюдающая из своего уединения за слабостями и пороками человеческой натуры.
Такой образ кочевал из статьи в статью до 1984 года, иными словами, до того времени, когда сестра писательницы Хилари после долгих колебаний и раздумий решилась опубликовать письма, дневники и записные книжки Барбары Пим. В первую очередь ею руководило желание хотя бы до некоторой степени разрушить легенду о чопорной старой деве-затворнице из Оксфордшира.
Истины ради надо сказать, что этот миф был создан не без стараний самой Барбары Пим. Еще в 1940 году Мэри Крэмптон пришла в голову забавная мысль — а почему бы не придумать себе маску, не раздвоиться, как раздваивается, скажем, герой знаменитой повести Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда»? И вот в ее письмах — а она была отменной корреспонденткой, как викторианские писательницы XIX века, — она нередко принималась вести рассказ от лица ужасной зануды и злыдни Барбары Пим. Когда же стала печататься, то решила, что Барбара Пим не такой уж плохой псевдоним.