Кроме того, комментаторам требовалось разъяснить для широких масс психологические, исторические, духовные мотивации героев Торы – духовного средоточия еврейской религии – выразить к ним свое отношение. А поскольку рассказы Писаной Торы обычно краткие и напрямик из них подчас трудно что-то вывести, то особую популярность в поздней античности и средневековье приобрел жанр мидрашей (от слова «драш») – попытка через последовательный нарратив дать новое толкование священному тексту. Мидраши стали основным типом комментариев на события Торы; из них выводили и алахические предписания, и нравственные наставления.
Однако иносказательная изощренность мидрашей, полет фантазии в конструируемых там рассказах о библейских событиях привели к тому, что стал теряться буквальный смысл древних источников. А с развитием мистических учений и каббалы, когда реальные события и персонажи текста Торы начинают представляться лишь как символ совершенно иных событий, происходящих в духовном мире, в столкновении мистических сфер, описанные в ней реальные герои, жизненные конфликты, конкретные исторические детали превращаются в иллюзорные и незначимые сами по себе. В результате, если раньше восприятию святости Торы мешал упор на буквальное ее прочтение, теперь возникла опасность разрушения святости Торы по прямо противоположной причине – оторванности комментариев от непосредственного текста Торы.
Соответственно, зародилась обратная тенденция. Мудрецы стали настаивать, чтобы священные источники прочитывались в первую очередь буквально, в пшат. Уже великий мудрец Саадия Гаон (IX–X вв.) требовал прочтения текстов Торы в их буквальном значении, за исключением нескольких случаев, когда это невозможно. Но даже эти исключения были довольно расплывчатыми и позволяли прочитывать множество текстов аллегорически. Поэтому ряд последующих мудрецов ужесточили требования к буквальному прочтению Торы и расширили их на писания мудрецов. Апогея эта тенденция достигла, с моей точки зрения, уже в XX в. у последнего, 7-го, Любавического Ребе, М. – М. Шнеерсона. Ребе требовал буквального прочтения не только Торы, но и всей Устной Торы: «Слова Торы и Писания верны и достоверны в их буквальном значении… за исключением очень немногих случаев», «Стихи Торы и высказывания наших мудрецов не могут быть отделены от их буквального смысла». И Ребе даже приводит в пример фрагмент из талмудического трактата Моэд Катан: «Фараон был высотой с локоть, и борода его была с локоть», требуя понимать его буквально (и не закончив сообщение из Талмуда, где говорится, что член фараона был длиной с локоть и ладонь). Другое дело, добавляет Ребе, что надо подумать, зачем мудрецы оставили нам эти подробности.
Однако линия буквального прочтения, естественно, не стала ведущей в последующей исторической традиции еврейской интерпретации текста. Большинство современных раввинов смотрят на аггадические тексты, мидраши совершенно иначе. Они утверждают, что буквально их прочитывать нельзя: они подчиняются особым правилам прочтения. И, казалось бы, очень близкие по сюжету и формам литературные тексты, которые в академической среде рассматриваются как сходные и требующие применения общих методов литературно-исторического анализа, в религиозной традиции рассматриваются совершенно иначе: скажем, арабские легенды – это просто легенды и сказки, а вот еврейские с точно тем же сюжетом – это глубочайшие тексты, имеющие множество глубинных смыслов. И их, дескать, нельзя прочитывать буквально.
Тем не менее некоторые выдающиеся мудрецы позднего Средневековья, ссылаясь на мидраши, прочитывали их именно буквально – как тот же великий комментатор Раши. И лично у меня, признаюсь, большое удовольствие (хотя мне оно, конечно же, не близко интеллектуально) доставляет буквальное толкование Торы и особенно многочисленных раввинистических писаний. И я страшно доволен, что могу законно опираться при этом на соответствующую концепцию некоторых наших выдающихся мудрецов. Кроме того, я, признаюсь, по натуре своей раблезианец и обожаю разные истории, связанные с бытовыми, эротическими, физиологическими подробностями. А в этом плане еврейский фольклор поистине не имеет себе равных и являет просто океан наслаждения – особенно с учетом того, что наши мудрецы, в частности, очень четко понимали, какую высокую роль играет эротическая составляющая в жизни человека. Поэтому Талмуд, мидраши буквально пронизаны эротической тематикой, и именно в этом ракурсе очень неожиданно толкуются многие стихи Торы и ТАНАХа.
Но именно такая особенность Писаний наших мудрецов, а также их дискуссии на очень необычные темы, парадоксальные толкования, от которых у светского, да и вообще современного человека могут волосы встать дыбом, ставит современных раввинов в сложное положение.
С одной стороны, святость Торы и писаний наших мудрецов (особенно тех из них, которые требуют буквального прочтения) заставляет уважительно относиться ко всем текстам. С другой – многие из этих древних текстов, талмудических дискуссий как-то неловко приводить и цитировать, чтобы не оставить читателя с разинутым ртом и выпученными глазами. И тем более приводить их читателям-неевреям, чтобы те не подумали что-то плохое о евреях. Поэтому эти тексты оставляют для узкого рассмотрения учащихся ешив, да и то далеко не всех, а широкому еврейскому читателю приводят тщательно отобранные разные высокодуховные тексты и рассказывают о Талмуде как величайшем произведении человечества. Талмуд – действительно великое произведение, но, как отмечено выше, широкая еврейская публика, охотно провозглашающая этот тезис, склонная к вере в Бога и даже соблюдающая, Талмуд почти не читает, предпочитая слушать о нем в Интернете. Велик же он не только своей диалогичностью, историческим, литературным, религиозным содержанием, но и необычайно высоким качеством фольклорного материала, равного которому, кажется, не существует. Полет фантазии мудрецов настолько безграничен, что порой кажется, такое придумать просто невозможно – и тем не менее это есть. Но, увы, именно этот великий фольклор, совершенно невероятные дискуссии мудрецов остаются неизвестными и еврейскому читателю, и тем более нееврейскому.
А поскольку я как раз люблю читать разные тексты, несколько лет назад я решил ознакомить своих друзей и подписчиков в соцсетях с разными любопытнейшими комментариями наших мудрецов на тексты Торы. Из реакции читателей на мои посты я понял, что эти тексты им совершенно неизвестны и очень им интересны. Иначе говоря, не будучи никаким религиозным авторитетом, который имеет право учить людей, или академическим ученым, я просто делился и делюсь прочитанным. Я посчитал это дело очень увлекательным для себя и в том плане, что, будучи человеком, пишущим литературные тексты с самого детства, я все время пытаюсь найти стилистически правильные ходы, выработать оптимальный жанр рассказа. Поэтому эти тексты для меня еще и экспериментальная площадка. Будучи любителем постмодернизма, я нередко собираю еврейский фольклор из разных мидрашей различных эпох и пытаюсь выстроить последовательный нарратив, ничуть, разумеется, не претендуя на его серьезность и какую-либо научность, – наоборот, твердо осознавая его ненаучность. И, судя по отзывам читателей и участников конференций и семинаров, где эти нарративы слушались с большим интересом и с самыми благоприятными откликами, в какой-то степени эти литературные опыты мне удаются.
Но, разумеется, отнюдь не все читатели довольны моими экспериментами. Мне неоднократно говорили, что мои тексты дискредитируют иудаизм, и неподготовленным читателям нельзя цитировать то, что я цитирую. Мне советовали лучше их не публиковать (тексты из священных еврейских книг!), чтобы не вводить в соблазн «малых сих». Ну и не обошлось, конечно, без вековых классических реакций, пригодных к любым неугодным цитатам: дескать, они «вырваны из контекста».
С необходимостью учить и воспитывать кого-то я категорически не могу согласиться: я не считаю своих читателей детским садом, в котором я должен проводить воспитательную работу и давать им «полезные» тексты. Это и так делают десятки и сотни уважаемых раввинов в соцсетях. Я считаю читателей взрослыми людьми, которые сами могут выбрать, что им интересно и важно, и сравнить разные точки зрения. Кроме того, я их знакомлю с текстами, с которыми их почти никто больше не знакомит – по вышеозначенным причинам. И тот же Талмуд становится для читателей не просто абстрактным символом еврейской учености, а реальным замечательным и исключительным литературно-историческим памятником своей эпохи. В этом я вижу просветительский аспект своей деятельности, хотя и осознаю ее очень скромный масштаб.
Что же касается «вырывания из контекста», то действительно литературная история полна таких примеров, когда вырванная из текста отдельная фраза подается как мысль автора, хотя, прочтенная в контексте, она приобретает совсем иной смысл. Но это отнюдь не значит, что любой выделенный из книги эпизод, отдельная мысль, представленная читателям, обязательно теряют свой исходный смысл. В конце концов, существуют многочисленные сборники «умных мыслей», лишенных всякого контекста. Многие раввины оперируют эпизодами из мидрашей и мыслями великих мудрецов, вовсе не пересказывая их широкий контекст. И, главное, в конструировании фольклорного еврейского нарратива у меня много великих предшественников. Крупные еврейские писатели и ученые издавали сборники еврейского фольклора, включавшие и последовательные нарративы, составленные из разных источников, и просто отдельные эпизоды. Наиболее выдающимся автором, которому я немало обязан своими текстами, был великий еврейский ученый XX в. Луис Гинцберг. Вундеркинд, к 14 годам знавший наизусть чуть ли не весь Талмуд, он избрал карьеру ученого, совмещая ее с деятельностью раввина. Гинцберг составил крупнейший семитомный свод аггадического материала на библейские темы. Семитомник носит академический характер; он состоит из четырех основных томов и трех томов из 36 тыс. примечаний, которые Гинцберг помнил наизусть