Вхожу на кухню и подскакиваю от неожиданности, услышав скрипучий голос позади.
— Софья, дорогая! Ты что же босиком, свет моих очей? — подходит мой названный муж, кладет мерзкую сморщенную руку на плечо, проводит до локтя, касается спинки костяшками пальцев.
От его, казалось бы, невинных прикосновений мне дурно. Выворачиваюсь из-под его рук, поворачиваюсь и запахиваю сильней шелковый халат на груди, по которой он успевает пройтись сальным поблекшим взглядом.
— Здравствуйте! — напряженно бросаю, отступая на шаг назад, но это вызывает у него только улыбку.
Старый хрен играет со мной. Прячет жадную ухмылку за добродушной улыбкой простачка. Расстегивает пиджак, вываливая свое пузо наружу, что едва ли держится на пуговицах брендовой рубахи, и проводит рукой по блестящей лысине. Делает шаг ко мне, дотрагиваясь толстыми пальцами до волос, перебирает их.
— Что ж так официально, рыбонька моя?
Ему нравятся ласковые прозвища. Нравится заманивать жертву в свои сети. Любит представления и сам не срамиться быть их непосредственным участником. Но меня ему не провести. Своим каждым жестом и словом он демонстрирует превосходство надо мной, потому что знает — все уже решено за меня. И от этого я чувствую себя бабочкой, которой безжалостно оборвали крылья.
Меня спасает отец, который прерывает наше уединение. Его не смущает, что его партнер стоит непозволительно близко ко мне, недвусмысленно прикасаясь. Напротив он хлопает старика по плечу, как это положено старым друзьям, и проговаривает:
— Воркуете голубки? Борька, айда за стол! Манька такой обед забабахала — загляденье! Успеешь еще невестой налюбоваться! — он отправляет Бориса Михайловича, что ему пусто было, в столовую, а сам мне тихо приказывает, — Поди, приведи себя в порядок и спускайся к столу.
Щас прям! Разбежалась носом об асфальт! Да я лучше с голоду помру, чем сяду с этим хмырем за стол!
Пыхтя, топаю к лестнице, поднимаюсь, не намереваясь больше возвращаться, как строгий голос отца меня окликает:
— Сонька! И чтоб без фокусов. Не думай, что я не знаю, что тебя поперли.
— Что шавки твои уже доложили? — ехидно кричу с лестницы, не заботясь о том, что кто-то может стать свидетелем нашей перебранки. — Или старый пес в своих вставных зубах принес весть?
Отец чертыхается, а я уже хлопаю дверью, заходя в комнату.
Я не спеша, собираюсь. Завязываю хвост, надеваю провокационную и несвойственную мне одежу. Джинсы с дырками на коленях, большую футболку с кричащей надписью «kiss me» и вульгарным рисунком языка между пальцев — указательного и среднего. В этом образе, да еще и без грамма макияжа, я точно девочка подросток.
Пускай! Пускай Борька видит, что позарился на дитя.
Однако я ошибаюсь. Его не смущает ни мой вид, ни косые, брошенные украдкой взоры из-под нахмуренных бровей. Когда он замечает надпись и читает, то хищно облизывается, а у меня резко отпадает аппетит.
Неужели? Неужели отец не видит, что он старый извращенец? Что никакой он не достойный супруг, а бог невесть что!
— Борька, а ведь прав Ванька-то, что-то мутит Зорин. И в землю эту проклятую вцепился пастью. Ресторан у них там, видите ли!
— Да, какой там ресторан, Андрюх, — наливая себе уже, между прочим, вторую стопку виски, произносит, зыркнув мельком на меня. Отлично! Еще и колдырь! Холера его смори! — так одно название.
— Такие бабки им предлагал, а они ни в какую!
— Так что не знаешь, как делается, Андрюша, — лукаво поблескивая хмельными очами, гаденько ухмыляется, — надави, где надо.
— Так уже, Борька!
— Ну, так давай за это, — поднимает глубокий бокал на низкой ножке, — вздрогнем!
— Вздрогнем! — вторит ему отец и мужчины чокаются.
Обычно не принято, чтобы мужчины вели деловые переговоры в присутствии женщины, но то ли сегодня день такой, то ли обстановка располагает, а мужчины пускаются в бурное обсуждение. Но мне-то что… Я далеко от бизнеса и для меня их разговоры хуже математических формул. Единственное что мне остается делать это запихивать в себя еду через «не могу» и «не хочу», уворачиваться от порядком набубеневшегося будущего муженька и его бесстыжих рук.
— О-о-о, — тянет отец, покачивая опустевшую бутылку в руке.
И я, используя это как предлог, вскакиваю с места и почти услужливо восклицаю:
— Я пойду, принесу!
— Сиди, — отрезает Павлов. — Я сам.
Покачиваясь и подпевая себе под нос, он уходит, а я цепенею, потому что рука ползет по моей коленке, и даже через плотную ткань джинс, чувствую насколько она потная. Он больно хватает пальцами, и я крепкой хваткой останавливаю руку, что добралась до самого бедра.
— Софьюшка, душа моя, — хрипит мне, задыхаясь, на ухо, придвинувшись на стуле. — Ну чего же ты, девонька, упрямишься?
— О-отпустите меня! — дрожаще выдавливаю. Но его рука только крепче сжимается, клеймя меня и наставляя синяки.
— Ну, голубушка, что ты…. что ты, — опускает лицо, дотрагиваясь сухими губами до шеи, проводит губами по коже, оставляя липкий след слюны. — Дай же тебя попробовать, сладенькая, — шепчет между суматошными клювками, — поцелуями это не назвать.
Мне наконец-то удается оторвать его руку, вскочить на ноги и, попятиться назад.
— Ты уже моя, девочка, — скалит зубы. — И будет лучше для тебя научиться мне угождать. Ну-ну, не делай такое несчастное личико. Бледность тебе совсем ни к лицу. Я готов быть щедрым за твою уступчивость. Только, скажи, чего ты хочешь?
Я не говорю, потому что сказать мне ему нечего.
— Я не ваша, — зло рычу. — И никогда не буду.
Мои слова его забавляют и, качая головой, он проговаривает:
— Моя, моя.
Только через мой труп!
Ноги уже несут меня к двери. Кажется, по пути я врезаюсь в угол стола, но мне все равно. Уйти! Немедля! Отсюда! Не видеть и не слышать его!
Я уже открываю дверь, вылетаю из столовой, как сталкиваюсь с отцом. Павлов преграждает мне дорогу. Хмурится, хватая за руку.
— Опять твои выходки? Думаешь, я терпеть буду?
— Не терпи! — диким ором кричу. — Не терпи! — вырываюсь. — Не пойду замуж! Можешь даже меня из завещания выписать, хоть выгнать на улицу, а замуж за этого старого пердуна — не пойду! Так и знай!
Из дома выбегаю в слезах, что застилают глаза. Мне темно, холодно и одиноко. Но даже это не перекрывает ощущения ненужности. Почему? Почему отец, который должен меня защищать, который должен быть мне опорой и стеной, готов меня продать и отдать на услужение за какие-то бумажки? Бумажки, которых у нас куры не клюют! Меня! Как портовую шлюху — продали!
Иду, не разбирая дороги. Кто-то, кажется, что-то кричит мне вслед, кто-то предлагает помощь. Я останавливаюсь лишь тогда, когда подхожу к крайнему дому частного поселка. В нем давно никто не живет, свет в этой округе почти не горит, и я сажусь на бордюр. Шмыгаю носом, опускаю голову на колени и сжимаюсь в клубок, словно пытаясь спрятать себя от этого мира.
Мама. Мамочка, где же ты? Возможно, будь ты сейчас здесь, то не допустила бы подобного вздора.
Мысленно обращаюсь к той кого никогда не видела, но даровала мне жизнь, ценой своей собственной. Это самый большой подарок, дарованный мне ею, но он говорит гораздо о большем, нежели все папины подачки разом.
Как мы к этому пришли? Как допустили? Он не был плохим отцом, не подымал руки, был в меру строг, пусть и крайне редко ласков. Неужели я уже тогда была разменной монетой? Нет. Нет. Этого никак не могло быть.
— Эй! — окликает меня кто-то.
Устало поворачиваю голову. Надо же, даже случайные попутчики остановились, чтобы меня, очевидно, пожалеть. Даже они, но не собственный отец.
— Эй! — он шагает прямиком ко мне. Мне не видно его лица, оно скрыто капюшоном куртки. Но мне и не надо.
— Я в порядке, — сиплю, стоит ему остановиться передо мной.
— Вот и славно, — усмехается незнакомец, — боссу ты нужна живой.
Парень резко дергает меня на себя, заставляя буквально впечататься в него. Накрывает ладонью рот и нос тряпкой, тесно прижимая. Я не дышу. Бью по ногам.
— Сучка, — шипит, когда мой удар приходится на голень.
Больно хватает за волосы, запрокидывает шею и невольно я вдыхаю токсины в себя. Этого не хватит, чтобы я тотчас же отключилась, но достаточно, чтобы закашлялась и через несколько минут ослабла, за которые меня успевают дотащить и засунуть в большую машину.
Вяло я еще сопротивляюсь, но сознание медленно, но верно покидает меня. Перед глазами плывет и, даже не понимая через сколько, я отключаюсь.
Глава 3
Демьян
- О боже! — стонет та самая красотка из офиса Павлова. Вера. На сей раз запомнил, но уверен, что уже завтра забуду.
Не церемонясь, впечатываю ее лицом к стене, задираю платье, касаясь обнаженных ягодиц. Я с ней не ласков, да и она не требует. Пальцами нащупываю тонкую едва ли ощутимую полоску трусиков и грубо стягиваю к её ногам.
— М-м-м, Демьян, — выгибается, точно пластилин в моих руках и я, как заправский мастер, прогибаю ее аккуратную спинку сильнее.
Послушная девочка. Вот так.
Она позвонила сама, когда я уже был на полпути к дому. Задала пару незначительных вопросов о моем дне, а после предложила заехать в этот морозный вечер к одной скучающей девушке «на чай». Искушение было велико, потому, недолго думая, я менее чем через полчаса стоял у ее дверей, а когда Вера открыла, не стал ждать и тратить время на прелюдии.
Она всхлипывает, стоит моим пальцам найти ее влажную глубину. Они играют с ней, дразнят, доводят до исступления.
Вера поворачивает голову в мою сторону, требуя поцелуя. Однако на поцелуи я крайне скуп и уж она-то с прошлого раза должна была усвоить этот урок. Умело уворачиваюсь, хватая ее за шею. Не больно, но достаточно чтобы зафиксировать и предотвратить последующие попытки. То, что мы спим второй раз, не дает ей привилегий.
— Давай, милый, — прерывисто шепчет, руками нащупывая ширинку.
Не так быстро,