Несравненное право — страница 4 из 10

МОЛЧАЩЕЕ НЕБО

— Но вот и опять слёз наших ветер не вытер.

Мы побеждены, мой одинокий трубач!

Ты ж невозмутим, ты горделив, как Юпитер.

Что тешит тебя в этом дыму неудач?

— Я здесь никакой неудачи не вижу.

Будь хоть трубачом, хоть Бонапартом зовись.

Я ни от чего, ни от кого не завишу.

Встань, делай как я, ни от кого не завись!

И, что б ни плел, куда бы ни вел воевода,

Жди, сколько воды, сколько беды утечет,

Знай, все победят только лишь честь и свобода,

Да, только они, все остальное не в счет!..

М. Щербаков

Глава 13

2229 год от В.И.
29-й день месяца Иноходца.
Центральная Арция

Дорога была в два ряда обсажена каштанами, защищавшими в жару путников от неистового солнца, в котором так нуждались виноградники. Теперь вековым исполинам придется послужить другим целям. Именно они должны замедлить бег знаменитой таянской конницы. Если это удастся. Если наспех сколоченный отряд, который приходится считать армией, сумеет выиграть еще день, то… Дальше Луи не загадывал, он разучился думать о том, что будет послезавтра, через месяц, через год, решительно окунувшись в насущные хлопоты — где найти новых людей и оружие, в какой пригорок или овраг вцепиться, как уйти из-под удара и как и куда ударить самому.

Он почти не спал, ел урывками, сутками не слезал с седла и сам не замечал, как превращается в воина и вождя. Впрочем, теперь его такие мелочи, как собственное реноме, не волновали. Принц еще раз осмотрел позицию и довольно усмехнулся. Годится! Чтобы идти дальше, Михаю придется завладеть дорогой — прорубаться сквозь виноградники, которые к тому же по арцийской традиции отделены друг от друга широкими канавами, значит, превратиться в пьяных черепах, к тому же рискующих из-за каждого куста получить по голове. Им позарез нужна дорога, и вот ее-то и нельзя отдавать. Нижняя Арция с ее редкими деревушками и городками оставалась позади, Михай вплотную подошел к сердцу империи, где за каждым поворотом или большое село, или город.

Конечно, теми жалкими силами, которые удалось наскрести, такую орду не остановишь, но ее можно задержать, пока люди не укроются в Пантане, куда Годой вряд ли полезет, или не уйдут в Кантиску или Мунт, о которые, как очень хотелось верить принцу, узурпатор обломает зубы. Значит, надо держаться. Если все пойдет хорошо, вот-вот подойдет арцийская армия, и можно будет отбиваться, пока не подоспеет Архипастырь, а затем еще и Мальвани, после чего с Годоя полетят его красно-черные перья. А пока держаться, держаться и еще раз держаться!

Луи не думал о том, что будет, если император струсит и затворится за стенами Мунта. Это было бы слишком страшно для сотен Лошадок, лежащих на пути тарскийско-таянского войска. Если бы не дожди, на месяц задержавшие убийц, странные дожди, потому что на Среднюю Арцию не упало ни капли, империи бы уже не было… Но ливни прекратились столь же неожиданно, как начались, Кадена вошла в свои берега, и дороги подсохли. Теперь на пути Михая Годоя остались только они… А арцийцы, похоже, не понимают, какая беда к ним идет, — ковыряются в своих виноградниках. Да и с чего бы им верить дурным вестям, если они привыкли к хорошим? Хорошо хоть с «Котами» повезло.

Этот веселый полк за излишнее пристрастие к женскому полу, без которого стать полноправным «котом» считалось невозможным, был выставлен с позором из столицы в провинцию. К счастью, командир «Котов» Жак-Здоровяк, прозванный так по строгим законам армейского острословия (после того как медикус вытащил из его спины атэвскую стрелу, Жак кашлял кровью и не мог обходиться без варева из каких-то вонючих трав), был старым приятелем Матея и поверил всему, что тот рассказал.

«Коты» встали под знамена Луи еще до того, как Гийом с Толстяком привезли приказ маршала продержаться. Они и стали ядром маленькой армии Луи, которой пока везло. Арцийцы уже неделю успешно кусали Годоя за пятки, всякий раз умело ускользая от удара. За это время сыну Эллари Арцийского удалось поднять и несколько гарнизонов лежащих в стороне от Новой Таянской дороги городов, в которых дотягивали лямку поседевшие и погрузневшие сподвижники его отца. Слух о том, что Луи с Матеем зовут «своих», заставил не одного ветерана вытащить из сундука ставший тесным мундир и отправиться на встречу со стервой-судьбой. Луи не успел оглянуться, как под наспех сшитыми знаменами с нарциссами и его личной сигной — золотой дракон на черном поле — собралось около восьми тысяч. Это было невероятно много и до невозможности мало.

Конечно, без Матея и Жака принц уже сложил бы свою красивую голову под каким-нибудь цветущим по случаю весны кустом, но ветераны знали, когда надо уходить, а когда держаться, и, глядя на них, Луи потихоньку начинал разбираться в военном деле. Смерти он не боялся, а вот не справиться, не дождаться поддержки…

— Сколько отсюда до Кантиски? — он старался говорить спокойно.

— На день меньше, чем вчера, — Матей невесело усмехнулся, — Феликс придет, можешь быть уверен, и быстрее, чем это сделает он, не пришел бы и сам Датто. Но нам все равно не продержаться…

— Ты не ждешь Базилека? — лицо Луи было почти спокойным.

— Франциск пишет, что его с места не сдвинуть. Разве что Феликс предаст его анафеме и уведет с собой тех, кто захочет с ним пойти. Но нашим людям это, разумеется, знать не обязательно.

— Наверное, — принц вздохнул и, оглядев позиции, нарочито равнодушно обронил: — Как ты думаешь, скоро?

— Думаю, да, — Матей посмотрел на дорогу. — Главное, чтобы не побежали те, что слева…

— Тогда я пойду к ним?

— Иди, — махнул рукой Матей, — дело хорошее, — но когда принц, спешившись, легко зашагал к пикинерам, которым вскоре предстояло увидеть над собой оскаленные лошадиные морды и блестящих медью всадников, ветеран шумно вздохнул: — Парень быстро учится, очень быстро, но успеет ли он стать тем, кем должен… Эллари тоже прочили блестящее царствование.

2229 год от В.И.
1-й день месяца Медведя.
Эланд. Окрестности Идаконы

День выдался на редкость скверным, более похожим на позднюю осень, чем на весну. Даже небо и море казались какими-то грязными, а в придачу ко всему дул резкий, порывистый ветер, доведенный до бешенства упрямством облаков, никак не желающих разбегаться. Разумеется, всю свою досаду ветер выплеснул на тех, кто ему подвернулся. То есть на ни в чем не повинные деревья и на группу всадников, ехавших ходкой рысью вдоль кромки выброшенных на сушу водорослей. Бесконечная череда пустых пляжей с успехом заменяла дорогу, за которой следило само море, утрамбовывая влажный тяжелый песок.

Герике не повезло. Она оказалась в Эланде в самое неподходящее время. Ида разлилась широко и бестолково, и взгляду открывалось огромное пространство, залитое мутной водой, по которой гуляла холодная зыбь. Кое-где из воды торчали замерзшие уродливые, скрюченные деревья, вздымавшие к низкому тяжелому небу облепленные старыми грачиными гнездами и клубками омелы ветви, которые раскачивал резкий мокрый ветер.

— Трудно поверить, что и в это место иногда заходит радость, — заметил герцог Рене, останавливая лошадь у кромки воды, — паводок только еще начинается, клянусь честью, завтра здесь будут гулять не лошади, а рыбы.

Герика не ответила, она не знала, что отвечать. Было очевидно, что Рене пригласил ее на прогулку не для того, чтобы рассуждать о паводке. При первой встрече, на которой, кроме адмирала, был и Шандер, она повторила свою байку про святого отшельника и была отпущена отдыхать. Женщина была так измотана, что тут же воспользовалась этим разрешением и, наскоро приведя себя в порядок, уснула, едва коснувшись щекой подушки. Рене, зашедший спустя несколько ор узнать, как устроилась гостья, не велел ее будить. Потрепав по голове разлегшегося на пороге Преданного, герцог попросил приставленную к тарскийке солидную добродушную камеристку передать госпоже приглашение проехаться верхом. Но нахлынувшие дела и затянувшееся действительное или мнимое нездоровье гостьи оттянули эту встречу на несколько дней.

Наконец Герика решилась, и Рене немедля велел седлать лошадей. Конечно, и он, и она помнили о том, что когда-то было между ними, но никто из любопытных, высыпавших во двор в надежде посмотреть на дочь Годоя, этого не заметил. Герцог был вежлив и обходителен, вдовствующая королева спокойна и слегка печальна. Женщины нашли ее достойной, мужчины — достаточно привлекательной, но и те и другие сошлись на том, что бедняжке пришлось многое пережить и ее надо окружить заботой и участием. Герика же мало думала о том, какое впечатление произвела на обитателей Идаконы, ее мысли были полностью поглощены спутником, с видом величайшей почтительности ехавшим рядом.

Рене слегка придерживал коня, чтобы лошадка Герики опережала его вороного на голову. Следовавшая сзади охрана, как только они выбрались из города, приотстала, так что разговора этих двоих никто слышать не мог. Впрочем, разговора никакого и не было. До реки доехали молча.

— Хорошо, — наконец прервал молчание герцог, — поговорим о главном. О том, что нам нужно объясниться и решить, что делать дальше. Ты согласна?

— Да, конечно, — она ответила не раздумывая.

— Тогда расскажи мне, что случилось с тобой на самом деле. Ты уж прости, девочка, но я не верю в святого отшельника и его талисман.

— И правильно, что не верите, — Герика взглянула в голубые эльфийские глаза, но сразу же отвела взгляд, — я не хочу лгать вам, монсигнор. Но и сказать правду не могу. Вы мне не поверите.

— В жизни мало вещей, которые я считаю невероятными, и с каждым днем их становится все меньше. Ребенок погиб?

Она молчала довольно долго. Потом ответила вопросом на вопрос:

— Вы видели Романа?

— Нет, и не знаю, что с ним, — в голубых глазах мелькнуло удивление, — я так понимаю, что ты была с ним. Я видел Романа последний раз в месяц Собаки. Он тогда возвращался в Таяну за Маритой, я — в Эланд.

— Так откуда же вы знаете о ребенке?

— Оттуда, — находчиво ответил герцог, — теперь уже я боюсь, что ты мне не поверишь.

Эстель Оскора

Я себя ненавидела за эту ложь, но правду сказать было свыше моих сил. Как просто казалось мне месяц назад выложить герцогу Аррою все, что со мной приключилось. И о том, что я должна была родить чудовище, и о том, что Роман его прикончил и, пока я жива, Белый Олень не может иметь потомства от другой женщины. Я собиралась рассказать о заговоре Эанке, о том, как ощутила в себе странную, чужую Силу и шутя справилась с самой сильной колдуньей Убежища, как под моим взглядом плавилась и превращалась в драгоценный аметист лесная рыжая земля, как я прогнала Гончих Тумана… Я хотела объяснить эландскому владыке, что не могу по своей воле вызывать Силу, но, когда та на меня накатывает, сохраняю свободу воли, и что я помогу ему.

Рене Аррой должен был знать, что я такое, потому что именно ему предстояло схватиться с моим отцом и вызванными им тварями. Пока я самим фактом своего существования защищала Тарру от возвращения Ройгу во всей его красе, но, когда Сила меня оставляла, я превращалась в обычную или почти обычную женщину. Да, капелька эльфийской крови, текущая в моих жилах, о чем мне поведал Астени, дала мне возможность овладеть зачатками эльфийской магии, но против той же Эанке мое уменье было то же, что ножик для фруктов против шпаги. Впрочем, кое-что всегда лучше, чем ничего, совсем уж ни на что не годной я все же не была. И все равно, пока Ройгу не мог набрать полной силы, все решают мужчины с оружием в руках.

Интересно, если б у Гремихи нас догнал Олень, поднялась бы во мне Сила, смогла бы я выстоять в схватке с этой тварью? Думаю, нет. Я тогда была слишком слаба и очень напугана, а страх губит магию, многократно уменьшая Силу. Этот закон я открыла сама, продираясь по заснеженному лесу на северо-запад. Я слишком много думала этой одинокой зимой, и кое-что из придуманного могло пригодиться не только мне, но и Аррою, если бы…

Если бы я не влюбилась в Рене как кошка. Сразу и навсегда. Не знаю, где были раньше мои глаза, ум, сердце, ведь я несколько месяцев прожила рядом с этим человеком, принадлежала ему, но ничего не чувствовала. Я любила Стефана? Но почему мое сердце этого не помнит? Почему, когда я встретилась взглядом с герцогом, передо мной словно бы ударила молния?

Я готова была поклясться, что вижу его впервые! И вместе с тем я знала его. Знала его глаза, его голос, его руки. Помнила его жест, когда, успокаивая, он погладил меня, как глупую собаку. Да и он прекрасно помнил все, что и как было; для него я оставалась жалкой, нерешительной девчонкой, навязанной ему родственничками. Рене не мог меня не то что любить, даже уважать. Как же бы я посмела рассказать ему все, что со мной случилось?!

Если б он меня любил, он, возможно, смог бы смириться с тем, что я стала нелюдью. Теперь же герцог стал бы смотреть на меня, как на ядовитую змею. Я его не осуждала. На его месте я бы уж точно посадила подобную тварь в клетку, возможно, постаравшись сделать эту клетку удобной и незаметной, но это сути не меняло. А я хотела остаться для него человеком, женщиной, пусть и нелюбимой, а не Эстель Оскорой, от которой зависит слишком много, чтоб в ней можно увидеть что-то, кроме оружия.

И еще был Астени… Отныне я точно знала, что в моем отношении к нему любви не было, а были только благодарность и дружба. Но Аррой, тот ничего не понимал, не мог понять, а вот принц Лебедей как раз понимал все, ведь он и сам был магом, знался с разными силами. И он узнал меня уже после того, как Рамиэрль вернул меня с Серых равнин. Что-то смутно подсказывало мне, что магия Проклятого, смешавшись с магией эльфов и магией смерти, не только наделили меня Силой, но каким-то образом изменили мое естество. Я больше не была покорной овцой. Но как объяснишь это Рене? Если бы он встретился с Романом, тот, возможно, сумел бы рассказать все как есть. Но Роман был далеко. Астен погиб. А Рене, Рене спросил меня о ребенке! И я поняла, что он считает, что погибшая тварь была его сыном. То есть он ничего не знает! Ничегошеньки. И я солгала. Отвратительно, подло, низко. Это была полуправда, то есть худший вид лжи, потому что я позволила ему убедить самого себя.

Я подтвердила, что ребенок погиб, и замолчала. Все остальное дорисовало воображение Рене. Он даже попробовал меня успокоить обычным для мужчины способом. Лучше бы он этого не делал! Не знаю, как я вырвалась из его объятий, не будь мы верхом, герцог справился бы со мной шаля, но я умудрилась вовремя хлестнуть лошадь и поскакала к ожидавшим нас за поворотом воинам. Ветер свистел у меня в ушах, но не мог заглушить то отвращение, что я испытывала к себе.

Вот все и кончилось, не начавшись. Меня не хватило на то, чтобы сказать ему правду, потому что я любила его. Я вырвалась из его объятий, крикнув, что то, что было когда-то, больше не повторится, что я его ненавижу. Герцог, разумеется, за мной не поскакал. Зачем? Истеричная дура, которая ему никогда не была нужна. Он просто по-человечески хотел ее утешить в горе, естественном для любой матери, потерявшей ребенка. Она его оскорбила и удрала. Ну и Проклятый с ней! Так даже легче, что б он стал с ней делать здесь, в Эланде, при живой жене? А так все сложилось просто замечательно…

Рене присоединился к нам через десятинку, он был спокоен и вежлив. Я все же кое-что ему рассказала. Что Роман отвез меня в Убежище, а сам пошел на поиски Проклятого, что меня хотели убить, и Астен повел меня в Эланд. Что нас догнали, Астен погиб, а мне посчастливилось уйти и унести с собой эльфийский талисман, который и отогнал Охоту. Эта ложь показалась мне удачной, так как я являлась хранительницей талисмана до возвращения Романа, а значит, если во мне взыграет Сила и я смогу что-то сделать, все спишется на подарок Астени. Разобраться в этом могут только маги, а их в Эланде не было. Если не считать десятка-полтора Печатных волшебников и меня.

2229 год от В.И.
2-й день месяца Медведя.
Арция, Лагское поле

— Думаю, идти дальше не стоит, — маршал с удовлетворением оглядел широкое Лагское поле, — лучше не придумаешь!

— Если бы не тот холм, — Архипастырь с неодобрением махнул рукой в сторону Морского тракта, — если они в него вцепятся, их оттуда ложками не выскрести…

— Михай и так задержался, — откликнулся Ландей, — конечно, если б нападали мы, тогда эта горушка была бы как кость в горле, но будь я проклят, если не заставлю их полезть первыми. Наше дело оборона. Их меньше, хоть они и злее. Пусть прорываются, пока не надоест.

— А ты уверен, — Феликс с сомнением оглянулся на расцвеченный множеством сигн отряд имперских знаменщиков, — что наши любезные нобили удержатся от искушения?

— Я их удержу, — огрызнулся маршал. — Будут ждать своей очереди, как миленькие. Бароны, это что… Вот от Марциала действительно любой пакости ждать можно. Он меня раскусил, так что теперь держи ухо востро…

— Раскусил?

— Да. Я как-никак маршал Арции. Идет война, так что изображать из себя придурка я, знаешь ли, больше не могу. Ну да ладно, сначала разобьем Михая, Марциал с его братцем подождут! Не до них сейчас, тем паче этот «проти-и-ивный», — Ландей попробовал придать своему рыку сюсюкающую игривость, — повел себя на удивление прилично… Даже по морде Бернару залепил при всей гвардии.

— И все же я на твоем месте спровадил бы его куда подальше. Резервом командовать, что ли. Да и приставить к нему кого-нибудь на всякий случай не мешает. Мальвани не подошел еще?

— В паре диа. Проклятые дожди его задержали… Над Лисьими горами целое море вылилось. Ни пройти, ни проехать… Хотя почему проклятые? Если б не это, Годой давно был бы у Мунта… Странные эти дожди, кстати, были. Фронтеру и Нижнюю развезло, а южнее ни облачка, все на корню сохнет.

— Знаешь, Франсуа, — Архипастырь ласково потрепал по шее своего коня, — предоставь думать о чудесах моим клирикам, Проклятый их побери. Наше дело — война. Давай-ка лучше еще разок подумаем. Вроде бы все верно рассчитали, и все же…

— Ну, давай проверим еще раз.

Они проверили. Все было правильно. Арцийская армия была заметно больше, чем войско Годоя, хотя в ней изрядную часть составляли сельские и городские ополченцы, не слишком преуспевшие в воинской науке. Зато с артиллерией и мушкетерами у империи дела обстояли много лучше, чем у захватчика. Если бы против Арции стоял покойный король Марко или его старший сын, то несравненная таянская кавалерия уравняла бы шансы, но маршал знал, что уцелевшие «Серебряные» ушли в Эланд, да и оставшиеся кавалеристы вряд ли горят неистовым желанием сложить головы за узурпатора. Нет, в том, что касается артиллерии и конницы, арцийцы впереди. Беспокоила пехота. Эти самые гоблины, о которых приходилось судить по письмам Максимилиана.

Франциск помнил, что при Анхеле Светлом именно пехота добывала победу, другое дело, что теперь чванливые бароны предпочитали держать кавалерию…

— Вся беда в том, что мы давно не воевали по-настоящему, — проворчал маршал.

— Так ведь и Годой не воевал, — отозвался Архипастырь.

— Ты уверен, — для Франциска Феликс, какие бы одежды он сейчас ни носил, оставался другом юности, от которого можно не таиться, — что все будет решать оружие? Я о том, что пишет Матей.

— Мне кажется, да. Во всяком случае, эти дожди, если в них и было что-то странное, помогли нам, а не им.

— Так-то оно так, но все равно как-то не по себе.

Феликс промолчал, не признаваться же, что и у него на сердце лежит большая холодная жаба. Хуже нет, чем делиться перед боем дурными предчувствиями. И что это нашло на Франсуа?

— Сам не знаю, что на меня нашло, — пробормотал маршал, — старею, что ли…

Неприятный и непонятный разговор был прерван Ласли, сообщившим, что из выдвигающегося в направлении Морской дороги авангарда доносят: впереди идет бой.

— Неужели все-таки Мальвани? — быстро переспросил Феликс.

— Не похоже. Думаю, Матей.

— Против целой армии? Он не самоубийца.

— Правильно. Поэтому они до сих пор и живы. Что ж, воспользуемся подарком судьбы. Авангард поддержит сражающихся. Чтоб до завтрашнего утра ноги Годоя здесь не было. А мы пока укрепим вон ту высоту. Пригодится…

2229 год от В.И.
Ночь с 3-го на 4-й день месяца Медведя.
Арция. Лагское поле

— Ты все понял? — времена, когда подобный вопрос в устах Матея вызывал у Луи желание схватиться за шпагу, давно канули в Лету. Принц с удовольствием развернул карту и со страстью отлично знающего урок студиозуса принялся рассказывать.

— Вот здесь, на холме, у нас укрепленный лагерь с самыми большими пушками и самыми глупыми ополченцами, подкрепленными мушкетерами и конным полком «Ловцов Жемчуга», а за лагерем в овраге находятся резервы под командованием этой сволочи Марциала. Они вступят в битву после того, как Годой прорвет, если прорвет, вторую и первую линии обороны.

— Лучше бы до этого не дошло, — проворчал Матей, — лично я думаю, паршивец увязнет во второй, ну да береженого и Судьба бережет.

— А береженый конь первым с копыт и валится, — дерзко тряхнул темно-каштановой головой принц, но злости и раздражения в его голосе не слышалось. Скорее желание слегка поддразнить, но Матей в пикировку не вступил.

— Ты лучше скажи, кто начинает.

— Начинают они, — охотно ответил Луи, — а мы будем в обороне, пока они не начнут выдыхаться.

— И запомни — вперед пойдем только по приказу!

— Да запомнил я, это уже и сорока бы затвердила, — в голосе единственного потомка Эллари на мгновенье мелькнула прежняя задиристость, но он быстро справился с собой и, чтоб не продолжать неприятную тему, зачастил: — На передней линии у нас мушкетеры и легкая артиллерия, которые должны встретить атакующих прицельным огнем. Скорее всего те также начнут с перестрелки, но потом пустят вперед пехоту, чтобы сломать нашу оборону. Тут главное, как ты и сказал, устоять. «Гончие Арции», «Райские Птицы» и «Старые Быки» стоят справа за второй линией, а слева — бароны и тому подобные графы. Да, в центре второй линии стоят ополченцы, слева наемная пехота, но без Марциала, а на правом фланге — церковники. Тарскийцы попытаются взломать нашу оборону, которая начнет подаваться в центре.

— Ландей устроит все в лучшем виде, — подтвердил ветеран.

— Нужно добиться, чтоб Годой бросил в бой таянскую кавалерию, думая, что наступает переломный момент. Тогда маршал резко отойдет вправо, где за перелеском можно спокойно перестроиться, а таянцы окажутся под обстрелом из лагеря. В это время с двух сторон нанесет удар регулярная кавалерия, и маршал спустит с цепи наших дорогих графов с их конными дружинами, которые большей частью будут ждать в лесу. Правильно?

— Правильно, — подтвердил Матей. — А что делаем мы?

— А мы стоим на этом дурацком пригорке и прикрываем южан, вместо того чтобы драться, — ворчливо сообщил принц.

— Не волнуйся, — отрезал его собеседник, — драки на твой век хватит. Только помни, что, если убьют меня, убьют только меня, а вот попав в тебя, попадут во всю Арцию.

— Глупости, — отмахнулся принц, — ничего с нами не будет. И вообще, пришло время спросить с них за Лошадки…

— Ты, я вижу, решил мстить по всем правилам, — ветеран кивнул на розовую девичью ленту, повязанную на эфес шпаги.

— Да, — коротко кивнул Луи, — по всем правилам и до конца.

2229 год от В.И.
Ночь с 3-го на 4-й день месяца Медведя.
Арция. Лагское поле

Было жарко и душно, и граф Койла никак не мог заснуть. Впрочем, дело скорее всего было не в жаре и не в первых в этом году комарах, а в кошмаре, в который превратилась жизнь арцийца. Он прекрасно осознавал, что делает, но проклятое тело ему не подчинялось, исполняя все прихоти Михая Годоя. Регент превратил графа в любимую игрушку, с которой делился своими планами, смаковал вещи, о которых Фредерик предпочел бы забыть, а иногда, находясь в особенно игривом настроении, заставлял графа проделывать то, чему бы Фредерик с восторгом предпочел смерть. Увы! Умереть он не мог и был вынужден каждый день развлекать своего мучителя. Клирик Трефиллий, оказавшийся в таком же положении, забавлял тарскийского мерзавца намного меньше, хотя иногда Михай требовал к себе и его, заставляя совершать по очереди те перечисленные Церковью грехи, на которые старик был еще способен. Впрочем, тот, похоже, воспринимал свое положение чуть ли не с удовольствием, что только укрепило Койлу во мнении, что святые отцы в мыслях, а иногда не только в мыслях, не прочь согрешить. Самого же Фредерика Койлу его положение угнетало еще и потому, что он искренне любил Арцию. Особенно мучительным было знать о замыслах Годоя, но не иметь возможности что-то предпринять. Завтра будет бой, и он, Фредерик, мог бы оказать неоценимую услугу маршалу Ландею, рассказав о вражеской армии. А вместо этого он будет гарцевать на коне рядом с узурпатором с раз и навсегда приклеенной молодеческой улыбочкой.

Хорошо хоть, занятый какими-то своими делишками Годой сейчас его отпустил. Иногда регент уединялся даже от своих гоблинских охранников. Койла подозревал, что он занялся колдовской подготовкой к завтрашнему дню. Граф вздохнул, мысленно пожелав своему мучителю сломать наконец шею. Хотя проигрыш Годоя для него, Фредерика Койлы, означает смерть. То, чем он занимался в лагере регента, не утаить, да и как жить с таким грузом на совести. Интересно, тот парнишка… как, бишь, его звали, сын одного из фронтерских баронов. Удалось ли ему убежать? Граф очень рассчитывал, что да.

Полог палатки отдернулся, и внутрь просунулась голова гоблина. Граф узнал его — один из телохранителей регента и даже вроде какой-то их командир. Странно, но диковатые горцы со своим волчьим оскалом и рысьими глазами в последнее время казались Койле куда менее отвратительными, чем многие люди.

Гоблин, убедившись, что граф один, вошел и заговорил на довольно правильном арцийском языке:

— Почему ты тут? Твой император сражается, ты должен быть там.

— Как? — с горечью отозвался арциец. — Годой не отпускает меня.

— Уходи, — посоветовал гоблин, — сейчас все готовятся к бою. За тобой никто не следит.

— Но… — граф осекся на полуслове: он ответил гоблину не задумываясь. И язык послушался его, хотя должен был выговорить что-то вроде того, что он счастлив находиться рядом с Великим Годоем.

— Что? — руки графа начали трястись. — Что?! Я свободен? Я могу идти? Меня отпускают?

— Знаю, — неожиданно сочувственно вздохнул гоблин, — господарь водил тебя на незримой цепи. Торопись. Когда он занят тайным делом, он отпускает тех, кого держит. Иначе ему не хватит сил на то, что он делает…

Как же он сам не догадался! Годой не может все время думать о нем, у него есть и другие дела. Это он сам вбил себе в голову, что побег невозможен, а на деле можно было бежать десятки раз, когда регент бывал занят. Койла торопливо набросил плащ. Скорее отсюда! У него будет возможность честно погибнуть в бою, а может быть, он даже найдет, кому излить душу. Говорят, новый Архипастырь — мудрый человек и многое повидавший. Он поймет… Если удастся выжить, то, когда все кончится, можно вступить в эрастианское братство…

Гоблин смотрел на Койлу загадочными раскосыми глазами, и граф, сам не понимая почему, протянул руку, которую тот охотно пожал. Выскользнув из палатки, Койла, внутренне холодея, направился к коновязи, где мирно стоял его жеребец. Его не задержали. Видимо, Годой был уверен, что окончательно сломил волю своей жертвы. Ну, мы еще посмотрим, кто будет смеяться последним! Граф решительно вставил ногу в стремя. Главное, не подавать виду, что происходит нечто необычное, ведь его столько раз видели рядом с регентом…

2229 год от В.И.
4-й день месяца Медведя.
Арция. Лагское поле

Кто раньше поднес фитиль к запалу — арцийский мушкетер или тарскийский, — никто не заметил. Прогремел первый выстрел, и сразу же загрохотали мушкеты и легкие пушки по всей первой линии. Синий, остро пахнущий пороховой дым поднимался вверх, сменяя отползающую в овраги предутреннюю мглу. Туман еще клубился над речкой Дагой, когда пять колонн гоблинов двинулись вперед. У горцев был свой обычай — самыми защищенными в бою должны быть знаменосец, волынщик с двумя барабанщиками и полковник. Пока звучит боевая музыка, развевается знамя клана и отдаются приказы, воин уверен в победе. Впереди же идут молодые, которые должны доказать на деле свое право распоряжаться чужими жизнями, для чего нужно научиться рисковать своей.

Гоблины не сражались давно, очень давно, но традиции жили, обретая почти мистическое значение. Горцы рвались в бой, исполненные надежды на возвращение былого величия и былых обычаев. Сомнения, которые обуревали некоторых во время вынужденного бездействия, вызванного разливом Кадены, забылись. Гоблины шли в бой весело и уверенно, как на долгожданный праздник. Их задача была предельно простой и понятной. Уррик несказанно завидовал тем, кто маршировал в колоннах. С какой радостью и он шагал бы плечом к плечу с соплеменниками под огнем вражеских мушкетов, очистив голову от неприятных и грешных мыслей. Но нет, его место при персоне регента, каковой, разряженный, как на праздник, весь в черном бархате и алой атэвской парче сидел на крупном вороном жеребце в окружении своих сигурантов.

Графа Фредерика Койлы среди них не было, и Уррик про себя порадовался за арцийца. Тот нравился гоблину, и ему было невыносимо видеть, что творит с ним заклятие Михая. Может быть, лейтенант пад Рокэ и не принял бы несчастье графа столь близко к сердцу, если бы не знакомство с Шандером. Только «Серебряный» оказался крепче духом, чем арцийский аристократ, и устоял, а того сломали. Не подскажи Уррик бедняге, что, когда Годой занят волшбой, ему не до «взнузданных», граф и не догадался бы уйти. Конечно, если судьба сведет их на поле боя, Уррик выполнит свой долг, но издевательств над пленными он не одобряет. Нет, он поступил совершенно правильно!

У гоблинов зрение лучше, чем у людей. Михаю Годою подали позолоченный окуляр, позволяющий видеть картину боя, а Уррик и так видел, как тарскийские стрелки ловко расступились, пропуская колонны гоблинов, и те пошли вперед, но, попав под залповый огонь арцийских мушкетеров и легкой артиллерии первой линии, остановились и начали медленно отходить. Уррик ожидал, что арцийцы немедленно разовьют свой успех, но те продолжали стрелять, пока противник не отошел на сравнительно безопасное расстояние. После чего одновременно, видимо по команде, прекратили огонь.

Лейтенант взглянул на Годоя, который с непроницаемым видом сжимал затянутой в перчатку рукой окуляр. Уррик пад Рокэ понимал, что его соплеменники никогда не повернули бы, если б не было приказа. Молодой горец не был великим полководцем, предпочитая всяческим тактическим тонкостям схватку один на один, но замысел Михая был очевиден, тот хотел, чтобы нападали арцийцы. Арцийский же полководец, судя по всему, придерживался прямо противоположной точки зрения. Уррик вспомнил, что Фредерик Койла отзывался о маршале Ландее как о смелом и славном, но недалеком человеке. Видимо, граф ошибался и маршал был не так прост. Во всяком случае, в первую из расставленных ловушек он не попался.

Мушкетеры в красно-черном вновь заняли исходные позиции, и возобновилась мушкетная и артиллерийская дуэль. Солнце припекало все сильнее, на небе не было ни облачка. Обе стороны выпускали в белый свет пулю за пулей, и больше не происходило ничего. Разве что Михай Годой слез со своего коня и устроился в специально принесенном кресле, созерцая с вышины укрепленного за ночь холма творящееся на поле. Так продолжалось почти две оры, наконец регент лениво махнул рукой, приказывая повторить наступление, и снова колонны, печатая шаг, двинулись вперед под бравое гудение волынок. Снова стрелки отошли, чтобы не путаться под ногами. Снова арцийцы открыли огонь, но на этот раз гоблины перли вперед, несмотря на то что пули и ядра то и дело выхватывали из их рядов то одного, то сразу нескольких. Когда расстояние между атакующими сократилось настолько, что командиры свистнули приказ «Бегом!», арцийские стрелки проделали то же самое, что и тарскийцы. Они расступились и отошли в стороны и вбок, а перед нападающими встала арцийская пехота.

2229 год от В.И.
4-й день месяца Медведя.
Арция. Лагское поле

— Монсигнор, идут! — лихо козырнул молодой гвардеец.

— Хорошо, — кивнул седеющей головой маршал Ландей.

И это действительно было хорошо, потому что, когда неприятель делает именно то, чего ты от него ожидаешь, это половина победы.

Франциск че Ландей в парадной форме, которая в последнее время стала казаться маршалу слишком узкой, сидел на барабане в тени одинокой сосны, то ли кем-то посаженной, то ли случайно выросшей на небольшом холмике, расположенном как раз по центру арцийских позиций. Холмик этот словно бы самой природой был предназначен для командного пункта. Впрочем, все Лагское поле представляло собой почти идеальное место для генерального сражения. Правда, маршала немного беспокоила возвышенность на противоположной стороне поля, но уж тут ничего не поделаешь. Даже если на том холме Годой поставил свои тяжелые пушки (а они у него были — граф Койла даже сказал сколько. Шестьдесят орудий, из которых в утренней перестрелке принимало участие не более десятка), они не принесут никакого вреда, если к ним не приближаться. Да, а гоблины, или как их там, опять отходят, даже, можно сказать, бегут. И красно-черные мушкетеры тоже удирают…

— Монсигнор, — молодой воин в красно-синих цветах одного из южных графов (еще бы вспомнить какого) с горящими глазами уставился на маршала. — Его Сиятельство просит разрешения атаковать.

— Стоять, — рявкнул маршал, — стоять на месте и ждать приказа. Того, кто сунется в драку раньше времени, расстреляю, будь он хоть принц. Понял?

Мальчишка, обиженно поджав губы, козырнул и помчался к своему графу, про себя ругая разжиревшего тугодума последними словами. Впрочем, спровадить его было куда проще, чем отвязаться от Жерома. Вице-маршал, нацепивший на себя целый арсенал, был настроен весьма решительно и намеревался примерно наказать «этих дикарей», посмевших замахнуться на империю. Для Жерома было совершенно очевидно, что атакующие сломлены и деморализованы и теперь самое время их добить, пустив на них тяжелую конницу. Жером страстно размахивал руками перед носом у маршала и требовал поручить ему командовать атакой.

Франциск обещал, но сообщил при этом, что раньше третьей или четвертой оры пополудни конница с места не тронется. Жером открыл рот и сразу же его закрыл, так как началась третья атака. Враги пятью колоннами снова двинулись вперед. Маршал уже понял, что Годой бросает в бой, отводит и снова бросает одни и те же части. В общем-то это было правильно, если бы хоть раз дошло до нормальной схватки. Но нет! Гоблины только слегка наседали на арцийцев, а потом, словно бы дрогнув, быстро отходили. В том, что они не боятся, Ландей был уверен. Он достаточно долго проговорил с Фредериком и вполне представлял характер этих неукротимых бойцов. Отходили они потому, что им приказали. Это была не атака, а демонстрация атаки. Враг не лез вперед, как следовало ожидать, а словно бы исполнял ритуальный танец-шествие: шаг вперед, поклон, шаг назад…

Маршал пытался понять, что все это значит. Гоблинской пехоты у Годоя около сорока тысяч, и вся она сейчас, похоже, в деле. Гоблины — это живой таран, способный разрушить любую полевую оборону, остановить их может либо стремительная атака тяжелой кавалерии, которая при этом поляжет и сама, либо бьющие в упор пушки. Годой же использует эту силу как легких стрелков, беспокоящих первые линии обороняющихся. Зачем? Он идиот? Ни в коем случае, это Жером у нас идиот. И Базилек идиот, но никак не тарскийский господарь. Имитирует атаку в центре, а сам ударит в другом месте? Маловероятно. Что у него в запасе, кроме гоблинской пехоты? Двенадцать тысяч тарскийских пикинеров и мушкетеров, чья пробивная сила далеко не так велика, как у горцев, и к тому же Годой не пошлет их в мясорубку. Таянские всадники? Сколько их осталось при регенте? Койла говорит, что десять тысяч тяжелой кавалерии у мерзавца есть. Это все еще серьезно, но арцийские позиции с флангов прикрывают леса и довольно глубокий овраг, а с тыла — укрепленный лагерь. Нет, флангового удара кавалерии можно не опасаться, тем более со стороны, не прикрытой оврагом, он поставил отряд Луи. Правда, сделал он это главным образом, чтобы вывести принца за пределы ожидаемой кучи-малы, но при этом все было честно. Эта вершинка, увенчанная грудой валунов, главенствовала над довольно большой частью поля и нуждалась в обороне. К тому же на всякий случай в лесу стоят четыре тысячи Марциала, а проследить за опушкой леса этот любитель белокурых корнетов в состоянии.

Да, так что у Годоя еще в резерве? Полсотни орудий и тысяч шесть мушкетеров… Похоже, тарскийский господарь, видно, выгреб все арсеналы Гелани…

— Монсигнор!

— Вижу, — Ландей, по старинке прикрыв глаза от солнца рукой: не терпел этих новомодных окуляров, да и усиливающаяся дальнозоркость позволяла обходиться без них, воззрился на поле. Все шло как по писаному. Гоблины, устрашающе ощетинясь пиками и изредка постреливая из мушкетов, пошли в очередную, четвертую по счету атаку. На сей раз они, видимо, решили взяться за дело всерьез, несмотря на сильный огонь, и решительно поперли в лоб имперским пехотинцам и… после короткой схватки снова откатились назад, хотя было очевидно, что в ближнем бою они куда сильнее ополченцев. Зная это, маршал и расставил второй эшелон именно так, чтобы враги «пробили» брешь в рядах ополчения и, устремившись в нее, выскочили прямо под пушки. А враг, вместо того чтобы развить наметившийся успех, предпочитает плясать какую-то бессмысленную кадриль, без толку выматывая лучшую часть своей пехоты.

— Монсигнор, — Жером по-прежнему рвался в бой. — Монсигнор! Их ряды расстроены. Они отступают! Прикажите атаковать!

— Нет, — огрызнулся маршал, ведь мелькнула же какая-то мысль, когда этот осел его отвлек.

— Они что, с ума посходили? — проворчал Кривой Жиль, пытаясь меж клубами дыма рассмотреть, что происходит. — Бегают туда-сюда под огнем, словно ищут, где бы их расколотили…

Словно ищут? Вот оно! Ландей чуть не закричал. Он все понял! Да тут и понимать было нечего. Они с Годоем поставили друг другу одну и ту же ловушку! Годой рассчитывал, что гордые имперцы не усомнятся в том, что дикари бегут, и бросятся за ними, прямо под пушки большого холма! «Не выйдет! Вы пришли, а не мы. Вам надо идти вперед, а мы будем стоять здесь хоть до осени, тем паче через два-три дня подойдет Сезар, который отрежет Годоя и от дороги на Гверганду, и от Фронтеры. И вот тогда сначала попляшет узурпатор, а потом Базилек!»

— Монсигнор, они бегут!!! Пора!

— Только через мой труп, — Франциск че Ландей поднялся со своего барабана и подошел к аюдантам. — Наступать будем только по моему сигналу. Не раньше, иначе голову отверну. Поняли? — Маршал еще раз оглядел поле боя. Теперь он был спокоен, так как был уверен в своей правоте и в конечной победе. Хотя, конечно, жаль, что он не догадался оставить рядом с собой того же Добори или Матея — нет, один нужен Феликсу, а другой должен держать под уздцы Луи. Ну, тогда хоть барона Шаду, словом, кого-то из друзей юности, с которыми можно быть откровенным. Не с Жеромом же говорить, а Жиль, Жиль старый верный товарищ, но в стратегии разбирается не лучше быка. Он бы уж точно всеми четырьмя ногами угодил в расставленный капкан.

Маршал смотрел на поле и не заметил поднявшегося на холм графа Койлу. А хоть бы и заметил — тот не был прикреплен ни к какому отряду и мог болтаться, где его душе угодно. Ландей досадовал на Федерика, ставшего одним из доверенных людей канцлера. Но, с другой стороны, тот был сыном одного из приятелей юности маршала. И, хоть из парня гвардеец не получился, он очень неплохо фехтовал, да и вообще дураком не был, а то, что он рассказал о тарскийцах, пригодилось очень и очень. Побывав в лапах у Годоя, Койла, похоже, научился уму-разуму, а уж в его ненависти к регенту усомниться было невозможно. И все равно маршал с облегчением спровадил графа к Марциалу, с которым тот был весьма дружен и ранее. Поговаривали даже, что братец Бернара несколько раз предлагал Койле перевести эту дружбу в несколько иную плоскость, но тут граф, принадлежавшей к когорте величайших юбочников, был непоколебим.

Вице-маршал Жером, томящийся от безделья и желания броситься в настоящий бой на белом коне, Койлу не только увидел, но и радостно приветствовал, немедленно пожаловавшись ему на медлительность и нерешительность маршала. Граф выслушал, как-то странно улыбаясь. Затем, все с той же улыбкой, подошел сзади к Ландею и выстрелил в него в упор из инкрустированного слоновой костью пистоля атэвской работы.

Смертельно раненный маршал медленно осел на землю. Жизнь же графа Койлы прервал выстрел Кривого Жиля. Затем трое или четверо аюдантов для верности несколько раз проткнули тело убийцы шпагами, и никто не снизошел до того, чтобы закрыть ему глаза, в которых навсегда застыли ужас и мука.

Кривой Жиль поддерживал голову Ландея, кто-то вопил, кто-то бегал в поисках как назло куда-то запропастившегося медикуса, а принявший командование вице-маршал Жером садился на белого коня и махал платком. Запела труба. Подхватила другая, отозвалась третья, земля задрожала от ударов тысяч копыт…

— Жиль, — Ландей говорил тихо, но отчетливо, — что это?

— Наши наступают, — ответил тот, глотая слезы, — все хорошо. Сейчас будет медикус.

— Останови их, — глаза Франциска на мгновенье вспыхнули прежним огнем, — немедленно останови… Нет… поздно… не успеть… Осел Жером… Это конец… Жиль, клянись, что спасешь Луи.

Глава 14

Эстель Оскора

Наконец-то в Идакону пришла настоящая весна. Разумеется, она не была первой в моей жизни, но такого буйного, отчаянного цветения я не видела никогда. Зелень скрылась в бело-розовом кипении садов, а луга и поляны казались золотыми от одуванчиков, лапчаток и других травок, названий которых я не знала. Если нам и на самом деле грозил конец света, то природа это, видимо, почуяла и напоследок бушевала, как могла, словно бы доказывая безумцам, что наш мир стоит того, чтобы драться за него до последнего.

Умом я, конечно, понимала, что это солнце и безоблачное небо приближают войну, что бесконечные дожди, размывающие дороги, сейчас были бы счастьем, но это умом, а душа моя захмелела от солнца и запаха цветущей черемухи, которая здесь росла повсюду, как в Тарске барбарис, а в Таяне жимолость и жасмин. Впрочем, наши мужчины на весеннюю приманку не клюнули. Они носились по Идаконе с озабоченными лицами, забывая то поесть, то поспать, или с таинственным видом запирались в Башне Альбатроса, или бренчали железом на оружейных площадках, где «Серебряные» учили эландцев пешему сухопутному бою.

Мне на этом мужском празднике жизни места не находилось. Нет, эландцы относились ко мне хорошо, но мне с ними было тяжело. Нужно было постоянно помнить, что я покорна, перепугана и оплакиваю принца Стефана. А это было противно. Во-первых, потому, что лгать тем, кто тебе верит и хочет помочь, отвратительно, а во-вторых, потому, что весна меня завертела и понесла, как весенний поток несет брошенную в него ветку. Я до безумия хотела жить, и я была по уши влюблена.

К счастью, Рене было не до меня, так что я пока еще не опозорилась окончательно. Хоть меня и разместили в герцогском дворце, хозяина я видела нечасто — он уходил и приходил затемно. Герцога проще было встретить в городе или в порту, когда он с неизменным белобрысым аюдантом мчался через две ступеньки вверх и вниз по бесконечным лестницам, заменяющим улицы в Скальном городе, тянущемся между портом, Башней Альбатроса и герцогским дворцом.

Если наши пути пересекались, Рене неизменно улыбался, махал рукой и тут же забывал обо мне. Я же в своем безумии дошла до того, что подобная мимолетная встреча заряжала меня радостью на целый день. Вот и сегодня, столкнувшись с Арроем и обменявшись с ним парой ничего не значащих фраз, я пребывала в самом радужном расположении духа… Все было чудесно, но вдруг в ноздри мне ударил запах дыма, нет, не дыма — дымов. Отвратительная вонь сгоревшего пороха мешалась с горьким запахом горящей вениссовой соломы[88] и лошадиного пота. Мне почудилось, что земля дрожит, словно где-то рядом несется тяжелая конница, сметая все на своем пути; в ушах бился крик тысяч человеческих и конских глоток, свист арбалетных болтов, редкие хлопки выстрелов. Все это было абсолютно реально, стоило зажмуриться, и я бы не усомнилась, что каким-то чудом оказалась в центре жестокой битвы. Но глаза твердили, что я по-прежнему оставалась в Идаконе на залитой солнцем площадке у Башни Альбатроса.

Деловито снующие вокруг маринеры, похоже, ничего не чувствовали, я же, оглушенная накатившей на меня волной звуков и запахов, не справилась со своим лицом. Во всяком случае, кто-то высокий и темноглазый с удивлением на меня уставился, пришлось напустить на себя самый равнодушный и безмятежный вид. Это мне удалось, тем более то, что на меня внезапно нахлынуло, столь же внезапно и отступило, оставив на душе горький осадок и убежденность, что случилось что-то очень плохое…

2229 год от В.И.
4-й день месяца Медведя.
Арция. Лагское поле

— Виват! — Луи вздыбил чалого, посылая приветствия. — Вперед! Бей их!

— Стоять! — зло оборвал принца граф Матей. — Что они делают! Что делают! Франсуа рехнулся на старости лет, что ли?! — ветеран с помертвевшим лицом воззрился на несущуюся карьером арцийскую конницу. Улыбка медленно сбежала с лица Луи.

— Что-то не так?

— Все не так, — отрезал Матей, продолжавший закусив губу смотреть на поле.

В густом дыму было не так просто что-либо разобрать. Казалось очевидным, что маршал бросил в атаку стоящие по обе стороны укрепленного лагеря кавалерийские части, которые, смяв нерешительно топтавшиеся на месте заслоны тех фронтерских баронов, которые присоединились к Годою, лихо и беспорядочно помчались вперед.

— Но, — принц подъехал поближе, — разве ты сам не говорил, что маршал знает, когда и что делать.

— Говорил, — согласился Матей, не отрывая напряженного взгляда от откатившейся на северо-восток битвы, — но и коню ясно, что еще не время! Эти подлецы в колоннах далеко не выдохлись…

«Подлецы» действительно не выдохлись. Луи и Матей не могли видеть, как, достигнув помеченного условными знаками места, гоблины остановились, прекратив свое якобы беспорядочное отступление, и быстро перестроились в каре. Пять ощетинившихся пиками, изрыгающих огонь и стрелы живых крепостей встретили разогнавшихся арцийских всадников и устояли. Атака разбилась о незыблемо стоящих пехотинцев, как кажущаяся всесокрушающей морская волна разбивается о прибрежные скалы. К тому же колонны Годоя, наступавшие с утра расходящимися лучами, отступая, сокращали расстояние между собой, стягиваясь к подножию укрепленного холма. Преследующие их с двух сторон кавалеристы не видели, да и не могли видеть, что, по сути, лезут в бутылку. Это должны были заметить с командного пункта, но там к этому времени оставался только изрубленный в капусту граф Федерик Койла. Почувствовавший себя вождем и героем Жером лихо мчался в бой под маршальской консигной, увлекая за собой жаждущих отомстить за Франциска Ландея и покрыть себя славой гвардейцев и дорвавшихся наконец до боя нобилей. Кривой Жиль и подчиненный ему отряд личной охраны маршала, отдав последние почести своему командиру, выдвигался поближе к холму, на котором стоял Луи.

Жиль был верным и честным, но никогда не блистал умом и понял последние слова Ландея слишком буквально. Он так и не догадался послать гонцов к Феликсу и Матею, оповестив их о смерти маршала и о том, что его консигной и жезлом завладел человек, которому нельзя было доверить даже командование полком. Не проверил Жиль и что творится в лагере, и чем занят Марциал, от которого, судя по всему, и явился убийца. Для любого мало-мальски искушенного в политике и стратегии человека было бы очевидным немедленно арестовать Марциала, остановить, хоть бы и пулей в спину, Жерома и передать командование Феликсу, Матею или Добори. Жиль же старательно, но медленно пробирался вперед через расстроенное неожиданной атакой собственной конницы расположение арцийских пехотинцев, с трудом сдерживая отчаянье. Он был слишком солдатом, чтобы позволить себе все бросить и предаться своему горю или, упаси святой Эрасти, ослушаться приказа. Ему приказали охранять Луи, и он думал только об этом. А в это время арцийская кавалерия, сбившись в кучу и мешая друг другу, бестолково атаковала гоблинские построения, неся бешеные потери от бьющей с холма артиллерии и мушкетеров. А в это время Марциал объяснял начальнику охраны арцийского лагеря, что ему приказано ввести своих людей внутрь ограждения. А в это время хоть и изрядно потускневшая с уходом «Серебряных» таянская кавалерия, спрятанная за холмом, ждала сигнала, чтобы ринуться вперед, мощными фланговыми ударами вынуждая арцийцев отступать по собственным следам, сминая свою же пехоту и артиллерию…

2229 год от В.И.
4-й день месяца Медведя.
Арция. Лагское поле

Годой был доволен. Немыслимое напряжение последней недели наконец-то отступило, а ведь был момент, когда казалось, что битва проиграна. К счастью, ему все же удалось удержать Фредерика Койлу, хотя все висело на волоске. Одно дело забавляться подобным образом в замкнутом пространстве, когда ничего не отвлекает, твой «друг» находится в непосредственной близости, а за дверью стоят дюжие гоблины, всегда готовые схватить пленника, если тот, паче чаяния, сумеет вырваться. Куда труднее подчинять чужую волю на расстоянии, одновременно решая множество других задач. Нет, с Койлой ему решительно повезло. Граф был храбрым человеком, но муки совести и ужас перед содеянным сыграли с ним злую шутку, расчищая дорогу очередным заклятиям Михая. Регент отдавал себе отчет, что удержать на подобной сворке кого-то вроде Рене, Шандера или даже собственной жены он бы не смог, даже если бы ему и удалось подчинить их на какое-то время. Что ж, уменье выбрать самое слабое звено в чужой цепи всегда было главным и в политике, и в военном деле.

Годой поднял окуляр, с удовольствием наблюдая, как разгоряченные арцийцы, неся чудовищные потери, раз за разом бросались на гоблинские каре. Все было готово, оставалось дождаться вестей от Марциала. Михай искренне сожалел, что был вынужден сговариваться с таким изумительным подонком не лично, а через ныне уже покойного графа Койлу.

Не забыть бы потом объяснить арцийским нобилям, что Фредерик, свято уверовавший в Арцию от Последних гор до Сельдяного моря, пошел во имя великой цели на мученическую смерть. Это даст тем, кто почитает себя порядочным, уговорить собственную совесть. Впрочем, с арцийцами после сегодняшнего вряд ли возникнут сложности. Самые упрямые и тупоголовые останутся на Лагском поле, а остальные легко и непринужденно переметнутся к победителю, буде этот победитель позволит им это сделать.

— Ваше Величество! — среди тарскийцев с самого начала похода действовал строжайший приказ именовать регента только так. — Гонец от герцога Марциала. Лагерь взят.

— Хорошо, — почти равнодушно кивнул регент и взмахнул черным платком с алой каймой. — Кавалерия! Пошла!

2229 год от В.И.
4-й день месяца Медведя.
Арция. Лагское поле

— Проклятье! — возглас, столь неуместный в устах Архипастыря, никого не удивил. Не до того было. Тяжелая арцийская конница, зажатая между двумя крыльями все еще непревзойденной таянской кавалерии, побежала, сминая собственных мушкетеров, с ходу врезалась в запаниковавших ополченцев, пронеслась через них, оставив на поле сотни затоптанных, и нарвалась на кинжальный огонь пушек, еще ору назад бывших своими. В адской круговерти взлетали на дыбы и заваливались на спину кони, кричали и ругались сброшенные на землю всадники, стонали раненые, а те, кто еще был в седле, налетали друг на друга и, не в силах удержать обезумевших коней, проносились по телам своих же товарищей.

Паника и лагерные пушки делали свое дело, превращая гордых воинов в стадо обезумевших страдающих животных. Ополченцы, те и вовсе, потеряв голову, побросали оружие. То, что творилось на Лагском поле, не могло привидеться и в кошмарном сне. Но и этого было мало. Годой, дождавшись своего звездного часа, вновь двинул в бой колонны гоблинов. Феликс видел, как, чеканя шаг, горцы не слишком быстро, но неотвратимо шли вперед, с явным намерением проутюжить поле, ломая последние очаги сопротивления, а вражеская кавалерия тем временем рвалась отрезать арцийцев от спасительной Святой дороги. Но на пути у них встало Церковное воинство.

Феликс не зря читал старые трактаты по воинскому искусству, коротая бессонные ночи не в молитве, а в воображаемых сражениях, представляя своим противником то Анхеля Светлого, то самого великого Воля, переигрывая по десятку раз знаменитейшие битвы прошлого, выискивая, где ошиблись проигравшие и как добились своего победители. Может быть, такое развлечение и не было богоугодным, но в этот окаянный день оно спасло тысячи жизней.

Еще до того, как расстроенная и обескураженная арцийская кавалерия понеслась назад, сметая все на своем пути, Феликс, предвидя это, быстро и четко оттянул свои полки к лесу и без потерь пропустил бегущую конницу. Затем Церковное войско стремительно вернулось на исходные позиции, на ходу перестроившись в ощетинившийся со всех сторон копьями треугольник, обращенный углом к противнику. Это было проделано вовремя. Таянцы, преследовавшие разбитую кавалерию, налетели на стоявших насмерть пехотинцев, всю зиму только и делавших, что учившихся отбивать конные атаки.

Сверкающая на солнце лавина всадников наскочила на четыре Кантисских полка и отлетела назад. Тарскийцы снова разогнали коней и опять были отброшены. Действующие под прикрытием пикинеров, разделенные на три очереди мушкетеры ни на минуту не ослабляли огонь. Пока одни целились, другие стреляли и быстро отходили назад, уступая место только что перезарядившим свои мушкеты. Не отставали и арбалетчики, выстрелы которых хоть и не пугали лошадей, зато отличались большой точностью.

В самом центре треугольника стоял личный резерв Его Святейшества, разбитый на десятки, каждый из которых в любую секунду был готов закрыть брешь, буде таковая образуется.

Вскоре перед кантиссцами возникло подобие вала из мертвых и умирающих коней и всадников, что упрочило позиции обороняющихся, так как подлететь к ним на всем скаку стало невозможно. Кавалеристам приходилось придерживать лошадей, выискивая, куда бы можно было их послать. А мушкеты и арбалеты били и били…

После четвертой атаки всадники рассудили, что ломать шеи и подставлять грудь под пробивающие кирасы пули не столь весело, как топтать убегающих, и резко отвернули в сторону. Архипастырь шумно вздохнул и, вместо того чтоб осенить себя знамением Творца, потребовал вина. К нему со всех сторон протянулось несколько фляжек, и Феликс неожиданно для самого себя рассмеялся, хотя повода для этого не было и быть не могло. Их местный успех тонул в общей катастрофе. Бывший рыцарь посмотрел на небо. Зимой в эту ору на землю уже спустились бы спасительные сумерки, но сейчас до вечера было безумно далеко.

Архипастырь не обманывал себя. Михай Годой показал себя блестящим стратегом. Конечно, военная история знавала и более дерзкие и неожиданные замыслы, но настоящий бой отличается от эрмета. Здесь ценится не изящество решения, а конечный результат. Узурпатор своего добился. Арцийская армия практически уничтожена, это очевидно. Скоро Михай получит донесения о том, что творится на поле, и наверняка прикажет добить самых упрямых.

Феликс скрипнул зубами от горечи и бессилия. Если б так, как они, сражалась хотя бы треть арцийцев, если бы эти конные идиоты не расстроили собственные ряды, если бы… Впрочем, чего толку сожалеть о том, что уже произошло. Надо думать, что делать дальше.

Его Святейшество постарался представить себе поле боя целиком. Они все еще удерживают правый фланг, но центр продавлен, как гнилой арбуз. Что творилось слева, Феликс не знал. Что же делать? Немедленно отходить на Кантиску? Ни в коем случае! Их позиция, нечаянно укрепленная трупами противников, сейчас предпочтительнее. Если сняться с места дотемна, их погонят по дороге, как скот на бойню, и на их плечах ворвутся в Святую область. Нет, придется стоять до конца и, конечно же, выяснить, что творится в других местах…

— Рафал! — молодой офицер, после своего похода в Пантану ходивший с каким-то просветленно-отрешенным лицом, что не мешало ему блестяще исполнять свои обязанности, вытянулся в струнку. — Возьми десять человек и разведай, как дела. Всех, кого встретите и кто не наложил в штаны, гнать сюда. Раненых и перетрусивших заворачивать на Святую дорогу. Пусть уходят. В Мунт идти нечего, считай, он уже взят…

— Слушаюсь!

— Ласло! Пять сотен группами по десять. От наших тылов полукругом до вон того мостика. Перед мостиком сотню мушкетеров. Пока не разрушать!

— Слушаюсь!

Мостик честно отработал свое помилование. Не прошло и оры, как по нему в полном порядке подошла баронская дружина. Утром она не показалась бы значительной, но после чудовищной резни, в которой полег цвет арцийской конницы, эти семьсот с лишним хорошо вооруженных всадников казались сущим кладом. Феликс вздрогнул от радости, узнав сигну, которую упрямо вздымал крепкий паренек, ехавший впереди седого здоровяка. Из облака вздымается мужская рука с золотым мечом! Барон Шада! Товарищ по Авире! Сколько лет прошло…

Барон поседел и погрузнел, но остался все таким же — неторопливым и надежным. Он не ослушался приказа вице-маршала, но тронулся со своих позиций последним, а затем, оказавшись в тылу кавалерийской атаки, быстро перебросил свои пять сотен на правый фланг, решив не усугублять столпотворение. Когда же произошло то, что произошло, люди Шады не понеслись сломя голову по своим же следам, а еще больше забрали вправо, выехав на лесную опушку, и лихо ударили в бок коннице противника, хорошо напоив кровью свои клинки и выиграв пол-оры передышки для тех, кто был сзади. К счастью, там также оказался весьма толковый народ. В результате к барону Шаде пристал полк «Старых Быков» и несколько десятков кавалеристов из разных расстроенных дружин.

Оценив положение и узнав от пойманного за плечо беглеца, что в лагере орудуют тарскийцы, а левый фланг обойден вражеской кавалерией, Шада принял единственно верное решение и, по-прежнему держась правого края, повернул к Кантисскому тракту.

— Я знал, что из тебя поп, как из меня девственница, — хрипел барон сорванным в горячке боя голосом, — тебя б в центр, и позорища бы такого не случилось! А мерзавца этого своими руками пополам разорву…

— Какого мерзавца? — Феликс, окончательно махнув рукой на свой сан, отпил еще вина. — Не забывай, мы не знаем, что творится рядом!

— А там такое творится, что выть впору, — прохрипел исполин, — все их сволочное племя такое! Думали, от Бернара избавились, так Марциала нам подсудобили! В резерве его оставили, чтоб под ногами не путался, так он же всех и предал!

— Как предал? — в голосе Феликса зазвенел металл. Для себя Архипастырь объяснял катастрофу цепью ошибок и роковых случайностей, но предательство…

— Крыса эта голубая и предала! Гарнизон пропустил их, как своих, а под их прикрытием в лагерь тарскийцы вломились.

— Что ж, — Феликс говорил это скорее для себя, и его холодные, тяжелые слова казались куда страшнее вулканической ярости барона, — что ж, мы должны выжить хотя бы для того, чтобы покарать предателей…

2229 год от В.И.
4-й день месяца Медведя.
Арция. Лагское поле

Луи, воспользовавшись передышкой, разодрал шейный платок и повязал его вокруг лба, чтобы пот, смешанный с кровью — проклятая ссадина опять принялась кровоточить, — не заливал глаза. Солнце, хоть и клонилось к западу, пекло немилосердно. Больше всего на свете хотелось пить, но до воды было так же далеко, как до Эланда. Принц оглядел свой поредевший отряд. Сотен восемь, не более, из которых добрая треть ранена, многие тяжело. Луи приложил руку к глазам и огляделся. Бой откатился далеко на юго-восток, там что-то горело, и мутные клубы дыма тянулись вверх к безжалостному солнцу. Проклятые гоблины перли вперед, не считаясь с потерями.

— На этот раз они, похоже, своего добьются, — Матей покачал лысой головой, показывая на зашевелившихся внизу таянских конников под тарскийскими консигнами. Ветеран, как и сам Луи, давным-давно расстался со своим шлемом — раскаленное железо было страшнее смерти, — что ж, мы сделали все, что могли, и посмотрел бы я на тех, кто сделал бы больше.

— Дядька Шарль, — принц сам не понял, как с его губ сорвалось детское прозвище, — мы сделаем больше, если останемся в живых. Нам надо прорываться к лесу.

— Ты командуешь, тебе и решать, но я тоже думаю, что умирать нам рановато. Я еще посмотрю, как кое-кого вздернут вверх ногами. Ладно, подниму всех, кто остался.

Луи кивнул, прикидывая расстояние до спасительного леса. Что ж, они могут проскочить, это всяко лучше, чем ждать смерти среди раскаленных валунов. Принц проверил шпагу и кинжал. Пистоли почти бесполезны, не заряжать же их на скаку, но на два выстрела хватит. Гайда тяжело дышала, вывалив язык, — жара допекала ее едва ли не больше всех. Луи потрепал собаку по меховому загривку, и та ответила дружелюбным ворчанием. Что ж, подружка, тебе тоже придется прорываться с боем…

Жани, один из сигурантов, с рукой на перевязи и обмотанной цветным шарфом головой, что делало его похожим на атэва, свесил голову вниз и вгляделся в таянцев.

— Сейчас попрут!

— Значит, так! Сталкиваем камни и скачем следом, пока те не пришли в себя. Наше дело добраться до леса, а там… Словом, как кому повезет.

— Правильно, — поддержал вернувшийся Матей, — не старайся убить одного врага сегодня, если выживешь, завтра прикончишь дюжину. Ну, помоги нам, святой Эрасти!

— Поможет, если мы поможем себе сами, — откликнулся Луи, которому вдруг стало легко и весело, как после кубка хорошего вина. — Все, давай…

Гигантские камни нехотя покидали насиженные местечки, но, очутившись на свободе, с грохотом понеслись вперед, наслаждаясь после веков неподвижности кратким неистовым бегом.

Атакующие, поднявшиеся почти на середину холма, ничего не успели предпринять, да и что они могли противопоставить обезумевшим каменным глыбам? Некоторых убило сразу, другим удалось увернуться, и они с ужасом бросились вниз, несколько людей и коней с переломанными ногами и спинами корчились на земле, крича от боли и ужаса. Наиболее смелые или сообразительные продолжали подниматься вверх, понимая, что от катящегося камня легче спастись, пока он еще не взял разгон и когда тебя не давит обезумевшая толпа. Таких, впрочем, было немного, и выдержка их не спасла — вслед за камнями вниз лавиной бросились всадники и пешие, воспользовавшиеся заминкой, чтобы смешаться с врагами, сделав таким образом бесполезными мушкеты и арбалеты.

Луи врубился в таянцев одним из первых. Конечно, окажись на их месте гоблины, арцийцам пришлось бы не сладко, но те, к счастью, отстали, сойдясь в смертельной схватке с отрядом Кривого Жиля. Таянцы же не горели желанием умирать за регента, так что людям Луи удалось прорваться сквозь ряды атакующих. Казалось, им улыбнулась удача, лес маячил в какой-то тысяче шагов, растерянные преследователи отнюдь не рвались в бой, но, к несчастью, на дороге показалась колонна мушкетеров — Годой перегруппировывал войска, стягивая их в один кулак, чтобы покончить наконец с сопротивлением церковников.

Командир вновь прибывших быстро разобрался, что к чему. Он не собирался вступать в бой и даже надолго замедлять движение, но и оставлять за спиной большую вооруженную группу тоже не хотел, тарскийцы уже успели испытать на своей шкуре, что могут натворить враги, появляющиеся по ночам из лесов. Один из лучших офицеров Годоя не представлял, что судьба свела его как раз с теми, кто от самой Олецьки не мытьем так катаньем затруднял их продвижение в глубь империи. Впрочем, мушкетеры и так действовали четко и слаженно. Первые номера опустились на одно колено, вторые встали у них за плечами, командир поднял руку, и началось избиение.

Залпы застали отступающих на полдороге к спасительной чаще, и им ничего не оставалось, как, не оглядываясь на упавших товарищей, продолжать безумный бег. Другого выхода просто не было, разве что бросить лошадей и залечь, но это лишь отсрочило бы конец. Луи увидел, как Матей рухнул вместе с конем, и ринулся к нему. Ветеран был жив, но спина его была в крови. Принц рывком — откуда силы взялись — забросил старика в седло и вскочил сзади.

— Брось, дурак, — в бешенстве прошипел Матей, но Луи и не подумал это сделать, все свое внимание сосредоточив на большом восхитительном кусте, первым выбежавшим из леса в поле. Одна пуля просвистела над плечом принца, другая вжикнула прямо над головой, задев волосы. Видимо, кто-то взял на прицел именно их. Луи не сомневался, что следующий выстрел их накроет — до спасительного куста оставалось еще шагов двести, но внезапно их окутало пылевое облако, сквозь которое с трудом угадывались очертания леса. Мушкетерам теперь пришлось бить вслепую. Луи, немилосердно чихая — спасительница-пыль, как и положено пыли, упрямо лезла в глаза и нос, — поравнялся с вожделенным кустом, но не остановился, пока между ним и преследователями не встали заросли боярышника и целый строй молоденьких буков. Матей глухо застонал, и Луи, вздрогнув, торопливо положил его на землю. Граф еще дышал, но принц отчего-то сразу понял, что это конец.

Содрав остатки своего колета и положив их под голову дядьке Шарлю, Луи сидел рядом и ждал неизбежного. Незаметно подползла Гайда и, подскуливая, растянулась у ног хозяина. Люди принца, что-то около двух сотен, бестолково толкались в стороне, не решаясь подойти. Кто-то, впрочем, не поленился и, услышав журчание ручейка, принес в уцелевшем шлеме воды.

Жани, слегка отдышавшись, осторожно вернулся на опушку и с радостью убедился, что их не преследуют. Странная пыльная туча исчезла, словно ее и не было. Только на зеленой траве там и сям темнели страшные пятна. Арциец вздохнул и поплелся к своим, так и не заметив стройной фигурки в сереньком плаще, затаившейся среди серебристых буковых стволов.

2229 год от В.И.
Ночь с 4-го на 5-й день месяца Медведя.
Идакона. Эланд

Шандер не спал. По ночам ему редко удавалось заснуть. От сонных зелий, которыми его пичкали растерянные медикусы, граф отказался. Вернее, он их принимал с благодарностью, а затем выплескивал в окно или в камин, у огня которого и коротал ночи. На это сил у него еще хватало. Признаться врачам, что уж лучше бессонница, чем кошмары полусна-полубреда, в который он проваливался, как только его волю ломала настойка рысьих ушек или осьмилистника, Шандер не мог. Рене он тоже ничего не говорил, так как не хотел становиться еще одним камнем на шее адмирала. Тот заскакивал дважды в день, утром и вечером, молча клал руку на плечо и в девяти случаях из десяти сразу же куда-то уносился. Иногда по вечерам присаживался, выпивал кубок вина, рассказывал о том, что творится, хотя Шандеру казалось, что он скорее разговаривает сам с собой…

Вести были тревожные, хотя, хвала великомученику Эрасти, пока речь шла просто о надвигающейся войне. О войне нехорошей, с неравными силами и сильным врагом, но ни про каких белых оленей и прочую чертовщину слышно не было. На границе с Эландом поиск разведчиков, сожженные мосты и мельницы. На границе с Арцией — тишина.

Пока дороги как следует не подсохнут, Михай вряд ли решится на наступление, зато потом мешкать не будет. Кем-кем, а дураком самозваный регент не был. Шандер покачал головой, словно бы продолжая вечерний разговор, прерванный появлением белобрысого Зенека с очередным срочным донесением. Рене убежал, теперь он наверняка заперся с Максимилианом и Эриком в Башне Альбатроса, обсуждая очередное неприятное известие и прикидывая, как убить метлой волка. Ему же, графу Гардани, остается лишь сидеть, смотреть на огонь и ждать, чем же все закончится.

Когда Роман вырвал его из лап Годоя, Шандер почувствовал себя второй раз родившимся, вообразив себе жизнь, войну, победу, Лупе с ее удивительными пестро-зелеными глазами… Тем горше было разочарование. Он был свободен, но он стал калекой, оказавшись в том же положении, что когда-то Стефан. Год назад граф с трудом переносил раздражительность и переменчивость принца, теперь же сам едва сдерживался, чтоб не ответить на участливый взгляд грубостью. Но рядом со Стефаном была Герика, рядом с ним не было никого, способного понять и помочь. Показываться больным и слабым Белке Шандер не хотел категорически, Лупе была в Гелани, и оставалось только молить всех святых и в придачу идаконских Великих Братьев, чтобы с ней все было благополучно… Общество всех остальных было непереносимым. Кроме, разумеется, Рене, но у того на плечах лежал слишком тяжелый груз…

Граф Гардани вздохнул и сразу же пожалел об этом — опять нахлынула ноющая боль в груди. Последнее время он старался дышать поверхностно, это не то чтоб приносило облегчение, но хоть как-то сдерживало боль. За окном перестукивались, скреблись ветки деревьев, немилосердно раскачиваемых северным ветром, и барабанил не по-весеннему ледяной дождь. Какое счастье было бы в такую ночь вбежать в теплый дом на Лисьей улице, сбросить мокрый плащ, выпить залпом чарку царки, протянуть руки к огню. Но коротать ее наедине с болью и неизбежными в таком случае мыслями о том, что не лучше ли…

В дверь тихо постучали, Шандер хотел было промолчать, сделав вид, что спит, но одиночество на этот раз взяло его за горло сильнее, чем когда-либо. Даже излишне услужливый лекарь, на котором можно было сорвать зло, и тот был уместен. Стук повторился, и Шани бросил:

— Входите…

Он не видел Герику с того самого дня, как она объявилась в Идаконе. Особой радости встреча не вызвала ни у кого и вышла очень короткой. Тарскийка плакала на плече у Рене Арроя, а Шани, вынужденный при этом присутствовать, готов был провалиться сквозь землю. Потом герцог ее увел, а к вечеру Герика ненадолго появилась снова. Она произнесла несколько ничего не значащих слов, он ответил тем же, присовокупив вымученную улыбку, на чем и расстались. Про себя Шандер заметил, что Герика лишилась своего единственного украшения — роскошных кос, а под серыми глазами залегли голубоватые круги, но, как ни странно, это ее не испортило. Скорее наоборот.

Больше они не встречались, и Гардани про возлюбленную Стефана думал не больше, чем про оставленные им в Таяне вещи. Женщина, похоже, платила ему тем же. Поэтому ее ночной визит показался Шандеру более чем странным. Он выжидательно поднял глаза.

— Ты позволишь мне войти?

— Конечно, тем более не вижу, как я мог бы этому воспрепятствовать, — последнее можно было и не говорить. Тем более такой непробиваемой дурочке, как Герика, но дурное настроение требовало выхода.

Герика не обиделась. Впрочем, она никогда не обижалась.

— Мне надо с тобой поговорить. Расскажи мне об… отце.

Уж этого-то он от нее никак не ожидал. Тарскийская наследница панически боялась Михая и слушалась его во всем до того рокового дня, когда любовь к Стефану заставила ее пойти наперекор отцовской воле, из-за чего все они, включая Рене, оказались, в общем-то, в нехитрой ловушке. Слова девушки застали Шандера врасплох, и, пока он лихорадочно соображал, что же ей ответить, она тихо добавила:

— Шани, я знаю, что он подлец и убийца, сходящий с ума по власти. Мне нужно другое: с какими силами он спутался, что он делал с тобой, с другими… Не удивляйся, что я спрашиваю. Я должна понять, чего от него ждать и что я могу сделать…

— Ты?! — Шани аж привстал, опираясь на подлокотники кресла, но тут же, скрипнув от боли зубами, опустился назад.

— Да, я, — она тряхнула головой, светлые пряди сверкнули в свете камина расплавленным янтарем, — я очень изменилась, Шани, уж не знаю, что на меня подействовало, смерть Стефана, болезнь или магия Романа и его амулеты, но я стала другой. Я теперь ничего не боюсь, мне терять нечего…

Эстель Оскора

Я опять лгала, лгала совершенно осознанно и нагло. Мне было что терять, и я смертельно боялась. Если Рене узнает, что я нелюдь, он или избавится от меня, или же, что еще хуже, постарается использовать против Михая, относясь ко мне как к опасной, смертоносной твари, меньшему из возможных зол… А милые, добрые, рыцарственные эландцы будут от меня шарахаться или, сцепив зубы, делать вид, что ничего не происходит, а в глазах их будет ужас и отвращение. Пока они видят во мне обычную женщину, у меня есть шанс разобраться в том, что творится, и в нужный момент сыграть свою игру.

Рене не знал, на что я способна. Не представляю, понимал ли, во что я превратилась, Михай (называть этого мерзавца отцом я не могла, хотя раньше у меня это получалось вполне естественно), но чего он явно не мог уразуметь, так это того, что я его больше не боялась. Я мечтала встретиться с ним на узкой тропинке, после чего моя ненависть навеки бы исчезла или вместе с ним, или вместе со мной.

Мне давно следовало бы отправиться за Явеллу и схватиться с тварями из Охоты в их же логове, но я не могла себя заставить уйти от Рене. Не могу сказать, что он меня замечал. После нашей поездки герцог был предельно вежлив и отстранен, и я слышала, что он стал бывать у какой-то молодой вдовы, а может, и еще у кого-нибудь — в Эланде на подобные забавы смотрят спокойно. Меня это не задевало — если женщин много, значит, нет никого. Поддайся я тогда на разливе минутному порыву, и я стала бы одной из этих многих…

Но Великий Дракон! Иногда я жалела о своем бегстве. Если бы только я могла быть с ним откровенной! Но это было бы концом моей любви. А время шло, и дороги подсыхали. Если уж я собираюсь разделаться с Михаем в одиночку, надо спешить.

И я вспомнила про Шани. Лучший друг Стефана, он побывал в лапах моего родителя и должен был знать или хотя бы догадываться о том, ЧТО воцарилось в Высоком Замке.

Если б только рядом были Астени или Роман! Эльфы поняли бы, что делать, и помогли бы мне. Оба, и отец и сын, хоть и были Перворожденными, не брезговали странным, чуждым и враждебным их обожаемому Свету созданием, в которое я превратилась. Но Роман сгинул в горах Корбута, а у могилы Астени сейчас отцветают дикие нарциссы. Я была одна наедине со своим долгом и со своей несуразной любовью. И я пришла к Шани.

Не могу сказать, что он был рад меня видеть. Скорее наоборот — видимо, вспомнил, чем обернулась моя прошлая глупость. Я словно бы в первый раз видела его. Измученное лицо, обрамленное темными волосами, провалившиеся глаза, лоб, покрытый испариной… Этот человек жил в аду, но терпел. Жалость его даже не оскорбляла, она лишала его надежды.

Я спросила о Михае, он не понял. Посмотрел на меня с нескрываемым изумлением. Я что-то ему ответила, сама не знаю почему накрыв ладонью его ладонь. И почувствовала тот самый липкий холод, который источали твари-спутники Белого Оленя.

Те, что мешали Шани жить, стали мне понятны, словно кто-то написал на стене огромными буквами их Истинное Имя. Это были вызванные из небытия противоестественным, мерзким заклятием некие сущности, сотворенные из ненасытного голода и жадности. Я видела их — две не принадлежащие нашему миру и нашему времени твари, вцепившиеся в Шани неким подобием щупальцев. Это были сторожевые псы Михая, а вернее, сторожевые клопы, держащие пленника в повиновении между визитами хозяина. Теперь, разлученные с ним, они сами оказались прикованными к своей жертве. Только вычерпав до дна жизненные силы, только отдав тело Шани отвратительнейшей из смертей, гады из Преисподней могли вновь обрести свободу и найти более податливую добычу… Конечно, Михай или кто другой из его шайки мог бы их отпустить, но ждать от отца милости было так же глупо, как от козла молока. Предоставленные же самим себе, сущности эти делали то, что умели, по капле высасывая чужую жизнь. Все усилия магов-медикусов лишь немного замедляли их работу. Не знаю как, но я поняла, что Шани оставалось несколько недель, если… Если я его не освобожу.

Я знала, КАК это сделать, но это значило расписаться в своей причастности к подлой отцовской магии, раскрыв себя не только перед Шани, но перед всеми, кто следил, не творится ли в Эланде какая-то волшба. Я еще раз взглянула на Шани… Стефан в свое время попал в похожую ловушку, но Роман, кажется, нашел способ приструнить этих тварей… Хотя то заклятье, похоже, было иным. Более умным, но менее сильным.

Вот я и узнала главное. Михай Годой был всего лишь подмастерьем, втихаря копировавшим действия мастера. Не он был самым страшным врагом, обретался где-то некто посильнее и поопытнее господина регента. Что ж, слова были не нужны, я узнала все, что хотела узнать, не расспрашивая и даже не думая. Мне обо всем рассказала моя собственная порченая кровь. Можно было подняться и уйти, в конце концов, Шани был обречен, он меня не любил, я, нынешняя, его почти не знала.

Но я не ушла.

2229 год от В.И.
Ночь с 4-го на 5-й день месяца Медведя.
Гремихинский перевал

Они вихрем пронеслись через Босху и Нижнюю Арцию. Легконогие кони со странно длинными гривами шли крупной рысью, но обычная лошадь, скачи она хоть галопом, неизбежно бы оказалась позади. Сама земля — камни, деревья, ручьи — узнавала бывших Хранителей Рассветных Земель и, как могла, облегчала их путь. Древние леса расступались перед всадниками, разводя в стороны, казалось бы, навсегда сплетенные ветви, разбухшие от ливней реки смиряли сумасшедший бег, выпирающие из земли камни словно бы пригибались, чтобы не поранить нежные лошадиные ноги. А они скакали, похожие в свете вечных звезд на прекрасные видения, ибо нет и не может быть существ прекрасней, чем бессмертные эльфы, любимые дети Творца.

Около трех сотен всадников и всадниц на волшебных конях мчались на север, догоняя весну и пытаясь обогнать смерть. На семнадцатую ночь перед ними встали Лисьи горы, странный хребет, в древние времена какой-то неистовой силой оторванный от Великой Варты и отделенный от нее чудовищным болотом. Эльфы придержали коней на берегу Гремихи, и те, недовольно мотая гривами, ступили на козью тропу, петляющую между скал над основной дорогой. Перворожденные не хотели сталкиваться с кем бы то ни было, пока им путь не преградят те, кого они должны уничтожить.

Всадники молчали. Время разговоров давно миновало. Те, кто покинул Убежище под предводительством своего короля, выбор уже сделали и не собирались отступать. Подъем длился почти целую ночь. Наконец дорога пошла вниз. Небо было чистым и ясным, на горизонте во всей своей красе поднималось созвездие Сирены, а значит, до рассвета оставалось около трех ор. И тут что-то неуловимое заставило Эмзара, а вслед за ним и остальных резко осадить коней. Казалось бы, все было спокойно. Было темно и тихо, успокоился даже дувший с вечера легкий ветерок. Далеко внизу плескалась Гремиха, торопясь на встречу с еще далекой Ганой. Тонко пахли высокие колючие кусты, на которых к ночи раскрылись гроздья бледных цветов. Чирикнула и замолкла птица, хрустнула под тяжестью какого-то зверя ветка. Ничто не предвещало беды, но Эмзар каким-то непостижимым образом понял: сейчас что-то произойдет. Повинуясь приказанию короля, эльфы стали поворачивать коней в небольшое ущелье, заросшее ведьминым сном,[89] весьма кстати попавшееся на пути. Они успели вовремя. Звезды продолжали яростно сверкать на темном глубоком небе, но напоенный ароматом цветов воздух потрясли отдаленные раскаты грома. Где-то далеко бушевала страшная гроза. Или не гроза? Там, где только что проезжали всадники, раздался шум падающего камня. Затем еще и еще. Грохот падения отдельных глыб слился в мощный рокот обвала. Горы тряслись и корчились, как будто внизу под ними заворочалось древнее чудовище, решившее проснуться и вылезти наверх. Эльфы тревожно оглядывались по сторонам, однако даже их ночное зрение — один из многочисленных даров Творца — не помогало. Ясно было одно — причина катастрофы, какой бы она ни была, далеко отсюда, за перевалом. Там небо озаряли яростные вспышки, словно странные разноцветные молнии били и били в одно место.

Эмзар, сдерживая взволнованного Опала, напряженно вглядывался в развороченное небо и наконец не выдержал.

— Мне надо отлучиться, — Лебединое Крыло сказал это так, что ни Клэру, ни Нидалю, находившимся рядом с вождем, ни на миг не пришло в голову его отговаривать. — Я должен посмотреть, что случилось. Клэр, если желаешь, поехали. Нидаль, переждите день в этой долине и идите, как и шли, вдоль реки. Думаю, мы на третий день вас догоним.

— Как скажете, — кивнул глава Дома Ивы, — но разумно ли то, что вы решили?

— Не просто разумно, но необходимо, — отрезал Эмзар, — то, что творится за перевалом, — не просто гроза. Это магия. Не доступная нашему пониманию, тяжелая, страшная, чужая… Мы должны знать, что это за сила. И… мне кажется, я понял, где это. Через эти горы есть сквозной проход, который мало кто знает. Люди туда не ходят и правильно делают. Ну а мы пройдем.

— Вы безумны, — вздохнул Нидаль, — но, возможно, это безумие спасет всех нас. Да хранит вас Великий Лебедь.

2229 год от В.И.
Ночь с 4-го на 5-й день месяца Медведя.
Идакона. Эланд

Герика молча смотрела Шандеру в глаза, и тот почувствовал себя совершенно растерянным. Женщина была права — она действительно страшно, неимоверно изменилась. Теперь в ней ощущались решимость и странная, завораживающая глубина. Шандер чувствовал, что сейчас что-то должно произойти, но словно бы со стороны. Он не боялся. Все происходящее казалось нелепым сном. Тарскийка внезапно убрала ладонь с его руки, и мир вновь встал на свое место.

— Шани, — просто сказала она, — я могу тебя только попросить никому не рассказывать, что сейчас будет. Но даже если ты меня не послушаешь, я не позволю этой мерзости тебя прикончить.

— Я не понимаю…

— Конечно, не понимаешь, — она улыбнулась печально и ласково. — Я тоже не понимаю, что сейчас сделаю, но я это сделаю. И у меня получится.

Эстель Оскора

Я прекрасно видела этих гадов, похожих на плохо сшитые квадратные подушки с хвостами-присосками по углам. Они висели за спиной Шани, вцепившись ему в затылок чуть выше ушей, в шею, где их щупальца сплетались (эта мерзость ко всему еще была возлюбленной парой), и в спину, возле лопаток. Твари чувствовали мое присутствие, но оно их лишь возбуждало. Безмозглые и ненасытные, они реагировали на заключенную во мне Силу, как змеи на тепло, оживая на глазах. «Подушки» стали медленно пульсировать, а щупальца задрожали, усиленно вытягивая из уже полумертвого человека остатки жизни.

Мой визит, судя по всему, обходился бедному Шани дорого. И я не выдержала. Расскажет он или нет, но если я уйду отсюда, не вырвав его у этих туманных вампиров, я не смогу смотреть в глаза Рене… Даже если я избавлю всех от Годоя, даже если никто ничего и никогда не узнает, я не отмоюсь до конца своей жизни, сколько бы ее ни оставалось. Я приготовилась. Главное, это схватить обоих гадов одновременно. Мне это удалось без труда — они подвоха не ждали. Сама не знаю, как у меня это вышло, но сгустки недоброй волшбы, наделенные волей и вечным голодом, вдруг обрели отвратительные, но вполне осязаемые тела. И я схватила их за раздутые, пульсирующие желудки. Ибо желудки и рты были для них самым главным. Я оторвала их от Шани, с трудом удержавшись на ногах, как если бы выдергивала из стены гвоздь. Бедняга в немом удивлении наблюдал за моими манипуляциями. Разумеется, он не мог ничего видеть. Но я не только видела, я ощущала в руках осклизлые, податливые, пульсирующие тушки, жгучие, как крапива, липкие на ощупь. Я держала их, борясь с извечным женским желанием отшвырнуть от себя подальше «эту мерзость», а моя Сила свободно изливалась через пальцы, окружала их сиреневатым коконом, лишая возможности двигаться, осознавать себя, наконец, жить…

К несчастью, я не могла убить их сразу, а была вынуждена ждать, когда они исчезнут. Больше всего это походило на то, как если бы я держала в руках две тающие живые сосульки. Время тянулось медленно, руки наливались усталостью. Для того чтобы растопить этих жрунов — из глубин подсознания всплыло название — они, оказывается, назывались финусы, впрочем, от этого они приятнее не стали, — требовалось время.

Я уже думала, что не выдержу. Мои руки почти совсем окоченели, сердце колотилось, как овечий хвост. Перед глазами нагло плавали круги самых гнусных расцветок. Но я победила! Твари исчезли, и исчезли навсегда, а значит, я была на правильном пути в овладении своей Силой. Не хвост вилял собакой, а собака хвостом. Моя Сила была оружием, которым распоряжалась я, Герика Годойя, и попробовал бы кто-нибудь сейчас сказать, что это оружие — зло!

Шани удивленно смотрел на меня, он так и не понял, что теперь здоров. То есть, конечно, не совсем здоров. Ему еще предстоит отлежаться, отоспаться, восстановить силы, но за этим дело не станет. Теперь любой, даже самый завалящий медикус поставит его на ноги за считанные дни. Глаза мои слипались, но я не удержалась от искушения — уж слишком удивленно он на меня воззрился, и слишком я была горда своей победой.

Глупость, которую я брякнула в следующее мгновение, была абсолютной. Я хорошенько встряхнула Шани за плечи и буквально заорала:

— Встань и иди!

И он встал и пошел. От камина к окну. Шатаясь, налетая на попадавшиеся по пути вещи, но пошел. На его лице застыло такое изумление, что я расплакалась. От счастья.

2229 год от В.И.
Ночь с 4-го на 5-й день месяца Медведя.
Эланд. Идакона

Ветер с моря пригнал тяжелые, полные дождем тучи. Сырая, холодная тьма облепила Идакону, даже привычные к непогоде маринеры предпочитали коротать такую ночь у живого огня за кружкой подогретого вина с друзьями или же в постели у подружки. Одиночество давило, пугало, выгоняло людей из домов, заставляя искать общество себе подобных. Или не подобных. Рене Аррой уже несколько ор наслаждался обществом Жана-Флорентина, который, пользуясь моментом, развивал перед Арроем свои взгляды на государственное устройство и его связь с развитием хозяйства и торговли. Аррой слушал вполуха, думая о чем-то своем.

Адмиралу было невесело, но он держался. Очень хотелось выпить, но в последние недели он и так слишком много пил и теперь решил, что довольно. Нет, никто бы не посмел упрекнуть Первого Паладина, а теперь еще и будущего короля, в пьянстве, но Рене всегда заставлял себя что-то делать или не делать не потому, что это кому-то нравилось или не нравилось, а потому, что он считал, что должен поступить именно так. Адмирал с отвращением посмотрел на запотевшее окно, за которым тусклым пятном расплывался свет сторожевого фонаря. Он никогда не имел ничего против ветра, да и к дождю относился с уважением, если это был добрый шумный ливень. Этот же монотонный дождь выматывал все нервы. И вместе с тем он был спасением. Пока в Эланде дождь, таянцы не рискнут сунуться во внутренние болота, а дороги, что ж, дороги перекрыты.

Герцог очнулся от резкого свиста, который испускал Жан-Флорентин, чтобы привлечь его внимание. Рене собрался извиниться и спросить, каким же образом деньги вновь превращаются в деньги или что-то такое, так как это было последнее, что он разобрал в жабьей речи, прежде чем утонул в собственных мыслях. Но оказалось, что ни деньги, ни товар, ни свойственная людям невнимательность философского жаба на сей раз не занимали. Он был не возмущен и не раздосадован, а встревожен, о чем недвусмысленно свидетельствовал усилившийся металлический блеск…

— Рене, — Жан-Флорентин был на удивление немногословен, — только что совсем рядом была свершена очень сильная волшба неизвестной мне природы.

Глава 15

2229 год от В.И.
Ночь с 4-го на 5-й день месяца Медведя.
Арция. Святая дорога

Все было кончено. Остатки арцийского войска ползли по пыльной дороге. Люди так устали, что ни о чем не думали, даже о поражении, просто тупо переставляли ноги. Тех раненых, которых удалось вытащить из лагского ада, тащили на руках — подвод не хватало. Жалкая, растерзанная толпа, в которую превратилась имперская армия, брела на юго-запад. Там была Кантиска, с ее неприступными стенами и храмом святого Эрасти. Там были вода, еда, отдых… Там был Бог, который должен был защитить.

Архипастырю было не до молебнов. Он не смог предотвратить катастрофу, предопределенную как глупостью покойного Жерома, так и силой и, что греха таить, воинским талантом Михая Годоя. Но Феликс выстоял, и не только выстоял, а и надежным щитом прикрыл бегущих. Буквально вросшие в лагскую землю воины в черно-зеленом магнитом тянули к себе тех, кто еще мог драться. Упавших заменяли новые, и Святое воинство сражалось, пока не кончился этот немыслимо длинный день.

Феликс охрип, выкрикивая приказания, под ним убило четырех лошадей, но Архипастырь не получил ни единой царапины, словно тот Бог, которому бывший рыцарь служил, хоть не так уж сильно и веровал в Него, решил наконец вмешаться и прикрыл своего слугу незримым щитом. Но все остальные чудеса Феликс сотворил сам, и на закате зеленое с белым знамя по-прежнему гордо реяло на сухом ветру.

Воодушевленные вождем, уверенные в собственном предназначении воины Церкви готовы были с рассветом вступить в новую битву, но Архипастырь понимал, что нужно отходить, воспользовавшись темнотой. Ему удалось избежать полного разгрома и беспорядочного бегства, но медлить было нельзя. Феликс жестом подозвал к себе Добори.

— От Луи ничего?

Командор покачал перевязанной головой:

— Если кто и уцелел, им сюда не пробиться. Но дрались они до последнего.

— Что ж, отныне их имена будет знать вся Арция. Хоть это мы для них сделаем. Ты уже отдал приказ? — слово «отступление» ни Феликс, ни Добори по молчаливому уговору не произносили. Командор кивнул.

…Полки Михая продолжали атаковать, но не столько для того, чтобы прорваться, сколько чтобы не давать врагу отдыха. Это не шло ни в какое сравнение с бешеным натиском, который пришлось отражать после того, как фронт был опрокинут, и опьяненные успехом победители бросились на единственную оставшуюся преграду. Архипастырь хмуро наблюдал за чужой конницей, гарцующей на почтительном расстоянии от арбалетчиков барона Шады. Солнце уже коснулось леса. Еще ора, и можно уходить. Старый друг не подведет. «В мире нет ничего надежнее друга Шады», — говорил Эллари. И был прав.

Люди Архипастыря были готовы к бою, который если и случится, то в самое ближайшее время. В темноте любые атаки потеряют смысл, люди это понимали, хоть и валились от усталости. Занятно, что после кровопролитнейшего сражения под командованием Феликса оказалось куда больше народу, чем утром. Правда, теперь эти люди, кони и одиннадцать уцелевших пушек составляли все арцийское воинство.

Подскакал Ласло на некрасивом, мосластом мерине, видимо никогда не помышлявшем о карьере боевого коня. Аюдант командора лихо вскинул перевязанную руку к шлему.

— Барон готов.

— Вот и хорошо. Пусть берет уцелевших ополченцев и… кто там к нам приблудился? «Старые Быки»? И их тоже. Передай — выдвинуться к речке, напоследок дать таянцам по ушам и уходить по Святой дороге. Под барабанный бой и с развернутыми знаменами! И чтоб те это видели. Дистанцию в арбалетный выстрел. Тревожить вылазками, чтобы жизнь медом не казалась…

— Монсигнор, — как-то так вышло, что воины в этот день перестали называть Феликса Ваше Святейшество. Тон в этом деле задали ветераны, помнившие маршала Датто и углядевшие в Архипастыре его достойного преемника по воинской части, — монсигнор, там не только «Быки». Подошли «Бешеные Псы» и «Дикие Охотники». Уцелело достаточно «Горных Барсов» и «Ловцов Жемчуга», и, кажется, я видел сигну «Райских Птиц». Я сейчас…

— Никаких «сейчас», — отрезал Феликс. — Только тех, кого я назвал, и только так, как я сказал…

— Но мы еще можем драться.

— Не сомневаюсь. Но драться — не значит умирать без толку. Брысь отсюда, я сказал!

— Я тоже не понимаю, — Добори с удивлением смотрел на Феликса.

— И не надо понимать. Твое дело под прикрытием Шады собрать всех, про кого сказал мальчишка, и своих Стражей и стянуть их к лесу.

— Хочешь ударить Михаю в спину?! Но это верное самоубийство… Или ты полагаешь, что, убив его самого, мы прекратим войну?

— Нет, не полагаю, — отрезал Архипастырь, — потому что Годой — это война, но война — это не только и не столько Годой.

— Но… Что ты, Проклятый тебя побери, задумал?!

— Я хочу, чтобы Годой думал, что мы намерены дать ему бой под стенами Кантиски. Там резервы, там оружие, там надежные стены, там дороги в Верхнюю Арцию, откуда идут вызванные императором резервы. Сюда они не успели, но у Кантиски мы их перехватим и можем дать еще один бой, который наверняка проиграем. И вот тогда все действительно будет кончено.

— Когда ты так говоришь, мне становится страшно. Но ведь у нас нет другого выхода?

— Есть. Признаюсь, я понял, что делать, вспомнив слова молодого Луи. Проклятье! Какой император погиб…

— Может быть, еще нет.

— Не похоже, чтобы мальчик выжил, если его люди погибли. Он такой же, каким был Эллари, — глаза Феликса на мгновенье затуманились, но он быстро взял себя в руки. — Прости, что не сказал тебе раньше, люди должны были знать, что у них нет другой возможности, кроме как стоять насмерть. Михай это должен был почуять всей своей поганой шкурой.

— А теперь?

— А теперь ты должен знать все. Мало ли что со мной случится. Сейчас мы укроемся в лесу. У меня есть основание полагать, что разведчики Годоя нас не заметят. И когда он бросится за Шадой — а насколько я знаю старого пьяницу, тот будет отступать, как лев, — мы повернем на Гверганду и оторвемся от Годоя на несколько переходов, прежде чем тот что-то поймет.

— На Гверганду?!

— Да, Проклятый меня побери! По дороге соединимся с Мальвани. Рене всю зиму готовился к бою, туда же должны подойти… ну, словом, соплеменники Романа Ясного. Их немного, но они владеют магией. А дальше… Помнишь, мы боялись, что Годой вломится во Внутренний Эланд, потому что там, кроме Вархи, нет крепостей, но…

— Хочешь сказать, что пока Годой будет стоять под Кантиской, мы с Рене и Сезаром ударим по Таяне? — теперь Добори смотрел на Архипастыря, как на самого Творца…

2229 год от В.И.
Ночь с 4-го на 5-й день месяца Медведя.
Лагский лес

Раненые были с грехом пополам перевязаны, мертвые похоронены. Луи привел на Лагское поле около восьми тысяч человек. Маршал оставил ему две. Сейчас на ногах остались едва ли пара сотен. Еще тридцать два человека были ранены достаточно серьезно, но не опасно и спустя кварту или две вполне могли вернуться в строй. Тяжелораненых почти не было — они остались в поле. Сумели вытащить только четверых, из которых до рассвета двое доживут вряд ли.

Принц, прихрамывая — он не был ранен и сам не понимал, откуда взялась ноющая боль в ноге, — медленно обошел всех, старательно вглядываясь в осунувшиеся чумазые лица. Раньше их было слишком много, чтобы он мог запомнить всех, а теперь — в самый раз. Люди следили за Луи с каким-то странным выражением, словно от того, что он скажет и сделает, зависела и их судьба, хотя воины разгромленной армии вольны были идти на все четыре стороны. Если дойдут, конечно.

Сын Эллари невольно по привычке поискал глазами Матея и вдруг понял, что ветеран ушел туда, откуда пока еще никто не вернулся. Дыра в душе, пробитая этой смертью, была не из тех, которую можно чем-то заткнуть, но надо было жить, думать, что-то делать со всеми этими людьми, которые отчего-то не расходятся, а смотрят на него, Луи че Лагга. Принц устало провел рукой по лбу, поправляя сползшую повязку. Проклятый день наконец-то кончился, синие густые тени наползали со всех сторон, на небе появились первые звезды, и принц отыскал среди них Волчью, ту, что стояла в зените в момент его первого крика… Что ж, будем считать это советом свыше… Луи Арцийский решительно вышел на середину поляны.

— Кто может стоять, подойдите ко мне, чтобы я мог вас видеть.

Воины вскочили со своих мест, словно только этого и ждали, впрочем, так оно и было. Луи помедлил, пока не наступила полная тишина — слышно было лишь журчание ручья, у которого завели свою извечную песню любвеобильные лягушки, и поднял руку.

— Мы сегодня хорошо дрались, — его голос в напряженной тишине показался неожиданно сильным и звонким, — очень хорошо, и не наша вина, а наша беда, что бой проигран. Мы выполнили свой долг перед империей, сделали даже больше, чем она заслуживала. Поэтому я, Луи че Лагг, сын принца Эллари Арцийского, освобождаю вас от присяги императору Базилеку, пустившему в Арцию врагов. Все, кто устал, ранен, кому надоела эта война, могут сложить оружие и уходить. Я требую только одного, сделайте это немедленно! Империя не заплатила вам за службу, но у меня есть несколько драгоценностей, возьмите их и продайте, — Луи рванул на себе ворот рубахи и сорвал с цепочки медальон с крупным бриллиантом, а затем, чуть помедлив, снял с пальца кольцо, — я должен вам больше, но у меня, кроме этих вещей, ничего нет. Ну, вы решили?

Люди молчали, затем один, пряча глаза и путаясь в петлях, расстегнул кирасу и бросил ее к ногам принца.

— Мне не надо денег, — голос воина звучал тускло и хрипло, — но я должен спасти семью. Я ухожу.

— Хорошо, — кивнул Луи. — Кто еще? — из строя вышло еще семеро.

— Это все? — Люди молчали, неприязненно косясь на решивших уйти.

— Хорошо, — еще раз повторил Луи. — Возьмите камни.

Один из воинов, хмурясь, протянул руку, и принц опустил в нее драгоценности.

— Продайте, только осторожно. Среди ювелиров всякие бывают.

— Да что ты делаешь, тварь?! — седой усач, один из немногих уцелевших «Котов», преградил дорогу уходящим.

— Пусть уходят, Ноэль, — устало отмахнулся Луи — Они имеют право.

— Да кто их держит? — презрительно рявкнул «Кот». — Но перстенек этот мы помним. Это память Эллари, и чтоб какой-то дезертир загнал его проклятым ломбардцам!.. Не позволю!

Названный дезертиром затравленно оглянулся и бросил злополучное кольцо в жесткую ладонь ветерана, пробормотав что-то вроде «я не знал»…

— Не знал он, видишь ли… А ну пшли вон, с глаз долой, зайцы драные! — Повторять не пришлось, уходящие мигом скрылись в кустах. — Ну и… с ними, — смачно сплюнул вслед Ноэль и заорал на оставшихся: — А ну, смирно! Спины прямо, брюхи убрать. Слушать мою команду. Его Величеству, императору Арции Луи Четвертому виват!

2229 год от В.И.
Вечер 5-го дня месяца Медведя.
Северная Таяна

Эмзар остановил Опала на вершине высокого холма и огляделся. Солнце уже скрылось за горами — черным зубчатым силуэтом на багровом бархате. Однако темнота никогда не была для эльфов помехой, и летящие Всадники были ему прекрасно видны — два стремительных черных силуэта, окруженных холодным лиловым ореолом. Эмзар привстал на стременах, словно это что-то меняло, и огляделся еще раз. Да, они оказались там, где должно. Конечно, с той поры, как он проезжал здесь, холмы стали заметно ниже, а Гремиха уже, но эльф никогда не собьется с дороги и, сколько бы лет ни прошло, всегда найдет место, где однажды побывал.

— Ты уверен, что стоит их тревожить? Они могут быть опасны, — Клэр задал свой вопрос только для того, чтоб прервать молчание.

— Безусловно, я видел их, когда искал мать.

Утренний Ветер передернул плечами — от признания Эмзара становилось зябко. Разумеется, он, как и другие жители Убежища, подозревал, что в семье Владык произошло что-то из рук вон выходящее, но толком никто ничего не знал. И вот теперь Эмзар спокойно говорит о том, что много веков тщательно скрывалось.

— Пришло время узнавать чужие тайны, а не хранить свои, — Снежное Крыло, видимо, понял, что нужно как-то объяснить свое поведение, — как бы то ни было, я бывал в Таяне и видел пресловутых Всадников. Это было страшно, Клэр. Я чувствовал жуткую, древнюю мощь и огромную ненависть, нет, не ко мне лично, но ко всему нашему народу. Они могли и хотели стереть меня в порошок, но не сделали этого. То, что я эльф, Стражи Горды поняли сразу, но пропустили меня. Обратно я, кстати говоря, добирался через Внутренний Эланд. Еще раз проехать мимо Всадников было выше моих сил. И я долго думал, почему меня не тронули.

— Этого мы наверняка не узнаем никогда.

— А вот и нет, — устало ответил Эмзар, — Всадники Горды, как они сами себя называют, стоят тут с одной-единственной целью — не позволить перейти перевал кому-то, кого они называют Ройгу и кто связан с этим Белым Оленем, если только он сам не есть… Белый Олень. Ах да, ты этого не знаешь… Они помогли Рамиэрлю и Герике, даже проводили их почти до Убежища своими путями. В Герике они почуяли что-то им близкое. Но ни она, ни Рамиэрль, ни я так и не поняли до конца, что они говорили. Я надеялся, что Рамиэрль, возвращаясь, их расспросит…

— Звездная мать! Но ведь они…

— Они враги Ройгу, мне этого довольно! Для начала я хочу проехаться к тем холмам и посмотреть, что там произошло.

— Там?

— Да, мы сейчас как раз по ту сторону гор, вон видишь эту двухголовую вершину, мы вчера свернули, чуть не доехав до нее. Да, это случилось здесь.

Клэр молча тронул своего коня, и два всадника шагом направились вниз.

— Как здесь пустынно, — художник обвел взглядом стремительно темнеющие холмы.

— Люди избегали здесь селиться из-за Всадников, а тракт проходит немного в стороне, мы же перешли горы через Старый перевал, который давным-давно заброшен.

— Заброшен?

— Да, была одна история, — Эмзар явно не хотел продолжать. — Как бы то ни было, нам туда.

Кони волновались, не хотели идти, но эльфы могут заставить любое животное подчиниться своей воле, а уж своих питомцев тем более. Не прошло и полуоры, как Клэр и Эмзар достигли цели. Да, вчерашняя гроза, вернее, не гроза, а бой, бушевал именно здесь. Холм стал черным и блестящим — его земляная шкура сошла, обнажив базальтовое нутро. Древний камень был покрыт свежими выбоинами, по нему змеились трещины, и из одной, самой глубокой, сочилась вода, словно кровь из раны.

У подножия холма была небольшая ложбинка, откуда тянуло тошнотворным кисло-сладким запахом. В ее глубине роскошная весенняя трава загнила на корню, растекаясь отвратительной буро-зеленой слизью, по краям же высохла и пожелтела, словно в конце знойного лета.

— Это появилось вчера? — прошептал Клэр.

— Думаю, да…

— Что это значит?

— Сейчас узнаем! — в голосе владыки Лебедей зазвенел металл. Эмзар спешился и, медленно обойдя отвратительное место, начал подниматься на холм. Клэр оставил коней, велев им стоять на месте — те, разумеется, и помыслить не могли ослушаться хозяйского слова, и бросился вдогонку.

— Ты хочешь?..

— Да, побери меня Тьма! Мы ДОЛЖНЫ знать, что здесь произошло. И не только это. Один из них назвал Герике свое имя. Отойди, это опасно.

Но Клэр не отошел, и Эмзар больше не настаивал. Пусть смотрит и слушает. Рыцарь Осени[90] ни о чем не сожалеет и ничего не боится… Снежное Крыло закрыл глаза, собираясь с силами. Заклятье собственным именем — одно из самых опасных, когда речь идет о существе чужом, сильном и почти наверняка враждебном. Это все равно что удержать в руках пантеру, даже если на нее надет ошейник с цепью. Демона, и того вызывать легче и безопасней, так как от него можно защититься с помощью пентаграммы и оберегов. Заклятье именем — это столкновение двух воль, и тут уж как повезет. Тем не менее Эмзар рискнул.

Оказалось, что он ломился в открытые ворота. Едва смолкла надрывно звучащая в сознании Лебединого короля неслышимая миру струна, одна из темных фигур шевельнулась, поднимая голову. На эльфов смотрели огромные скорбные глаза, в которых плескались тысячелетия.

— Ты пришел, арр. Я рад!

— Рад?!

— Да. Ты на стороне Тарры, и этим все сказано.

— Что тут было?

— Бой. Не первый и не последний. Мы не пропустили Ройгу, и мы не пропустим его еще и еще, но это все, что мы можем. Мы прикованы к Горде, а Тарра в опасности…. Помоги ей, арр. Иди в Явеллу. Останови их. Они боятся пополнять Чашу здесь и будут черпать там, где нет Стражей… У нас еще есть силы. Но они быстро тают. Чаша Ройгу наполняется слишком быстро, а мы имеем лишь то, что имеем. К осени мы уйдем в покой, о котором я так долго мечтал. Но я не хочу получить его ТАКОЙ ценой.

— Мы пойдем в Явеллу, Древнейший, и исполним свой долг. Клянусь кровью Звезд, текущей в моих жилах, — прости нам и прощай!

— Прости и ты, арр!

2229 год от В.И.
6-й день месяца Медведя.
Арция. Мунт

Сезар Мальвани больше не спешил. Он и его люди и так свершили невозможное, за двенадцать дней проделав путь от Гверганды до окрестностей городка Фагоры, где их настигли вести о Лагской катастрофе. То, что произошла именно катастрофа, командор понял, едва на обсаженной вековыми каштанами дороге показалось несколько всадников на заморенных конях, одетых в изодранные и перепачканные мундиры императорской гвардии. Пальцы командующего Северной армией с силой сжали хлыст, но красивое лицо, из-за которого в юные годы полководец немало претерпел от любвеобильного батюшки Бернара и Марциала, осталось спокойным. Мальвани, давно усвоивший нехитрую истину, что лицо и голос полководцу даются для того, чтобы скрывать дурные известия и еще более дурные предчувствия, бесстрастно выслушал сбивчивый рассказ молодого офицера с опаленными бровями, задал несколько уточняющих вопросов и велел аюданту позаботиться и об этих людях, и о других, которые вскоре появятся. Затем командор приказал разбить лагерь у переправы через неширокую речку с заболоченными берегами, покрытыми сочной травой, среди которой желтели цветы ядовитого курослепа.

Войско быстро и деловито приступило к бивуачным хлопотам, однако новость о поражении разнеслась со скоростью степного пожара. Ставя палатки, расседлывая лошадей, выставляя дозоры, люди думали и говорили об одном и том же, поглядывая в сторону невысокого пригорка у дороги, на котором вырисовывался четкий силуэт всадника в шляпе с пышным плюмажем.

Стройный юноша в сером с алым мундире (старший сын командующего, взятый за излишнее молодечество из полка «Серых голубей» в штабной отряд и страшно этим тяготившийся) не выдержал и подъехал к маршалу с твердым намерением потребовать объяснений, но, как это часто бывало, в последний момент заробел.

Какое-то время оба — и сын, и отец — молчали. Наконец Мальвани, не поворачивая головы, окликнул:

— Анрио?

— Да, — отозвался сын и дрогнувшим от волнения голосом добавил: — Монсигнор.

— Ты, разумеется, все уже знаешь. Как думаешь, что мы будем делать дальше?

— Догоним узурпатора и дадим ему бой!

— Нет, — покачал головой Сезар, — нас двадцать пять тысяч, их много больше. Если чертов тарскиец разбирается в стратегии — а он разбирается, Проклятый его побери! — он встал на тех же высотах, на которых стоял Ландей. И ждет нас, чтобы расколотить.

— Но…

— Никаких «но»! Мне не больше твоего хочется отступать, но мы должны спасти армию, это, похоже, все, что осталось у Арции.

— Отступить? Теперь?! Отец! Это невозможно!

— Корнет Мальвани! Вы забываетесь!

— Прошу прощения, монсигнор!

— Так-то лучше. Мы останемся здесь день или два. За это время сюда сойдутся все, кто уцелел и у кого хватило ума пойти нам навстречу. Годой будет торчать на Лагском поле, и пусть его торчит, хоть травой порастет. Мы же вернемся в Гверганду и подготовим ее к обороне.

— Но враг у стен Мунта.

— Мунт потерян в любом случае, — отрезал Сезар, — но война пока не проиграна. Она будет проиграна с потерей армии и гибелью всех, кто может поставить этого выскочку на место. Нужно быстрее собрать силы и, чего греха таить, вступить в союз с Арроем.

— Фи, этот пират…

— Этот пират, сын мой, в отличие от Базилека истинный Волинг и не трус. А потом, у нас нет выбора. Или ты предпочитаешь сдаться на милость Годоя? Он будет рад.

— Нет!

— И я не хочу. И дело даже не в том, что это позор для арцийского офицера. То, что я слышал про этого тарскийца… Ну да об этом не сейчас. А теперь иди, я хочу побыть один. Мне нужно попрощаться с Франсуа…

— Я не понимаю, отец!

— И хвала Творцу, что не понимаешь…

Эстель Оскора

Мы с Шани сидели на смотровой площадке Герцогского Замка — самого высокого здания Идаконы, если исключить Башню Альбатроса и Грозовой Маяк, но туда посторонних не пускали.

После того как Гардани не выдал меня Рене, я доверилась графу почти во всем (о моей любви к эландскому герцогу незачем было знать даже Шани) и была вознаграждена — у меня появился друг, при котором можно было не опускать глаз и не делать из себя комолую корову. На всякий случай я рассказала все, что со мной приключилось в последние десять месяцев, но с условием — Рене узнает правду, только если от этого будет зависеть что-то очень важное. Шани обещал, и я не могла ему не верить. Ему вообще нельзя было не доверять, чести этого человека с успехом хватило бы на армию рыцарей, собирающихся в Святой поход. Еще одним человеком, при котором я могла оставаться сама собой, стала Белка, которой отец сказал, что его вылечила именно я, после чего девчонка занесла меня в список своих лучших друзей. К счастью, она была слишком поглощена своими военными штудиями и кипящими вокруг событиями, чтобы задумываться о том, отчего переменилась Герика, которую она раньше презирала. Белке было не до размышлений, вот и сейчас этот бесенок унесся встречать корабль с оружием, а мы остались на площадке замковой башни, нависающей над притихшим, ласковым морем.

Шани, прикрыв глаза, дремал, подставив лицо солнцу. Я от нечего делать наблюдала за солнечными зайчиками, прыгавшими по древним камням. И тут-то моя кровь преподнесла мне очередной сюрприз. Когда я поняла, что за мерзость мучила Шандера, я словно бы обрела новое зрение, позволяющее видеть сущности, недоступные человеческому глазу. Впрочем, те же кошки видят их совершенно спокойно, так что это вряд ли можно было считать магией, скорее древней-древней памятью крови, памятью о тех временах, когда люди меньше думали, но больше замечали.

Если финусы были отвратительны и голодны, то эти были прелестны и всем довольны. Больше всего они походили на солнечных зайчиков, но их прихотливая пляска не зависела от игры солнечных лучей с молодыми березовыми листьями. Легкие, светящиеся, словно бы сотканные из света и тени существа резвились на светло-серых нагретых камнях. Я словно бы ощутила переполняющую их радость бытия, любопытство, присущее зверенышам, и… силу. Они вовсе не были беспомощными, эти солнечные котята. Если бы им подвернулась добыча, они бы с восторгом начали охоту. А пока их вполне устраивали прихотливые прыжки среди пляшущих теней. Но мой взгляд они все же почувствовали. Игра прекратилась, и полтора десятка странных созданий замерли, присматриваясь (или что у них там было предназначено для подобных случаев) к моей скромной персоне.

Это было прелестное и совершенно невозможное зрелище: среди постоянно сменяющих друг друга солнечных зайчиков несколько светлых и темных пятен, словно бы приклеившихся к одном месту. Я тоже замерла, боясь спугнуть проказников. Наконец один, не самый крупный, но самый отважный, двинулся вперед, а за ним еще двое. Остальные выжидали. Я затаила дыхание. Живой лучик весело и целеустремленно бежал ко мне. Я видела его, хотя на залитой солнцем площадке это было не легче, чем следить за черным котенком в темной комнате, если бы тот вздумал пошутить и прикрыть глаза. Следом двинулись котята-тени, два темных бесплотных пятнышка жизнерадостно бежали ко мне вместе с приятелями.

Когда эти существа дружной стайкой взлетели мне на колени, а один пробежал по рукаву и устроился на плече, меня охватила какая-то немыслимая легкость. Я чувствовала их присутствие каким-то шестым или седьмым чувством. Это действительно напоминало игру с котятами, но котятами, являвшими собой то тепло скользящего солнечного луча, то прохладное прикосновение тени. Странное я, должно быть, представляла зрелище, сидя на невысоком каменном парапете. Надо мной не было ни облачка, а на моих коленях возились, карабкались друг на друга пятнышки света и тени, словно я устроилась отдыхать под деревом в солнечный, но ветреный день. Впрочем, похоже, их, кроме меня, никто не видел. Во всяком случае, проснувшийся Шани смотрел на меня совершенно спокойно. Я с трудом подавила в себе глупое желание спросить, не нужно ли ему чего. Он, даже когда был совсем болен, морщился от подобной заботы. А уж сейчас и вовсе старался выглядеть здоровым.

Поразительно, как наше желание кому-то помочь иногда становится для этого человека страшной пыткой! Раньше я этого не понимала.

— Как ты думаешь, какая сейчас ора? — Гардани весело улыбнулся, и я поняла, что пришел конец не только тварям, вызванным к жизни магией Годоя, но и самой памяти об этом. Шани больше не чувствовал себя калекой, и это было прекрасно. В глазах у меня что-то подозрительно защипало, и я, чтобы скрыть неловкость, вскочила на ноги:

— Думаю, после полудня прошло не больше оры, самое время спуститься к морю. Пойдешь?

Разумеется, он пошел. Впрочем, моя идея пришлась по душе и солнечным котятам, которые и не подумали разбегаться, когда я встала. Им было все равно, лежит ли моя юбка у меня на коленях или болтается при ходьбе. Эти забавные сущности каким-то образом ухитрялись держаться на ней, даже когда я спускалась по лестнице. Ну и хорошо, они мне нравились, эти котята, — любопытные, веселые и наверняка беззлобно жестокие, как любые звереныши.

2229 год от В.И.
9-й день месяца Медведя.
Арция. Мунт

Роскошные часы, заключенные в раззолоченный футляр черного дерева, глупо и самодовольно пробили одиннадцать раз. Перед дверью в покои императора сменился караул — двое гвардейцев-южан в вычурных раззолоченных мундирах для красоты и четверо гоблинов в черной коже для надежности. Важный и благообразный, как клирик высокого ранга, слуга в сопровождении еще одного гоблина прошествовал с подносом — император изъявил желание освежиться!

Вообще-то усевшийся на троне арцийских владык человек императором не был. Но он был победителем, а победителей лучше всего называть так, как они того желают. Михай Годой желал, чтоб к нему обращались как к императору. Не обремененная излишней щепетильностью многомудрая дворцовая челядь немедленно приняла это к сведению, и в императорской резиденции все покатилось по накатанной колее, словно бы и не было никогда императора Базилека и сокрушительного поражения, нанесенного Арции на Лагском поле. Полчища лакеев, кастелянов и поваров усердно выполняли привычную работу, разве что прекратив до поры до времени воровать — Годой и его страшноватые Союзники вызывали легкую оторопь, и попасться им под горячую руку не хотел никто.

Сам же Годой, хоть и водворился в покоях Базилека, чувствовал себя не совсем уверенно. Да, пока ему все удавалось, но в каждой удаче были пусть маленькие, но червоточинки, не позволяющие насладиться полнотой победы. Он захватил власть в Таяне, но упустил Рене. Он далеко, очень далеко продвинулся по дороге тайного могущества, но проклятый эландец, похоже, знает не меньше. Наконец, он, Михай Годой, наголову разбил арцийскую армию, заодно убедившись в своем умении удерживать однажды взнузданных. Но проклятый Феликс уцелел и даже сохранил немалую силу, а пока нынешний Архипастырь жив, ни о каком примирении с Церковью не может быть и речи. Брать же Кантиску штурмом Годою очень не хотелось. Город был отлично укреплен, а Добори и Феликс показали себя умелыми военачальниками. Если б кто-то из них принял командование после смерти маршала, еще вопрос, за кем бы осталось Лагское поле. К тому же тарскиец понимал, что разорение Святого города сделает его в глазах верующих святотатцем и еретиком, а он намеревался править Благодатными землями долго и спокойно, да и чудеса, которые творились в Кантиске, тарскийца волновали очень и очень. В Творца Годой не верил, но, обладая магическими знаниями, готов был допустить, что происшедшее с попытавшимся завладеть перстнем Проклятого Порраком — дело рук колдуна, балующегося Запретным, а то и вовсе треклятых эльфов, про которых известно лишь то, что они где-то есть. То, что произошло в храме Эрасти, было непонятным и пугающим. Конечно, новый Архипастырь и его дружки всего не рассказывали, но Годой представлял силу убиенного ройгианца, уничтожить которого было очень и очень непросто. Да, похоже, придется изыскивать способ устранения Феликса руками самих церковников, а для этого нужно время.

Другой, хоть и меньшей головной болью был командор Мальвани с его армией. Тарский господарь рассчитал время сражения так, чтобы тот не успел соединиться с войсками империи. Он не сомневался, что Сезар бросится на захватчиков в надежде отомстить и будет уничтожен. Но нет. Войска Годоя зря простояли на Лагском поле больше кварты. Мальвани не пришел, и регент не мог отделаться от мысли, что где-то болтается двадцать пять тысяч обученных и прекрасно вооруженных воинов. Хорошо хоть Мальвани и Феликс никогда не встретятся, так как между ними оказалась армия Годоя.

Решено, Феликса он запрет в Кантиске, пусть сидит там, пока что-то не произойдет, а насколько Михай Годой знал клириков, нечто произойдет обязательно. Архипастырь выступил против того, кто оказался сильнейшим, а Церковь всегда поддерживала победителей. Нет, о Феликсе можно не думать, его сожрут свои же собратья, сожрут не позже чем к осени…

Тарскиец вальяжно откинулся на мягкую спинку дивана, смакуя императорское вино. Базилек при всей своей бездарности держал прекрасные погреба. Хорошо, что он удрал со всем семейством. Бежавший император в глазах подданных куда ниже, чем император покойный и тем паче убиенный император. Ему, Михаю Годою, осталось лишь подобрать брошенный впопыхах скипетр. Нет, положительно, проклятый Архипастырь застрял костью в горле. Без благословения Церкви императорская корона остается просто бессмысленной красивой штукой с алмазами и сапфирами, а он — отлученным от Церкви узурпатором.

Тарскийский господарь в сердцах так сжал ножку бокала, что она рассыпалась на части, и осколок пурпурного стекла поранил ясновельможную ладонь. Годой, изрыгнув парочку проклятий, зажал ранку тончайшей салфеткой и со злостью взглянул на вошедшего Уррика.

— Господарь, — гоблин не счел нужным менять обращение, а Годой не настаивал — понимал, кого можно и нужно учить пресмыкаться, а кого нет, — пришли двое, назвавших Ключ-слово. Именуемый Ванста и гонец из Лаги.

— Зови, — отрывисто бросил Годой, — сначала гонца.

Запыленный тарскиец преклонил колени и протянул свиток. Новости были не из приятных. Мальвани оказался слишком умен и, узнав о разгроме, повернул назад. А узнал он не от кого-то, а от проклятого Архипастыря, который провел всех. Церковное войско с присоединившимися к нему остатками арцийской гвардии соединилось с Северной армией, но, вместо того чтобы дать бой, арцийцы повернули на Гверганду.

Больше в письме ничего не было, но Годой не сомневался, что, выбирая между ним и Рене Арроем, Феликс и Мальвани без колебаний встанут на сторону последнего. А это значит, что у Эланда появилась очень неплохая сухопутная армия, которая намертво запирает приморский путь во Внутренний Эланд. С одной стороны, это было бы не так уж и страшно, пусть сидят у Гверганды и не мешают прибирать к рукам Арцию. Потом он с ними со всеми разберется. Но Архипастырь!!! С ним надо что-то решать, и решать быстро.

Отпустив гонца, Михай пригласил Вансту. Пышнотелый кудрявый шпион и на сей раз не унизился до раболепства. Ванста знал себе цену. Это раздражало, но без его услуг было не обойтись. Скорее всего именно ему и предстоит заняться Архипастырем. Но сначала главное.

— Ну и? — Ванста только пожал полными плечами и заговорил не раньше, чем налил себе вина и устроился в кресле напротив Михая.

— Я привез женщину, именующую себя вдовой Стефана Таянского. Полагаю, она представляет некоторый интерес хотя бы потому, что является племянницей императора.

— Не Герику?!

— Отнюдь нет. Это Марина-Митта, она весьма красива и не расположена к монашеским строгостям. Про Герику же ни в указанном тобой монастыре, ни в иных, расположенных рядом, никто не слышал…

2229 год от В.И.
12-й день месяца Медведя.
Эланд. Идакона

— Итак, Годой все же прельстился императорской короной. — Старый Эрик рассуждал вслух, пытаясь представить, что творится на дорогах империи. Увы! После известий о вторжении в Арцию и переданных верными людьми сведений о том, что командор Мальвани внезапно вывел Северную армию из Гверганды и форсированным маршем направился на юго-восток, не оставив в городе не то что приличного гарнизона, но даже самого завалящего отряда, новостей не было. Оставалось лишь гадать и готовиться к бою.

— Что ж, — кардинал Максимилиан, допущенный Рене к ежедневным военным советам, поправил наперсный Знак, — сообщивший нам о вторжении Луи Арцийский оказался неглуп и смел. Надо надеяться, они сумеют задержать Годоя до подхода главных сил. В любом случае, Эланд пока в безопасности.

— Только вот поверят ли Луи в Мунте, — тряхнул темной шевелюрой Шандер Гардани, — хотя даже коту подзаборному, и тому ясно, что Базилеку следует разослать гонцов к вассалам и Архипастырю и, выйдя из столицы, форсированным маршем выдвинуться к Лагу.

— Да, Лаг — подходящее место, — почти равнодушно согласился Рене Аррой, — хотел бы я знать, жив ли сейчас этот Луи и как долго ему удалось сдерживать тарскийцев. Боюсь, те, кто сидит в Мунте, куда глупее котов и трусливее крыс.

— Рене, — Шандер задумчиво повертел все еще спадающее с исхудавшей руки графское кольцо с короной, — ты уверен, что не стоит посылать гонцов в Кантиску?

— Феликс и так знает все, что знаем мы. И даже больше, — покачал седой головой адмирал, — Кантиска от Мунта ближе, чем Идакона, а клирики всегда давали фору любым разведчикам, да и Луи ему отписал. Думаю, Святое войско уже выступило навстречу тарскийцам, и, если это так, — голубые глаза Рене нехорошо сверкнули, — Феликс совершает самую страшную из возможных ошибок!

— Ошибок? — Шандер не поверил своим ушам. — Но разве можно поступить иначе?!

— Ошибок, Шани, — повторил герцог, — он позволяет Годою бить всех по очереди, причем каждая победа делает регента сильнее и ослабляет не только проигравшего, но и того, кому вступать в бой следующим.

— Ты говоришь так, словно война уже проиграна.

— Арция проиграет войну с Таяной, мне это очевидно. Михай наверняка разобьет, если уже не разбил, имперскую армию до подхода Феликса и Мальвани, даже если у тех вырастут крылья. Феликс опоздает на три-четыре диа, Мальвани на все восемь.

— Феликсу следовало бы ускоренным маршем идти не в Мунт, а на Гверганду, на соединение с Мальвани и с нами, — подал голос Диман, — или, на худой конец, запереться в Кантиске и разослать гонцов по всем еще не захваченным землям, а не ввязываться в игру по правилам Годоя. Не хочу быть пророком, тем более черным,[91] но Михай сейчас вполне может распоряжаться в Мунте, склоняя на свою сторону арцийскую знать…

— Но кто пойдет за узурпатором, тем более отлученным от Церкви? — пожал плечами Максимилиан.

— Э, Ваше Высокопреосвященство, вам ли не знать, что к победителям всегда относятся снисходительно. А Годой сейчас на коне, никуда от этого не денешься.

— Пока на коне, — уточнил Эрик.

— Да, «пока», и от нас зависит, чтобы это «пока» наконец закончилось. Проклятый бы побрал Базилека и его прихвостней! — Аррой стиснул кулаки и замолчал, пытаясь взять себя в руки. Затем нарочито спокойным голосом продолжил: — Давайте исходить из того, что Годой уже стал или вот-вот станет хозяином Арции, а Феликс разбит или заперт в Кантиске. Если дела обстоят не столь плачевно, я первый обрадуюсь, но готовиться надо к худшему. Максимилиан, вы лучше нас знаете Арцию, чего нам ждать оттуда?

Кардинал откашлялся, налил себе вина, но пить не стал, а какое-то время смотрел сквозь прозрачный кубок на свет. Затем поставил его на стол и, не торопясь, начал:

— Арция ныне не способна к подвигу духа даже во имя собственного спасения, она разнежилась и стала слишком самодовольной и равнодушной. Арцийцам приятно сознавать себя жителями величайшей из империй, но защищать ее они не поднимутся, напротив…

— То есть примут узурпатора? — холодно уточнил Эрик.

— Да, если угодно, — развел руками клирик, — если уж Таяна смирилась с властью Годоя, которого там ненавидели и презирали, и выступила против Эланда…

— Пока только против Арции, — вздохнул Рене, — хотелось бы верить, что это связано именно с тем, что таянцы не хотят с нами воевать. Одни потому, что помнят старую дружбу, другие потому, что побаиваются. Другое дело Арция. В Таяне немало таких, кто по тем или иным причинам был вынужден покинуть империю и искать удачи у Последних гор. Многие были бы не прочь расквитаться со старыми обидчиками. Те, кто бежал раньше, завещали месть своим детям. Да и пограбить Базилека приятно, добычи там хватит на всех баронов Фронтеры…

Нет, Годой прав, начав с Мунта. Если он поведет себя умно, к нему примкнет большинство арцийских нобилей. Конечно, ему будет мешать Церковь, но Церковь, к несчастью, не только Феликс и наш друг Максимилиан, — Рене кивнул кардиналу и приподнял свой кубок, словно бы смягчая этим символическим жестом горечь своих слов, — да, пока Феликс жив и свободен, официального благословения Годой не получит, но этот мерзавец владеет магией, и неплохо. У него хватит ума устроить несколько знамений и чудес, которые сделают положение Феликса крайне неприятным. Как вы думаете, — Рене резко свернул тему, — что предпримет Годой — будет укреплять свои позиции в Арции или сразу примется за нас?

— Думаю, — проворчал Диман, — сначала прикормит нобилей и разберется с Церковью. Мы в мешке и никуда от него не денемся…

— Отчего ж никуда, — Рене презрительно усмехнулся, — мы можем уйти за море, где нет и быть не может никакого Годоя, — другое дело, что речь идет не о войне Эланда с Таяной и Арцией, а о том, жить или не жить всем Благодатным землям… Именно поэтому я уверен — узурпатор ждать не станет. Что-то гонит его вперед, и он не сможет остановиться, даже если захочет.

Нельзя забывать и о другом — о гоблинах. Эти воюют не по приказу и не за награду, а за своих богов, возвращение которых им пообещал Годой. Но он не может выполнить обещанное, а значит, гоблины должны погибнуть до того, как поймут, что все обман. Думаю, он намерен перемолоть их в эландской мясорубке, одновременно укрепляя свои позиции в империи, благо это нетрудно. Базилек с Бернаром сделали все, чтобы Арция обрадовалась любому глотку свежего воздуха… Годой же будет всем обещать все и, возможно, даже кое-что исполнит. Если при этом он не будет особенно много грабить, его примут.

— Когда его ждать здесь? — тусклым голосом поинтересовался Шандер.

— Вряд ли позже, чем к началу осени. Но и не раньше месяца Дракона. Поэтому я еще раз спрашиваю, что будем делать?

— Защищаться, — сверкнул глазами старый маринер, — если он попрется из Арции, у него два пути — морем через Гверганду или вдоль берега.

— Годой — мерзавец, но дураком отродясь не был, — пожал плечами Шандер, — он не может не понимать, что вы пустите имперские лоханки на дно прямо в проливе.

— Именно, — согласился Рене, — значит, будет ломиться через побережье, а там песок, мелководье. Если нужно, можно идти прямо по воде… Единственное место, где их можно остановить, — устье Адены у Гверганды.

— Адена — хорошая река, без вывертов, — подтвердил молчавший до этого Ягоб, — ей можно верить, это не Агая, где утром не знаешь, что будет вечером… Если их не остановить там, значит, их вообще не остановить.

— У нас еще остается Братний перешеек, — задумчиво произнес Диман, — там можно держаться и держаться.

— Это значит отдать им Внутренний Эланд, — вздохнул Рене. — Нет, придется их бить у Адены, а если в нужный момент ударить Годоя в спину, у нас появляется шанс.

— Ты все же ждешь подмоги от Феликса? — быстро осведомился Шандер.

— Нет, хоть и не исключаю ее. Мы должны рассчитывать на худшее, то есть только на себя.

— Неплохо б взять на корабли тех же «Серебряных» и маринеров-добровольцев и войти в устье Адены, благо Мальвани увел с собой всех до последнего солдата, — предложил Эрик.

— Замечательно, — даже ничего не понимающий в стратегии Максимилиан был в восторге от такого простого и понятного плана, — мы легко овладеем городом и…

— Нет, — неожиданно резко сказал Рене и пояснил: — Это слишком очевидное решение. Повторяю, Годой мерзавец, убийца, чернокнижник, но он не дурак. И он знает, что такое война. Сам он шпагу в руках держит нечасто, но ему это и не нужно. Он умеет думать не только за себя, но и за врага. И меня он, к несчастью, хорошо знает. Он должен заготовить какую-то каверзу…

— Какую? — нехорошо усмехнулся Шандер. — Просто фигуры встали так, что мы обречены схватиться на Аденском рубеже и выяснить, у кого лоб крепче. Так бывает, вспомни поход Анхеля или Угскую битву…

— Нет, Шани, — негромко и устало и оттого еще более убедительно сказал герцог, — Годой не из тех, кто все ставит на одну карту. Вспомни, мы ведь ни разу не смогли его обойти, даже когда у нас были все возможности. Нам казалось, мы играем свою игру, а на деле шли у него на поводу. Только самый первый раз я чуть было не одержал над ним верх, но регент больше не ошибался. В отличие от меня… Говорю вам, он ХОЧЕТ, чтобы его ждали на берегу Адены.

— Ну и что? — не понял Максимилиан. — Если это единственная дорога, значит, так и надо. Он же не Господь наш, чтобы творить по своему усмотрению сушу и воды, значит, пойдет там, где можно пройти…

— Так-то оно так, — Диман задумчиво тронул шрам на щеке, — только Паладин прав — нельзя все яйца класть в одну корзину, даже если она хорошо сплетена и украшена ленточками… Беда только, что ничего путного в голову не приходит. А вдруг он вообще не пойдет в Эланд, а благополучно вернется себе в Таяну и ударит через переправу? Или, может, у него там еще одна армия есть, и она нам в спину как раз и выйдет.

— Сомнительно, — задумчиво проговорил Шандер, — судя по тому, что пишет «эмико», Годой собрал всех, кто мог и хотел попытать счастья в походе. В Гелани остались только тарскийские головорезы и немного гоблинов, чтоб поддерживать порядок. Их он на нас не бросит — восстание в Гелани ему не нужно. А вообще-то Годою удобнее всего о нас забыть. От того, что мы сидим в своих скалах, ему не жарко и не холодно, а вот нам без таянского хлеба и железа долго не выдержать.

— Ты прав, — отозвался Рене, — и не прав одновременно. Да, если нас запереть лет на двадцать-тридцать, Эланд превратится в такое же пиратское гнездо, каким был до Рикареда. Или нам придется каким-то образом выкручиваться, вступать в морской союз с теми же атэвами и так далее. Только дело в том, что нет у Годоя этих двадцати лет. Нет, и все, я это точно знаю, — Рене яростно сверкнул глазами.

— Почему? — не понял Диман.

— Потому, — махнул рукой Аррой, — что гоблины ждут возвращения своих Созидателей, а значит, они должны сделать свое дело и упасть с доски до того, как поймут, что их надули. Михаю нужна не просто битва — резня! Резня, после которой он сможет не беспокоиться ни о нас, ни о своих клыкастых союзничках.

— Значит, он хочет, чтоб мы раскрыли его военные планы, — порадовался собственной проницательности Максимилиан, — чем лучше мы приготовимся, тем меньше гоблинов у него останется. А может, у него в их горах свой интерес есть — мужчины ушли и погибли, а стариков и детей он приберет к рукам.

— Гоблинов к рукам не прибрать, — отмахнулся Рене, — их проще перебить. Не знаю, может, мы и правильно все просчитали, но сидеть и ждать у моря погоды не по мне. Ну не может быть так, чтобы ничего нельзя было сделать.

— Договориться с атэвами? — полувопросительно-полуутвердительно произнес Шандер.

— В некоторых случаях Церковь допускает союз с еретиками, — важно кивнул кардинал, — если Майхуб ударит по южанам…

— То Годой окажется защитником отечества от неверных и с помощью ваших недоброжелателей, Максимилиан, превратится в героя и вождя. А уж если будет известно о наших переговорах — а о них будет известно, так как в Эр-Атэве можно купить все, в том числе и любого сановника, а скупиться Годой не будет, — то мы окажемся и вовсе в незавидном положении.

— Ну что мы тогда сможем сделать? Не с гоблинами же нам договариваться, — проворчал Диман.

— С гоблинами? А что, это мысль. Если они поймут, что их водят за нос… Беда, что мы не знаем, как с ними связаться и заставить себя выслушать. Нам нужны доказательства того, что Годой их обманывает, нам нужно заставить себя выслушать, а я пока слабо представляю, как их можно добыть. Если б, конечно, найти этого… как его звали, Шани?

— Уррик, Уррик пад Рокэ. Но он вернулся в Гелань…

— Проше дана,[92] — Зенек возник на пороге, виновато улыбаясь, — проше дана монсигнора, до бухты просится корабль. Здоровый, — аюдант широко развел руками, видимо, показывал, каким здоровым было незнамо откуда взявшееся судно.

— Какой еще корабль?! — быстро переспросил Рене. — Что за сигна? И что, по-твоему, значит «здоровый»?

— Здоровый значит больший за все, что стоять у бухте, — уверенно ответил Зенек, — а сигна, кажуть, емператорская. И что на ем сам емператор с емператоршую приехали.

— Этого еще не хватало! — герцог на мгновение задумался, отчего лицо его стало отрешенным, как на древней иконе. — Передай Лагару — никого не впускать, пока не разберутся, кого на самом деле принесло. Узнают — ко мне немедленно. А этих, на корабле, держать на дальнем рейде, будь там хоть сама святая Циала. Только Базилека с его уродами нам тут и не хватало для полного счастья.

— Рене, — Шандер Гардани порывисто отодвинул от себя карту, на которую для собственного удовольствия тщательно наносил все ведомые лично ему проходы в Рысьем кряже, — откуда тут взяться императору?

— Ума не приложу, — скривился Рене, — думаю, посольство какое-то, а флаг для пущей важности подняли или со страху. Наверняка ведь догадываются, что мы знаем, как они сговорились с Годоем, а он окрутил их, как глупую обезьяну ее же собственным хвостом. Только вот чего им от нас надо? Не удивлюсь, если этот мерзавец собрался просить о помощи.

— Имеешь в виду Бернара? — поднял соболиную бровь Шандер. — С него станется.

— Ты его знаешь, если я ничего не путаю?

— Видел. А знать его никто не знает, даже собственная жена. — Шандер встал из-за стола, подошел к окну и настежь распахнул створки. Герцог про себя улыбнулся — столь очевидным было наслаждение, которое граф испытывал, делая вещи, о которых обычный человек и не задумывается. Для Шандера же, полгода прикованного к постели, самому дойти до окна было счастьем.

— Ну и как тебе канцлер? — повторил свой вопрос Рене.

— Самое смешное, что никак. Человек как человек, не красавец, не урод, глаза умные, губы вечно поджаты, одевается роскошно, но смешным при этом не выглядит. Отец его по расчету женился, а сам все на смазливых корнетов поглядывал. Младший братец Бернара, тот, что наемниками-южанами командует, точно в папашу уродился, хотя в смелости и уме ему не откажешь. Про Бернара ничего толком не известно, но жене он вроде не изменяет. Одно точно, сказать правду для него то же, что для меня взлететь.

— Хороша рыба, только есть тошно, — Эрик неодобрительно покачал головой, — что ж, будем надеяться, что к нам все же послали человека с остатками совести, того же Нурнига, например.

— Думаешь, он скажет тебе правду?

— Не исключаю, — внезапно согласился Рене, — Нурниг бывал у нас и раньше, граф умен, и к тому же ему, в отличие от тех, кому он служит, не наплевать на Арцию. Хотя, — Аррой громко расхохотался, — все может быть куда проще — похоже, этот сумасшедший Герар просто-напросто украл Базилеков флагман и заявился к нам на помощь. С него станется.

— Думаешь?!

— Почти уверен. И чертовски рад этому. Герар хороший моряк и друг настоящий, да и про Арцию может много чего рассказать.

Рене оказался и прав, и не прав одновременно. Корабль, вошедший в залив Чаек, действительно оказался «Короной Волингов», капитаном которой был Паол Герар, благополучно преведший многопушечный фрегат сначала ненадежным фарватером Льюферы, а затем через изобилующее мелями и рифами Сельдяное море и Ангезский пролив. Но Рене и ошибался — на борту в самом деле находился император Базилек с семейством, приближенными и казной.

Зенек вручил Рене два письма. Одно запечатанное личной печатью самого Бернара и другое кое-как накорябанное моряцкой ручищей, на наспех оборванном листе, правда очень дорогой канг-хаонской бумаги. Рене бегло просмотрел оба послания и нехорошо ухмыльнулся:

— Шани, ты с утра до ночи допекаешь меня тем, что здоров и жаждешь что-нибудь делать.

— Неужели ты сменил гнев на милость и я больше не буду даром есть твою рыбу?

— Не будешь. Оденься попышнее и собери тех «Серебряных», которые еще не забыли, как пускать пыль в глаза важным персонам. Выдержишь ору на ногах?

— Да хоть три, — оживился Шандер, — что случилось-то?

— Ничего хорошего, уверяю тебя, — успокоил Рене, выскакивая из комнаты вместе с кардиналом.

Адмирал стремглав пронесся по ступенькам герцогского дворца. На точеном лице последнего из Волингов не читалось ничего, но внутри его все кипело. Вместо того чтобы помочь или хотя бы не мешать Архипастырю, объявившему Святой поход, безмозглые императорские советники вступили с Феликсом в препирательства, затянули время, докатились до прямого предательства, а в итоге загубили армию и, бросив на растерзание несчастную страну, удрали. И не куда-нибудь, а в Эланд! На правах родственников!

Когда императорское семейство пускалось в бега, враг был в однодневном переходе от Мунта и сдерживать его было некому…

Глава 16

2229 год от В.И.
12-й день месяца Медведя.
Эр-Атэв, Эр-Иссар

Издали донесся заунывный, протяжный клич, похожий на закатный вой шакала в степи. Глашатай Истины возвещал адептам пророка Баадука,[93] что пришел час полуденной молитвы. Все мужчины, достигшие четырнадцати лет, преклоняли колени там, где их настигал зов. Базарные площади, заселенные ремесленниками кривые улочки, сады вельмож и лачуги нищих — все превратилось в один гигантский, накрытый синим небесным куполом храм, в котором последователи истинной веры славили Всеотца и его пророка. Во всем Эр-Иссаре был только один человек (женщины, рабы, евнухи и иноземцы в счет не шли, у женщин, как известно, души нет, а прочие и так будут прислуживать на том свете тем, кого осенил свет Баадука), не считавший нужным напомнить о себе владыке Неба. Он мог себе это позволить, так как по эту сторону пролива не было никого, не склонившегося пред величием Майхуба сына Джуббы сына Адара.

Калиф досадливо наморщил соболиные брови — вопли глашатаев мешали сосредоточиться на том важном, что не давало ему покоя третий день. Майхуб соскользнул с низкого дивана и самолично захлопнул выходящее в глубокую лоджию окно. На первый взгляд владыка атэвов казался изнеженным и манерным, но под шелком скрывалась сталь. Не наделенный богатырским ростом и могучим сложением, как его отец и дед, он унаследовал от них ловкость и беспощадность дикой кошки и выносливость верблюда. Майхуб был четвертым сыном Джуббы, но атэвы не чтили первородства, подобно живущим за проливом презренным хансирам.[94] Главой рода должен стать сильнейший. Хараш был сильнее Майхуба, Джамал злее, Низар красивее и хитрее, а Фарид превосходил всех ученостью. Но саблю отца и седло калифа получил Майхуб.

Трое старших братьев властелина нынче вкушали вечное блаженство в объятиях райских дев, а книгочей Фарид, навеки утратив необходимость в девах, предавался излюбленному занятию в угловой башне мозаичного дворца. Царедворцы, внимательно наблюдавшие за схваткой наследников — голова у человека лишь одна, и склонить ее надо вовремя и перед тем, кем нужно, — не сговариваясь, предрекли четвертому сыну Джуббы великое царствование. И не ошиблись. Саблей и золотом он уже четырнадцать лет держал в руках весь север великого Сура.[95]

Придворные не раз уговаривали владыку перейти через пролив, но Майхубу не была нужна Арция. Когда-нибудь небесно-синие знамена Атэва накроют весь мир, но это будет нескоро. Ему не увидеть. Пока же с хансирами лучше торговать, а не воевать. Они еще сильны. Майхуб хорошо помнил битву при Авире, так удачно проигранную его отважным братом. Хараш возжелал накормить коней виноградом арцийских долин и пополнить свой гарем светловолосыми девственницами, но кто уходит за шерстью, рискует вернуться стриженым… Майхуб не был склонен повторять чужие ошибки — можно и нужно брать в плен хансирские суда и тайком покупать красивых девушек и мальчиков, но воевать?

Другое дело эландцы, эти морские псы были достойными соперниками атэвских корсаров. Половина того, что добывали атэвы на море, попадало не на юг, а на север. Но Эланд был далеко, и разгромить это драконье гнездо Майхуб не мог, а быть смешным, проклиная северных разбойников, не желал. По молчаливому уговору эландцы и атэвы рвали друг друга на куски тихо. Каждый, выходя в море, понимал, что может не вернуться. Правда, эландцы были милосерднее — пленных атэвов они сразу же убивали.

Глашатай замолк, и калиф небрежным движением ударил в небольшой гонг. Обитая позолоченной медью дверь распахнулась, и перед владыкой простерся ниц дежурный евнух. Если приказание, отданное Майхубом, его и удивило, он не показал виду, а, облобызав пол, по которому ступали синие сапоги владыки, пятясь вышел.

Калиф потянулся было к кальяну, но передумал и, откинувшись на спину, прикрыл глаза. Он не был до конца уверен в том, что поступает верно, но лучше жалеть о содеянном, нежели о том, что не сделано. Беспокойство песчаной гадюкой вползло в сердце владыки атэвов после разговора с толстым ростовщиком, поспешно сменившим мунтские каштаны на мимозы Эр-Иссара. Калиф знал о происходящем в его городе все, и появление Ле Пуара со чада и домочадцы для него не прошло незамеченным. Владыка удостоил беглеца личной беседой, милостиво приняв дары, стоившие не менее трех кораблей, и узнал немало интересного про тарскийского господаря.

Если б речь шла о войне между хансирами, Майхуб одобрил бы победителя, так как сильный всегда прав, даже если его сила изливается на слабых потоками огня. Скорее всего атэвы бы присоединились к пиру победителя, порезвившись на юге убиваемой Арции, а затем убрались бы за пролив. Но Михай Годой не был обычным завоевателем, за ним стояли какие-то странные силы, которые могли не насытиться кровью империи, калиф же не рассчитывал, что Баадук защитит своих последователей. Позволил же пророк пять сотен лет назад упасть на Эр-Атэв железной звезде, уничтожившей старую столицу, да и шествие морового поветрия, случившееся в год Черной Коровы, Майхуб остановил не молитвами, а огнем, в котором сгорела зараза вместе с еще живыми зараженными.

Нет, ни на Баадука, ни на самого Творца надежды не было, и калиф решил действовать не дожидаясь, когда беда осадит коня у ворот Эр-Иссара.

Дверь открылась, и давешний евнух распростерся на полу:

— Он здесь, о Лев Атэва!

— Веди.

— Но, владыка владык, этот презренный грязен и смраден, как стадо свиней, и опасен, как бешеный буйвол.

— Хватит, Юкмед, — брови повелителя на волос сдвинулись к переносице, этого было достаточно, чтобы евнух пятясь вышел и спустя мгновение в зал вступили два могучих воина в белом. Между ними на двух цепях шел высокий светловолосый человек в короткой тунике, перепачканной в смоле.

— Оставьте нас, — махнул рукой калиф.

Воины переглянулись, но ослушаться не осмелились и бесшумно удалились. Закованный молчал, глядя очень светлыми серыми глазами на развалившегося на подушках владыку атэвов.

— Ты дерзок, это хорошо, — рука с остро отточенными ногтями отсчитала несколько бусин на четках из черного янтаря, — ты был капитаном эландского корабля?

— Я маринер и умру маринером, — пленник с вызовом вскинул голову.

— Как тебя зовут, хансир? — Эландец вызывающе молчал, но Майхуба это, казалось, забавляло. — Я мог бы тебя бросить собакам или снять с тебя кожу, хансир, — калиф отложил еще две бусины, — но я поступлю по-другому. Я отпущу тебя и всех эландских рабов, еще не забывших имя отца и песню матери. Я дам вам три корабля, чьи трюмы заполню вином, зерном и оружием, и ты отведешь эти корабли к дею Арраджу и передашь ему письмо.

Пленник, на лице которого дерзость сменилась удивлением и непониманием, недоумевающе смотрел на «сурианского Льва».

— Я скажу тебе больше, чем своим воинам, — Майхуб резким движением отбросил четки, — ибо они знают сладость повиновения, а тебе она недоступна. За проливом идет война, Владыка Холодных Гор дей Миххад напал на Эр-Арсий и победил. Теперь он ищет победы над Эр-Иджаконом. Но я этого не хочу, а потому возвращаю вашему дею его воинов и дарю им еду и оружие.

— Меня зовут Иоган Рамер, и я могу сделать, что хочет повелитель Атэва, но я должен быть уверен…

— Тебе придется поверить, Ходжан, — в глазах калифа сверкнула черная молния. — Дей Миххад — черный колдун, если он сломает хребет Эр-Иджакону, рано или поздно он перепрыгнет пролив. Так пусть дей Аррадж обрежет сыну змеи уши и нос и прибьет над порогом худшей из своих жен. Когда Льву Атэва и Волку Иджаконы будет тесно под одним солнцем, клыки и когти решат, кому властвовать, а кому умереть. Но это будет честный бой, достойный мужчин и воинов. Пока же презренный Миххад оскверняет своим дыханьем пророка, Эр-Атэв и Эр-Иджакон встанут спина к спине. Я сказал!

— Я понял, — твердо произнес маринер Иоган, — и исполню, — он подумал и добавил: — Клянусь честью, Ваше Величество.

2229 год от В.И.
12-й день месяца Медведя.
Эланд. Идакона

Зала, в котором можно было достойно принять императора Арции, в Эланде отродясь не имелось. Пышность и многолюдные бестолковые сборища здесь были не в чести, маринеры предпочитали веселиться либо в тесном кругу, либо же отплясывать всем миром на берегу под треск костров и шум прибоя.

Выручил Максимилиан, как и всякий клирик высокого ранга, знавший толк в церемониях. Пока «Корона» дожидалась ненужного лоцмана и медленно шла к берегу, у Башни Альбатроса суетились люди, под руководством Его Высокопреосвященства превращавшие мощенную восьмиугольными обсидиановыми плитами площадку в некое подобие тронного зала, благо погода позволяла.

Долгий весенний день клонился к вечеру, когда венценосным гостям было разрешено ступить на эландскую землю. Идаконцы и не думали глазеть на императора. Врожденная гордость вкупе с быстро разошедшимися по городу словами старого Эрика вынудила эландцев демонстративно заниматься привычными делами. Базилека встречал лишь почетный караул, которым командовал коронэль[96] Диман, из-за плеча которого маячила белобрысая шевелюра Зенека.

Диман, поклонившись не слишком низко — как раз в меру, — сообщил Базилеку, что Его Высочество примет его у Башни Альбатроса, это совсем недалеко, и он, Диман Гоул, с радостью проводит туда высоких гостей. Щека императора дернулась, но он промолчал и, подав пример многочисленной, зеленой от качки и тревоги за собственную участь свите, пошел чуть впереди маринера. Башня действительно была недалеко, но, чтобы туда попасть, нужно было преодолеть около пяти сотен довольно крутых ступеней, что ни самому императору, ни его двору удовольствия не доставило, хотя ступени и были усыпаны зелеными ветками.

К концу подъема большинство гостей дышали, как загнанные лошади, но мужественно шли, стараясь угнаться за не по возрасту проворным маринером. Наконец проклятая лестница осталась позади, и арцийцы очутились на высокой площадке, окруженной оградой из цепей, соединявших насмерть вбитые в камень огромные якоря. Стройная, словно бы вобравшая в себя жемчужный небесный свет Башня (идаконцы привыкли видеть ее разной, то серой, как зимнее море, то сверкающей серебром в загадочном лунном свете, то черной во время шторма) закрывала вид на город, зато Чаячья бухта с ее причудливыми скалами представала во всей своей прихотливой красе. Обладай гости зрением эльфа или же недавно выдуманным умником из Академии окуляром, они могли бы увидеть на горизонте туманное пятнышко — Полосатый мыс, за которым лежала Гверганда, город-отражение Идаконы.

Но Базилека и его свиту Гверганда не интересовала. Запыхавшийся император с удивлением рассматривал несколько высоких кресел, стоящих на небольшом каменном возвышении в углу площадки. Проследовать туда арциец не решился, так как у пологих ступеней замерло шестеро высоких эландцев с недвусмысленно скрещенными копьями. Оставалось ждать, что было весьма унизительно. К счастью, Рене Аррой испытывал терпение своих гостей куда меньше, чем любой другой монарх. Не прошло и оры, как тяжелые двери башни с шумом распахнулись, пропустив идущих попарно воинов, впереди которых шел высокий худой человек, одетый в черное с серебром. Воины сноровисто и красиво делали свое дело: одни встали у ограды спиной к морю, не сводя настороженных взглядов с гостей, другие образовали живой коридор от дверей башни к стоящим креслам, еще шестеро отточенным долгими тренировками нарочито медленным шагом подошли к копьеносцам и, проделав несколько лихих упражнений с оружием, сменили стоявших на посту. Последние развернулись и, печатая шаг, направились к лестнице, вынудив арцийцев расступиться. И тут наконец появился герцог.

Аррой шел легко и стремительно, похожий издали в своем алом одеянии на оживший язык пламени. По правую руку чуть позади владыки Эланда не шел, но шествовал кардинал Максимилиан в парадном облачении, опираясь о посох, усыпанный изумрудами и богомольниками. Сразу же за Арроем крепкий темноволосый юноша вел под руку женщину в простом черном платье, однако диадема из черных бриллиантов на распущенных светлых волосах и огромный сверкающий камень на груди придавали ей царственный вид. Сзади выступали Паладины Зеленого Храма Осейны, изменившие по такому случаю нарочитой эландской сдержанности. Различные диковины, привезенные из краев, о которых большинство арцийцев знало лишь понаслышке, в один миг превратили грубоватых морских волков в ослепительных нобилей.

Рене опустился в кресло и внимательно оглядел нежданных гостей, которые, задрав головы, в свою очередь впились глазами в эландского вождя. Впрочем, большинство эландцев было поражено не меньше, если не больше чужаков. Таким своего герцога они еще не видели. Алый цвет Волингов подчеркивал снежную белизну волос, на которых красовалась старинная герцогская корона из неведомого черного металла. Грудь герцога украшали аж три цепи — черная, с изумрудами — Первого Паладина Зеленого Храма Осейны, серебряная, герцогская, и золотая, королевская, надетая Рене впервые с того дня в месяце Волка, когда кардинал Максимилиан торжественно возложил ее на шею будущего короля. Все это великолепие дополнялось драгоценным оружием атэвской работы и алым, подбитым белоснежным шелком плащом, сколотым на плече немыслимой красоты фибулой в виде золотого созвездия Рыси со звездами-рубинами.

После того как прадед нынешнего калифа запретил живущим в Армских горах оружейных дел мастерам, единственным во всей Тарре обладателям древних секретов, под страхом смерти брать заказы от «грязных северных свиней», каждая изготовленная подгорными оружейниками шпага или кинжал имела цену небольшого корабля и встречалась реже, чем девственницы в портовых притонах. Рене же обладал оружием, несомненно вышедшим из рук лучших оружейников калифата. Это отчего-то особенно потрясло арцийцев, думавших увидеть грубого моряка, а нарвавшихся на владыку, прекрасно осведомленного о собственном величии.

Эстель Оскора

Герцог объявился неожиданно, и я не успела придать лицу тщательно отрепетированное выражение доброжелательного равнодушия. Мои губы сами собой расплылись в дурацкую, счастливую улыбку, которую герцог, к счастью, не заметил, так как весь был в предстоящей беседе с нагрянувшими арцийцами, для участия в которой я ему и потребовалась. В качестве вдовствующей королевы Таяны, разумеется. Мне было велено одеться пороскошнее и ждать. Первое было сделать не так уж трудно — Аррой в припадке то ли гостеприимства, то ли сочувствия, а вернее всего, желания избавиться от ненужных ему тряпок, буквально завалил меня маринерскими трофеями. Я могла менять платья каждый час, и прошел бы год, если не два, прежде чем мне пришлось бы повториться.

Не могу сказать, что мне совсем не нравилось крутиться перед зеркалом, ведь я была не только чудовищем, но и женщиной. Конечно, ни в какое сравнение с эльфийскими красавицами я не шла, да и доставшийся мне бархат и шелк рядом с переливчатыми тончайшими тканями Дивного Народа казался не более чем дерюгой, но по человечьим меркам все было даже слишком хорошо. Если не считать, что герцогу не было никакого дела ни до моих платьев, ни до меня. И все равно это было хоть какое-то развлечение и способ удовлетворить неуемную доброжелательность трех или четырех приставленных ко мне расфуфыренных матрон. Уж не знаю, откуда в суровой Идаконе появились такие дамы, видимо, беспутный племянничек Рене в бытность свою герцогом старался следовать арцийским привычкам и выписал из Мунта камеристок и портних.

Мне было ужасно стыдно, но я их все время расстраивала, так как не желала объедаться сластями, слушать всякие глупости, а когда наконец занялась делом — то есть своими туалетами, напрочь отказалась от бантов и оборок, чем, на их взгляд, вконец себя изуродовала. Ну и пусть, я и до Убежища подозревала, что чем меньше всего накручено, тем лучше, а после общения с Клэром окончательно в этом убедилась. Готовясь к встрече хоть и с паршивым, но императором, я сумела за себя постоять и отбила-таки право надеть черное атласное платье, лишенное всяческих выкрутасов. Уж не знаю почему, но черный цвет мне казался вполне приличествующим случаю, так как не прошло и года, как я потеряла сначала возлюбленного, а потом и мужа. Про мои отношения с Астени никто не знал, да это никого и не касалось, кроме меня, хотя, перебирая платья, в первую очередь я вспоминала именно о нем. Уж не знаю почему — черное в Арции никогда не было знаком траура, скорее наоборот.

Рене вернулся очень быстро — я едва успела управиться — и, оглядев меня критическим взглядом, велел снять вуаль, с великим тщанием прилаженную к моим отросшим за зиму до плеч волосам старшей камеристкой.

— В Таяне вдовы распускают волосы, и вообще так лучше, — уверенно заявил герцог и, взяв меня за руку, потащил за собой. Как выяснилось, в сокровищницу, во всяком случае, эта заставленная сундуками и шкатулками комната без окон показалась мне именно таковой. Решительно, пиратская юность не прошла для властелина Эланда даром — в драгоценностях он разбирался прекрасно. Мне был вручен пояс из серебряных колец, усыпанных мелкими черными алмазами, и огромной камень на тончайшей цепочке, в бездонной черной глубине которого билась и дрожала искра света. Подумав еще немного, герцог достал диадему и водрузил мне на голову.

— Теперь эти павианы поймут, что ты и вправду королева. Насколько мне известно, они ценят людей исключительно по висящим на них побрякушкам. — Он засмеялся и сделал мне большие глаза. — Пойдем, послушаем, что скажет Их Заячье Величество.

— Заячье? — растерялась я.

— Ну, мышиное, если хочешь. Как еще назвать правителя, удирающего со всех ног, чуть только появились враги?

— Враги? — нет, в присутствии Рене я решительно тупела.

— Годой, — бросил герцог — и я была ему страшно благодарна за то, что он не сказал «твой отец». — Он раздумал воевать с нами и для начала собрался захватить Арцию. Базилек же с Бернаром решили этого не дожидаться и, проиграв первую же битву, удрали, прихватив с собой все, что смогли. Не смотри на меня так, я не ясновидящий, но капитан корабля, который привез всю эту свору, — мой старый друг. Он прислал мне записку. Герар, кстати, все равно собирался в Эланд, но по другой причине — бедняга умеет воевать только на море и только когда уверен в тех, кто прикрывает спину. В Арции такое, как я понял, не принято… Хорошие мастера в Атэве, — Рене круто повернул разговор, — но вечно все портят своей дурацкой эмалью, — он придирчиво рассматривал то ли чрезмерно облегченный меч, то ли излишне тяжелую шпагу, — придется надеть, нужно как следует поразить этих уродов. Так с ними легче разговаривать, да и прознатчикам Годоя, буде такие имеются, нужно пыль в глаза пустить. — Рене решительно прицепил сверкающее алым и золотым оружие к поясу. — Ну, пора, они уже достаточно извелись.

И мы пошли. От Герцогского Замка к Башне Альбатроса вел специальный ход, так что карабкаться по ступенькам, как это делали арцийцы, нам не пришлось. Мы вышли у подножия Башни со стороны города и быстро скользнули в потайную дверь, где нас уже ждали маринеры, Шандер со своими красавцами и сын Рене, совершенно на него не похожий. Я вновь и вновь дивилась странному сходству эландского герцога и правителя Лебедей, в то время как в собственной семье герцог казался подменышем, что особенно бросалось в глаза в портретной галерее. Зато Рене-младший, высокий, темноволосый, жизнерадостный, был истинным внуком своего деда и племянником покойных дядьев. Отца он обожал и без звука согласился в затеянном им представлении сыграть роль моего кавалера.

Мы быстро миновали первый этаж знаменитой Башни. Я давно хотела туда попасть, но сейчас было не до того, чтоб глазеть по сторонам. Я не могла оторвать взгляда от белой гривы идущего впереди Рене. Рядом с ним выступал Максимилиан, но до него мне не было никакого дела. Сзади слышалась решительная поступь маринеров, с которыми я находилась в той стадии отношений, когда незнакомая толпа начинает распадаться на отдельные лица. Я уже довольно лихо отличала Ягоба Лагара от Гарда или Рауля, хотя проще всего было со старым Эриком, которого я полюбила с первого взгляда, да и он, как ни странно, отнесся ко мне с симпатией. Теперь старый маринер шел рядом со мной и след в след за Максимилианом, что, видимо, должно было означать единство эландских традиций и церковных канонов. Вообще-то я подозревала, что эти двое терпят друг друга с трудом, но и моряк, и клирик думали в первую очередь о деле. Оставалось только гадать, как они будут выяснять свои отношения, когда война останется позади. Если, конечно, останется, кому и что выяснять.

Мы вышли из полумрака башни на залитую ярким весенним светом площадку, и я чуть не ослепла. Глаза эландцев, видимо, обладают тем же свойством, что и глаза орлов, они могут смотреть на солнце. Рене-маленький, хоть он и был заметно выше своего отца, даже не подумал сбавить шаг. Он решительно проводил меня до предназначенного мне седалища из — бывают же совпадения — белого корбутского дубца, в изобилии произраставшего в горной Тарске. Я уселась с самым надменным видом. Рене я видеть не могла — его высокое кресло, более напоминающее трон, стояло посредине площадки позади моего, зато гостей мне было видно прекрасно.

До сего дня я мало сталкивалась с арцийцами. Разумеется, я помнила послов в Таяне и Тарске и бывшую жену Стефана, которая меня ненавидела. Когда-то ненависть эта была взаимной, но после моего «воскресения» все некогда знакомое и волнующее словно бы потеряло остроту. Я вновь открывала для себя этот мир, а память, что ж, она служила всего-навсего скучной, хоть и полезной книгой. Одно дело прочитать про что-нибудь в нуднейшем изложении академиков и совсем другое увидеть это своими глазами.

Арцийцев, допущенных к Башне Альбатроса, было немного. Остальных, видимо, оставили на корабле. Из тех же, кто пришел, заметнее всех был император Базилек — осанистый, еще не старый мужчина с правильным, но заметно обрюзгшим лицом и слабым подбородком. Одет он был, как и положено императору Арции, в красивый темно-синий камзол, но драгоценностей на нем могло быть и поменьше. Стоящая рядом костлявая старообразая дама с недовольным и скучным лицом мне не понравилась, равно как и другая, лет двадцати пяти, надменностью напомнившая мне Эанке, но без ее слепящей красоты. Рядом маялись какой-то невыразительный человек с нарочито приятным выражением лица — видимо, муж, и с десяток разряженных придворных, один вид которых должен был вызвать у самого завалящего маринера желание смачно сплюнуть и отвернуться.

Марины-Митты я не обнаружила, что меня не расстроило и не обрадовало. Впрочем, не исключено, что в арцийском зверинце эта кошка была далеко не самой гнусной. Единственным по-настоящему славным лицом во всей честной компании обладал загорелый высокий человек в простом темном платье, и можно было ставить Башню Альбатроса против пустой бутылки, что это и есть приятель Рене капитан Паол Герар.

У меня не было времени хорошенько подумать, что означало сие необычное вторжение и какая муха укусила Рене, разыгрывавшего всю эту комедию, но каким-то шестым, если не седьмым чувством я понимала — это конец. Конец в том смысле, что теперь события понесутся, как полные бочки с высокой горы, — не остановишь.

2229 год от В.И.
12-й день месяца Медведя.
Святой город Кантиска

— Таково мое последнее слово, — кардинал Кантисский Иоахиммиус тяжело поднялся, опираясь на увитый благоухающими цветами посох. Этот посох да еще немалый жизненный опыт и были его единственными козырями в жутковатой игре, ставка в которой была не только жизнь, но и самый ее смысл. Иоахиммиус видел, что сила сейчас на стороне Михая Годоя. Многие из князей Церкви успели мысленно переметнуться к тарскийскому господарю, напялившему арцийскую корону. Кардинал понимал, что его почтеннейшими собратьями движет не только и не столько страх — штурм столице Церкви Единой и Единственной скорее всего не грозил, — а привычка держаться победителя. Другое дело, если бы Годой сжег и разграбил Мунт, разрушил храмы, огнем и мечом насаждая сомнительных тарских божков, но этого-то узурпатор как раз и не делал. А значит, он или не уверен до конца в своей силе, или же его цель ничем не отличается от цели других возжаждавших власти завоевателей прошлых, настоящих и будущих.

Годой, безусловно, готов золотом и мечом поддержать клириков, признающих его претензии. Неудивительно, что святые отцы, почитающие оскорблением возвышение незначительного Феликса, не прочь были сговориться с тарскийцем. Иоахиммиус знал обычаи своих собратьев и не сомневался, что ему, если он хочет исполнить обещанное Архипастырю, пора переходить на сваренные в скорлупе яйца и колодезную воду, набранную в его присутствии. Кардинал, любивший плотно и хорошо покушать, мысленно вздохнул и прошествовал к выходу. Вечером ему предстояло произнести знаковую проповедь в храме Святого Эрасти, которую сотни других клириков, нравится им или нет, донесут до ушей и душ своих прихожан.

Иоахиммиус хорошо знал, что он скажет. Земной властитель, попирающий каноны Церкви нашей Единой и Единственной, — еретик, а нынешняя победа Годоя над Базилеком — кара Господня за то, что арцийские Волинги воспротивились решению Архипастыря. Иоахиммиус напомнит притчи из Книги Книг о Стелющих Мягко и о Князе Возгордившемся и еще раз огласит волю избранного самим Эрасти Архипастыря Феликса, ныне ведущего в бой Святое воинство. Нужно призвать жителей Кантиски и всей Святой области к стойкости во имя Святого дела и…

Свист выпущенной с башни стрелы совпал с предостерегающим криком кого-то из воинов барона Шады, бросившегося вперед, чтобы прикрыть кардинала грудью, но он не успевал. Время для Иоахиммиуса словно бы замедлилось, и он увидел то, что не видел никто, — летящую к нему смерть. Однако уклониться клирик не мог, ноги его словно бы приросли к земле, и он лишь следил глазами за сверкающим острием, нацеленным ему в грудь. А затем произошло чудо. В локте от Его Высокопреосвященства стрела остановилась, зависнув в воздухе, и вспыхнула синим пламенем, точно таким же, как и ее предшественницы, выпущенные в далеком Белом Мосту прошлой весной. И тотчас к Иоахиммиусу вернулась способность двигаться и говорить, которыми он и воспользовался немедля.

Вдохновенная речь, сведенная к тому, что сам святой Эрасти защищает тех, кто служит Святому делу, подкрепленная свершенным у всех на глазах чудом, заставила Стражей, прихожан и младших клириков в экстазе осенять себя Знаком и возглашать анафему Годою.

А в нескольких диа пути от Святого города из-под сверкающей аметистовой глыбы расползались по лесной поляне гибкие побеги, усыпанные белыми звездчатыми цветами, точно такими же, как и те, что оплетали Посох кардинала. Астен Кленовая Ветвь был сильным магом, его заклинание действовало и после смерти принца-Лебедя. Не выпуская из рук покрытый неувядаемыми цветами Посох, ставший символом его угодности Творцу, кардинал Иоахиммиус не знал, что держит в руках собственную жизнь. Ибо пока при нем дар Астена, он защищен от многих неприятных неожиданностей.

2229 год от В.И.
12-й день месяца Медведя.
Эланд. Идакона

Следовало радоваться, что Эланд получил передышку, но Рене понимал, что воевать все равно придется. Теперь главным было не делать того, чего от тебя ждут и на что тебя толкают враги. Михай решил начать с Арции, оставив Эланд напоследок. Это настораживало. Впрочем, обсудить происшедшее с соратниками он успеет, сейчас же нужно взять верный тон в переговорах с арцийцами, вытянуть из них как можно больше подробностей, проливающих свет на замыслы Годоя, и решить, что делать с беглецами. Только бы Северная Кантисская дорога еще была свободна! Он просто обязан получить весточку от Феликса!

Запрет на участие в объявленном Церковью Святом походе и разрешение на проход таянско-тарскийских войск через Фронтеру и Северную Арцию обернулись оккупацией империи. А поскольку на троне Волингов сидело полное ничтожество, оно предпочло удариться в бега, прихватив арцийское золото и свиту, годную лишь на то, чтоб доносить друг на друга и запускать лапу в казну, но не для того, чтобы вести войска в бой. Герар согласился вывезти камарилью из охваченного паникой города только потому, что Базилек решил искать спасения в Эланде, куда капитан и так собирался.

Рене обвел холодным светлым взглядом кучку арцийцев и осведомился:

— Чем обязан счастью лицезреть у себя императора Арции? — фраза прозвучала вполне по-монаршьи даже без пресловутого «мы», произнести которое Рене не заставил бы не только Максимилиан, но и сам Творец.

Базилек забегал глазами. Император давно уже ничего не говорил, не посоветовавшись с зятем, но на сей раз Бернар не мог прийти на помощь. И Базилек, глядя вниз, чтоб не видеть прожигающих насквозь голубых глаз, торопливо забормотал:

— Михай Таянский вероломно напал на Арцию, нарушив все договоренности. Мы были вынуждены спасаться, чтобы не попасть в руки узурпатора. Мы рассчитываем на то, что доблестные эландцы изгонят захватчиков и принесут… освободят… помогут, то есть победят Михая Годоя. Долг всех сынов Церкви присоединиться к Святому походу. Мы, император Базилек, будем признательны герцогу Рене Аррою за его помощь…

— Нет, — прервал императорское лепетанье Рене, и это короткое «нет» прозвучало как пощечина трусу, — Эланд не будет помогать империи.

— Но, — задергался Базилек, — мы… вы… Годой — узурпатор, убийца и предатель, его нужно остановить.

— Годоя, несомненно, нужно остановить, — согласился Рене, — но я не вижу, как это связано с тем, о чем просите вы. Император, который удрал, бросив на произвол судьбы своих подданных, теряет право называться их владыкой. Вы могли остановить Годоя у Гремихи, но предпочли пропустить его через горы, где легко держать оборону. Я осведомлен о переговорах, которые вы вели с узурпатором, надеясь, видимо, утопить его в нашей крови. Ради этого вы даже пошли против Церкви. Я не понимаю, чего вы от меня ждете? Что я буду отирать ваши слезы и таскать ради вас каштаны из огня? Так вот в присутствии всех заявляю, что не намерен этого делать. Разумеется, — адмирал презрительно скривился, — Эланд не откажет беженцам, которые просят убежища. Я готов предоставить в ваше полное распоряжение один из дворцов Вархи. Вы не будете испытывать нужды в продовольствии, одежде и прочем необходимом. Если найдутся желающие вам прислуживать из уважения к вашему титулу или за деньги, я не буду им препятствовать. Равно как и не буду никого принуждать идти к вам в услужение. Вашу безопасность обеспечит охрана, которую я вам немедленно выделю. Но это все, на что вы можете рассчитывать.

Базилек молча хлопал глазами, и, не будь он императором, своей глупостью обрекшим на гибель тысячи людей, его стоило бы пожалеть. Но он хотя бы молчал, зато его свита не выдержала подобного к себе отношения. Первой бросилась в бой Валла. Императорская дочка не привыкла проигрывать и была достаточно глупа, чтоб выказать это.

— Ты забываешься, герцог, — пронзительный голос был слышен далеко за пределами площадки. Сварливая, сбивчивая речь вогнала арцийцев, переживавших за свои головы и имущество, сначала в жар, а потом в холод, хотя для Рене стала истинным подарком — вздорная баба выплескивала такие секреты, которые Рене и не надеялся вытянуть из опытных царедворцев. Аррой готов был слушать Валлу до бесконечности, но наскоро придуманный им с Максимилианом сценарий не предусматривал вежливой покорности.

Герцог пожалел о том, что самому придется перекрыть поток бесценных сведений, и, сердясь и веселясь одновременно, принялся складывать в уме приличествующую случаю фразу, досадуя на то, что Жан-Флорентин вынужден хранить инкогнито. Впрочем, у философского жаба нашлась замена. И какая!

— Вы уже достаточно сказали, сигнора, — презрения, сквозившего в чуть хрипловатом женском голосе, хватило бы на десяток самых чванливых нобилей, вынужденных зайти в крестьянскую халупу. — Если вы еще не поняли, что ваше положение изменилось и здесь вряд ли найдутся люди, готовые долго терпеть ваши капризы, вспомните хотя бы то, что родство принца Рене с Волем Великим не подлежит сомнению, в то время как ваша принадлежность к династии весьма и весьма спорна.

Валла от негодования на мгновение лишилась дара речи, чем не преминул воспользоваться Рене.

— Пользуясь случаем, представляю вам нашу высокую гостью, вдовствующую королеву Таяны и наследницу Тарски Герику Ямбору-Годойю.

— Так как узурпатор Годой свершил множество мерзостных преступлений, в том числе и против Церкви нашей Единой и Единственной, — кардинал Максимилиан благочестиво коснулся богато украшенного Знака, — а посему в глазах наших утратил право на трон, Церковь полагает Герику законной владычицей Тарски, равно как Рене Арроя провозглашенным принцем Таяны. Арде![97]

— Арде, — громыхнули идаконцы.

Эстель Оскора

Когда эта набитая дура набросилась на Рене, я не выдержала. Мне было все равно, соответствует ли мое вмешательство этикету и роли, которую мне отвели, я не думала даже о том, скажет мне адмирал за мою выходку спасибо или наоборот. Я была слишком взбешена для того, чтобы думать, и налетела на Валлу, как разъяренная тигрица. Та, разумеется, и не подумала заткнуться. Визгу было, как на базаре, но сведений, которые она выливала на наши головы в течение четверти оры, не собрали бы за месяц десять лучших шпионов. От одной из новостей, которую Валла обронила мимоходом, мне стало нехорошо, хотя я и могла бы к этому подготовиться.

Годой искал меня. Он, судя по всему, и в Арцию-то полез исключительно для того, чтобы вернуть Эстель Оскору. Видимо, когда я сцепилась с Эанке, то ли сам Михай, то ли его маги почуяли мою волшбу. Затем я надолго замолчала. Судя по всему, они послали прознатчиков туда, где почуяли мое присутствие. И надо ж было такому случиться, что Марину-Митту упекли в циалианский монастырь в полдиа от места моей с Эанке схватки. Эта похотливая коза, разумеется, была не менее болтлива, чем сама Валла. И скоро только ленивый не знал, что в монастыре находится очень важная особа, супруга таянского принца, наследница многих корон и так далее. Шпионы приняли ее за меня, так как никому и в страшном сне не могло привидеться, что такая бестолочь, как Герика, в одиночку пройдет всю Арцию, десятой дорогой обходя человеческие жилища.

Теперь они наверняка поняли, где я, так как, спасая Максимилиана, а затем и Шани, я сорвала с себя шапку-невидимку. Доказать же Оленю, что всему причиной талисман Астена, нечего было и думать. Уж он-то отличал собственную магию от враждебной ему эльфийской. А значит, мне надо убираться отсюда куда подальше, чтобы Эланд выиграл хоть какое-то время. И в то же время я должна оставаться здесь, потому что, похоже, моя непредсказуемая Сила остается пока единственной защитой от своры Ройгу.

Нужно было наконец решиться и рассказать обо всем Рене. Но это означало признаться во лжи, чего адмирал никогда бы мне не простил…

— А согласна ли со мной моя возлюбленная сестра? — голос Рене вернул меня к действительности. Что ж, по этикету будущий король и должен называть вдовствующую королеву возлюбленной сестрой. Я не слышала того, что он говорил, но ответила быстро и сразу:

— Разумеется, любезный брат, я полностью присоединяюсь к вашему мнению.

Или мне показалось, или во взгляде Рене промелькнуло неподдельное восхищение…

Глава 17

2229 год от В.И.
Вечер 12-го дня месяца Медведя.
Арция. Мунт

Зов, как обычно, случился некстати. Его императорское величество Михай Годой начинал подозревать, что Союзники выбирают самое неподходящее время из мелочной мести, ведь, вступая в орден Ройгу, они добровольно расставались с некоторой стороной жизни, которой тарский господарь весьма дорожил. И вот теперь из-за их глупой зависти пришлось оставить Митту и направиться к опостылевшему зеркалу. Впрочем, ночные вызовы были ничто в сравнении с тем, как ему досаждали бледные в Гелани, и Михай мысленно возблагодарил Всадников, закрывших вздорной нечисти путь в Арцию. Чем успешнее шли у Годоя дела, тем сильнее тяготила его зависимость от ройгианцев. Будь на их месте обычные наемные убийцы, тарскиец, не задумываясь, отправил бы их вслед за жертвами. Увы, с могущественными колдунами такое не пройдет. По крайней мере, пока в твоих руках нет того единственного, что заставит их склониться.

Марина-Митта чуть не поплатилась головой за то, что стала причиной постигшего завоевателя разочарования. Однако изголодавшаяся по мужскому обществу красотка была столь соблазнительна и откровенна, что Годой счел глупым не воспользоваться ее прелестями, тем более это в некоторой степени было торжеством и над Стефаном, и над Рене. Племянница императора в постели творила чудеса и вскоре стала постоянной принадлежностью императорской спальни. Годой уже всерьез подумывал, что эта красавица, глупая, как стая гусынь, и похотливая, словно весенняя кошка, устраивает его куда больше строптивой дочки короля Марко, с которой ухо нужно держать востро.

К несчастью, в Митте древней крови было не больше, чем атэвского вина в луже у колодца, а значит, на роль будущей Эстель Оскоры она не годилась. Бледные же, похоже, всерьез решили не мытьем, так катаньем уничтожить Герику, если не удастся ее вернуть, после чего заняться Ланкой, так как другой женщины, способной выносить Воплощение Ройгу в Благодатных землях, они не знали. Ройгианцы предусмотрительно на протяжении веков изводили тех, в чьих жилах, по их мнению, текла древняя кровь, и связанные с ними родственными узами королевские дома. Им нужен был один Владыка по праву крови, а не множество, и из всех ветвей была избрана одна — тарскийская, другие же были обречены на смерть. Но пойти на охоту еще не значит вернуться с добычей! Рене Аррой вопреки всему остался жив, но это было еще полбеды. Главное, они упустили Герику.

Годой, будучи уверен, что найдет ее в Арции, оставил Илану в Гелани, в обществе ройгианцев. Как заложницу. Но он и сам при этом оказался в шкуре заложника. Если его дочь погибнет, они воспользуются Ланкой, а он… он им станет просто не нужен! Значит, необходимо вытребовать сюда супругу и держать ее при себе. И найти наконец эту чертову куклу. Неужели она и в самом деле в Эланде?! Или все же в Кантиске, иначе почему тамошний кардинал столь уверен в своих силах, хотя что он может знать? Сама-то Герика наверняка не соображает, во что она превратилась. Умом его дочка отродясь не блистала.

— Ты скоро? — Митта картинно потянулась и перевернулась на живот, наматывая на палец блеснувший золотом локон.

— Не знаю, — огрызнулся Годой, затягивая поясной ремень, после чего вышел, громко хлопнув дверью. Удивительно, как трудно найти в императорском дворце место, где можно спокойно заняться магией. Везде толкутся слуги, в каждом углу можно наткнуться на замаскированную дверь, за которой торчит десяток лакеев.

Хорошо хоть у императорской семейки были достаточно прихотливые вкусы, и они снабдили зеркалами мраморную купальню. Михай, до глубины души возмутив смазливого молодого банщика, захлопнул дверь перед самым его носом и угрюмо уставился в затуманенное стекло. Как он ненавидел эту процедуру! Годой пролил немало крови, разумеется чужой, но вид собственного окровавленного пальца в последнее время вызывал у него тошноту и безотчетный страх. Но плох тот повелитель, который не жертвует малым во имя большего!

Стекло в вызолоченной раме, поддерживаемой двумя соблазнительными красавицами, задрожало, словно от отвращения, но честно показало Годою его двойника с неприятными пустыми глазами. Тот, в зеркале, был взбешен и напуган. И было отчего! Михаю тоже стало зябко, когда он узнал, что в Эланде опять сотворена волшба, природа которой указывает на Того, Кто Придет! Но и это не самое страшное. Волшба была направлена против магии Ройгу! Да, сущности, которые грызли Шандера Гардани, были не из самых сильных, но уничтожить их, сохранив при этом графу жизнь, мог только человек, прошедший первые четыре степени посвящения!

Годой скрипнул зубами — у него самого была вторая, у покойного господина Бо — третья!

На сей раз Союзники не утверждали, что это дело рук Герики. Они сами были растерянны. Та, что в момент рождения ребенка-воплощения Ройгу становилась Эстель Оскорой, обретала власть, достаточную, чтобы приказать Охоте убраться за Явеллу — Гончие Тумана не могли не узнать, КТО перед ними. Она же, вполне возможно, была просто испугана их появлением и действовала бессознательно. Другое дело финусы, порождения древней магии! Обнаружить их и истребить мог только опытный маг-ройгианец!

Разумеется, Годой знал, что Шандер жив и что винить в этом приходится Романа Ясного, скорее всего приходившего попрощаться со Стефаном и случайно набредшего на потайную камеру. Воспоминания об оставленном там «подарке» были мучительны. Понадобились недельные усилия двоих Союзников и наполнение малой Чаши, чтобы Годой поправил пошатнувшееся здоровье и обрел подобие прежней уверенности в себе. Регент не сомневался, что одной из причин, заставившей Романа сразу же уйти, оставив ловушку, но не проследив, как она сработала, и не добив его, было желание спасти Шандера. А то, что этот то ли эльф, то ли Преступивший не смог исцелить графа — а слухами земля полнится, — говорило о том, что финусы были нынешним магам Тарры не по зубам. И вот надо же!

Двойник в зеркале давно растаял, а Годой сидел на краю мраморного бассейна с дымящейся голубой водой и думал, думал, думал…

Единственный ответ, который услужливо подсовывал шевелившийся в глубине души страх, был прост. Рене! Проклятый эландец, шатавшийся за Запретную черту и уничтоживший господина Бо, вполне мог оказаться посвященным четвертой степени, у которого хватило наглости и сноровки освободиться от излишне навязчивых учителей! Скорее всего там, в Явелле, охоту завернул именно Рене! Похоже, он вовсе не случайно покинул Эланд накануне эпидемии! Может быть, ройгианцы обратились к нему, Годою, после того, как Счастливчик Рене обвел их вокруг пальца!

Если так, он может знать или догадываться, кто такая Герика, и если девчонка и в самом деле в его руках… Хотя вряд ли! И все равно с Эландом нужно кончать, и кончать быстро! Но для этого нужно протащить Союзников через Гремиху, а это опять Чаша. И не одна. Шила же в мешке не утаить! Как ему править, если жители империи узнают, что он якшается с нечистью, которая режет арцийцев, как баранов!

Хотя, хотя… А почему бы не выдать это за месть прорвавшихся из окружения императорских гвардейцев мирным людям, принявшим руку Годоя? Нет, пока Архипастырь жив, такое не пройдет. Как ни крути, со всех сторон лучше, чтобы бледные прорывались в Эланд через Явеллу. Пусть там и наполняют свои Чаши! Самое подходящее место. Он же ударит на Гверганду, отвлекая внимание Рене от Ганы и Вархи! Если Рене и Союзники уничтожат друг друга или хотя бы ослабят так, что победитель станет легкой добычей, он, Годой, станет повелителем Благодатных земель и спокойно разберется со всеми тайнами, проклятиями и Пророчествами. Если можно обрести бессмертие и вечную власть над миром, он их обретет, но своей головой и для себя. Но сначала надо выяснить, где Герика.

2229 год от В.И.
Вечер 12-го дня месяца Медведя.
Эланд. Идакона

— Великие Братья,[98] ну и уроды, — Рене сорвал с пальца кольцо с огромным рубином и швырнул на стол. Камень вспыхнул зловещим блеском.

— Излишняя эмоциональность дурно влияет на умственные способности, — Жан-Флорентин неторопливо сполз с руки адмирала и перебрался к несчастному кольцу. — Если хочешь, я его трансформирую в сапфир или морион, хотя это было бы ошибкой. Ибо изменять совершенное можно только в худшую сторону.

— Дело не в камне, — герцог устало опустился на стул, — хоть я и вправду не люблю все эти побрякушки, просто меня тошнит от этих мерзавцев. Не беспокойся, я удержусь на якорях.

— Монсигнор, — голова Зенека выглянула из-за дверного косяка, — капитан Лагар здеся.

— Прекрасно.

Капитан «Осеннего Ветра» двигался, как и многие другие маринеры, на первый взгляд не спеша и неуклюже, но точность его движений была такова, что любой другой только был бы на середине комнаты, а вольный капитан уже устраивался на подоконнике — этикета в Эланде придерживались только в самом крайнем случае. Таком, как нынешним днем.

— А молодец она, — с пустой странички начал Ягоб Лагар, — хорошо подрезала эту свиньищу.

— Да, молодец, — задумчиво подтвердил Рене. — Я не понимал Стефана, а он куда раньше нас разглядел, что песок-то — золотой… Ягоб, когда ты можешь выйти в море?

— Будет ветер, сразу после полуночи. А ветер будет — с утра все небо в «кошачьих хвостах».[99] Что ты задумал?

— Послушай, — сказал Аррой и вопреки собственным словам надолго замолчал. Ягоб молча ждал, он никогда не торопил события. — Ты понял, как обстоят дела? — наконец произнес герцог.

— Паршиво, — уверенно ответил капитан, — но ты что-нибудь придумаешь, если уже не придумал.

— Я ничего не придумал. Пока. Все придумано за нас. Если сорвется, тогда и будем думать. Ты пойдешь в Гверганду. Там сейчас наверняка паника. А если нет, скоро будет. Эти коронованные зайцы драпали так, что опередили любых гонцов, так что день-два у тебя точно есть.

— И что? — Ягоб весьма бесцеремонно взял с невысокого столика баклагу с фронтерской царкой, незнамо как раздобытой Зенеком, и две стопки.

— А то, что тебе придется сменить паруса на четыре ноги с подковами и поехать навстречу черным вестям. Наверняка в Гверганду бросятся те, кто уцелел во время Лагского побоища, но был отрезан от Кантиски. Убеди перейти на нашу сторону тех, кто в состоянии держать оружие и хочет драться, неважно, из мести, от отчаянья, за деньги, но хочет.

— Сделаем, — Ягоб кивнул, — но ты никогда не ценил наемных вояк.

— И сейчас не ценю, но наших слишком мало, а Годой быстро подомнет под себя всю арцийскую знать с их дружинами и бросит против нас. Мы должны удержать Гверганду и устье Адены, а без сильного гарнизона этого не сделать. Тут любая наемная сволочь хороша. Другое дело, что за Аденой, если они все же прорвутся, встанут те, кто дерется не за деньги, а за свой дом…

— Понял. Что-то еще?

— Да. Я не знаю, что с Мальвани. Этот урод Базилек говорит, что тот не успел соединиться с армией Ландея. Если командор — благородный дурак, он бросился вдогонку за Годоем и уже сложил свою честную голову. Но я слышал, что при Авире он ослушался приказа и поступил, как сам счел нужным. Собственно, его отступление с последующей фланговой атакой и решили тогда исход дела. Надеюсь, что у Мальвани хватит ума отступить на Гверганду, присобрав уцелевших. Нужно уговорить его сражаться за Эланд.

— Да, тогда у нас появится целая армия, но пойдет ли Мальвани против Мунта, особенно если Михай предложит ему что-то вкусное?

— Мальвани был другом Эллари, — отозвался Рене, — надеюсь, он отличит узурпатора от Волинга. В любом случае нужно попытаться. И последнее. Постарайся узнать, что с Феликсом и можно ли до него добраться. Базилек говорит, церковники отошли в полном боевом порядке на Кантиску. Нужно, чтобы Архипастырь подтвердил Святой поход и отлучение Годоя.

Ягоб еще раз кивнул и направился к двери, но у порога обернулся:

— Как ты думаешь, когда они полезут?

— Скорее всего ранней осенью. Раньше ему не приручить Арцию, позже начнутся бури, по берегу будет не пройти.

— Я тоже так думаю — не успеют к осени, придется ждать весны, — но не проще ли нам прямо сейчас захватить Гверганду и береговые укрепления?

— Нет, — Рене покачал головой, — мы не должны нападать первыми. Нам нужна Гверганда, но со всеми потрохами. Пусть узнают все от Мальвани и выберут между отлученным от Церкви узурпатором и Волингом, приютившим своего родича-императора и имеющим благословение Архипастыря.

2229 год от В.И.
Вечер 17-го дня месяца Медведя.
Корбут. Седое поле

— Если тут бывать колодец, его нужно искать, — Криза умоляюще смотрела на Романа, — мы искать одна сутка. Только.

— Хорошо, — кивнул эльф, — отчего бы не поискать… Днем больше, днем меньше…

— Мне не нравится твоя мысля. Ты не делать, что хотел. Но ты не виноватый. Просто все не так.

— Это ты правильно сказала, все действительно не так. И это мне очень не нравится! Ладно, — Рамиэрль поправил заплечный мешок, — пошли искать твой колодец.

— Он не мой, нет, — запротестовала орка и легко побежала за Романом вниз по пологому склону, сверху поросшему сочной юной травой, сквозь которую чем дальше, тем сильнее пробивались странные серебристые стебли.

Горы захлебывались поздней весной, щебетом птиц, звоном ручьев, дурманящими запахами черемухи и диких нарциссов, а здесь по-прежнему пахло полынной горечью, и седые шелковистые травы медленно сгибались и разгибались, словно под порывами неощутимого ветра. Сердце эльфа вновь сжалось от боли, еще более острой, чем в первый раз. Волна горечи захватила и понесла его куда-то. Роман не понимал, что с ним творится, все мысли куда-то делись, остались одни эмоции, ощущение невосполнимой утраты, тоска по несбывшемуся и еще ощущение непонятной вины.

— Я не виновен перед вами, Древние, — эльф сам не осознавал, что говорит вслух, причем на староэльфийском, который меньше всего подходил для того, чтоб разговаривать с прежними богами Тарры, — я оплакиваю ваш конец и сожалею о нем. Всем, что мне дорого, клянусь, что сожалею. В наш мир пришла беда, и мы перед ней как дети в лесу. А вас нет, наши боги ушли, и мы одни перед лицом Ройгу…

Криза молча следила за своим спутником. Таким она его еще никогда не видела. Эльф стоял на озаренном ярким предвечерним солнцем склоне и что-то говорил на языке, который она не понимала, хоть некоторые слова казались смутно знакомыми. Временами Роман надолго замолкал, словно выслушивая чей-то ответ, хотя, кроме Кризы и его самого, здесь не было ни души. Ни птиц, ни зверей, ни даже водившихся в изобилии в этих краях каменных ящериц и золотистых горных кузнечиков.

Криза устала и присела на теплый камень. Она и раньше не сомневалась, что Роман — волшебник, а значит, умеет говорить с духами. Интересно, скажут ли ему духи Седого поля, где находится колодец Инты? Неужели его кто-то засыпал?

…Жалобный, тягучий крик вырвал орку из задумчивости, крик, казалось, раздавался повсюду, словно кричало само поле. Криза ошалело завертела головой и увидела стаю птиц. Они приближались с запада, против солнца и потому одновременно казались черными и обрамленными сверкающим серебряным ореолом. Девушка вспомнила, что и прошлый раз они видели эту же стаю — издавая щемящий, надрывающий сердце клич, она медленно проплыла над их головами и исчезла за пятиглавой вершиной Великого Деда.[100] На этот раз птицы вели себя по-другому. Сильно и ровно взмахивая огромными сверкающими крыльями, они направлялись прямо к путникам.

Кризе стало страшно. Она позвала Романа, сначала вполголоса, потом громко, потом отчаянно закричала, но чуткий от природы эльф, поглощенный своим непонятным разговором, даже не обернулся.

Лошади, верой и правдой служившие им в степи и которых ставшая заправской наездницей орка нипочем не хотела отпускать, утверждая, что перевести их через горы летом дело нехитрое, захрапев от ужаса, куда-то унеслись вместе с поклажей. Птицы были уже совсем близко, и девушка, сама не соображая, что делает, схватила лук и пустила стрелу в вожака. Промахнуться она не могла — странные, похожие одновременно на огромных лебедей и орлов крылатые создания были уже совсем близко, а орка запросто подбивала белку в прыжке. Но боевая стрела так и не попала в цель. Она вообще никуда не попала, а просто исчезла. Та же судьба постигла и вторую стрелу. Криза жалобно пискнула и, как в раннем детстве в ожидании наказания, сжалась в комок, прикрыв руками голову в ожидании удара. Крылья зашумели прямо над ней, птичьи крики стали короче и резче.

Орка поняла, что стая напала на Романа, за которого она десять тысяч раз была готова умереть, но не смогла сдвинуться с места. Что-то древнее, могучее и властное велело ей оставаться там, где она есть. Девушка боролась, но с таким же успехом можно бороться с приливом или стрелять против сильного ветра.

Наконец ей удалось поднять ставшую неимоверно тяжелой голову. Хлопанье крыльев и крики к этому времени стали глуше, отдаленней. Открыв глаза, Криза ошеломленно смотрела, как Роман быстро шел, почти бежал в сторону гор, подгоняемый стаей. Белоснежные крылья, спины и шеи в солнечных лучах сверкали тем же расплавленным серебром, что и трава под ногами. Девушка облегченно вздохнула: опасность ее другу не грозила, просто птицы куда-то его вели, объясняя дорогу доступным им способом. Слегка поколебавшись, орка поглядела сначала в ту сторону, куда ускакало их снаряжение, затем на удаляющегося Романа и побежала за ним.

Криза всегда считала себя хорошей бегуньей — быстрой и выносливой, правда, она ни разу не пыталась бегать наперегонки с эльфом. Роман обогнал ее настолько, насколько она обогнала бы человека, и вскоре пропал в серебристом мареве. Казалось, бард шел не по земле, а по воздуху, во всяком случае, все попытки Кризы убедиться в том, что она взяла верное направление, были безуспешными — она не встретила ни примятой травинки, не оброненного пера. И все-таки она упрямо шла вперед, да и что ей оставалось делать?

Горы стали черными, словно нарисованными конг-хаонской тушью на темно-синем бархате, на который кто-то бросил пригоршню крупного звездного жемчуга, зато седая трава стала светиться мягким матовым светом. Кризе казалось, что земля и небо вдруг поменялись местами и под ногами у нее бездонный воздушный океан, а над головой ночная земля. Усталости она не чувствовала, только неодолимое желание идти дальше да смутное беспокойство, вызванное то ли отсутствием Романа, то ли рождающейся в голове странной мыслью, которая никак не хотела принять законченные очертания.

Орка давно уже не думала, куда идет, ноги сами несли ее, а перед ней с левой стороны плыл тоненький лунный серп. Старая примета гласила, что одинокая девушка, увидевшая слева от себя нарождающуюся луну, отдаст свое сердце распутнику, но Кризе было не до этого. С той поры, когда она тайно покинула дом отца и отправилась на поиски опозоренной матери, она не задумывалась о глупостях, которым ее ровесницы придают столь большое значение.

На Романа она наткнулась, когда уже совсем потеряла надежду. Эльф неподвижно сидел на земле, опустив голову, и светящаяся трава закрывала его по грудь. Девушка, оробев, осторожно подошла к нему, стараясь не шуметь, хотя топочи она, как стадо кабанов, бард вряд ли бы обратил на это внимание. Он был не один! Рядом лежал на спине кто-то, кого Криза никогда в жизни не видела. Коренастый и немолодой, он не принадлежал к расе гоблинов, но и на соплеменника Романа был не похож, и орка догадалась, что перед ней — человек. Он был мертв, но жизнь, казалось, покинула его совсем недавно. Рядом с покойником валялся видавший виды дорожный кожаный мешок. Эльф не отрываясь вглядывался в грубоватое, но удивительно притягательное лицо.

Криза растерянно затопталась на месте. С одной стороны, горе достойно уважения и не любит чужих глаз, с другой стороны — дорожные товарищи должны нести груз радости и беды совместно. Отправляясь в путь, она поклялась в этом Вечной Дороге, назвав Романа-эльфа своим Спутником. Поколебавшись, Криза присела на корточки и положила ладошку на плечо эльфу. Тот вздрогнул и очнулся.

— А, Криза… Хорошо, что ты меня нашла.

— Правда, ты радый? — она не скрывала облегчения. — Я идить весь вечер и уже ночь. Он быть твой друг?

— Да, он мой друг, — подтвердил Роман, — его зовут… звали Уанн. По крайней мере, я знал его под этим именем, хотя, возможно, были и другие.

— Как он сюда приходить и как он умирать? — не унималась орка.

— Он дрался и погиб. А вот как он оказался тут, не представляю, — Роман вздохнул и поднялся на ноги, — но похоронить его мы должны. Тут хорошее место. И, Криза, вот он, твой колодец… В двух шагах.

Колодец был узким и глубоким, и на дне его была вода, потому что в ней дрожали и отражались звезды. Рассмотреть что-то еще в ночной глубине было невозможно.

— Что мы сейчас делать? — осведомилась Криза. — Копать?

— Да, — вздохнул Рамиэрль, вытаскивая нож и принимаясь споро срезать дерн. Работа заладилась, корни у седой травы были совсем коротенькими и уходили в глубину не больше, чем на треть длины клинка, да и почва была мягкая и податливая, копать такую одно удовольствие.

Орка и эльф трудились не покладая рук, и когда черный силуэт Пятиглавца окружил малиновый утренний ореол, могила была готова. Роман бережно завернул тело Уанна в старенький плащ и с помощью отыскавшейся у него же в мешке веревки бережно опустил на дно. Криза, всю ночь не щадя рук помогавшая спутнику, скромно отошла в сторону — прощание с другом дело сугубо мужское, а Рамиэрль все смотрел и смотрел вниз, не решаясь бросить в могилу первую горсть земли. Что ж, теперь он знает, кто погиб тогда, когда он пил рябиновое вино у старого Рэннока. Вот почему он не нашел следов Уанна в Рыжем лесу — старик не дошел туда. Однако не похоже, что он встретил свою смерть здесь, на Седом поле, хотя и ходил малопонятными даже Эмзару тропами… Скорее он приполз сюда умирать. На теле старого мага не было ран, но бард не сомневался, что тот погиб в бою, страшном магическом противостоянии, в котором борющиеся питают заклятия собственной жизненной силой. Но кто был противником Уанна, самого могущественного из Преступивших? Одолеть старика мог лишь кто-то, не только обладающий огромной силой, но и великими познаниями в Запретном! Неужели Примеро? Нет. Вряд ли…

Роман еще раз вгляделся в умиротворенное лицо, лицо человека, сбросившего наконец неимоверно тяжелый груз и готового вкусить долгожданный отдых. Нет, не походил Уанн на побежденного, скорее — на победителя. Он сделал то, что должно, но на большее сил у него не осталось.

— Что ж, прощай, казэ! — вслух пробормотал эльф. Пора было забросать могилу землей и продолжать свой путь, потому что его долг еще не исполнен, но Роман не мог просто так взять и уйти. На могиле Мариты он заставил расцвести шиповник, а теперь нужно оказать последнюю почесть и Уанну! Решение пришло неожиданно. Эльф вспомнил об обычае маринеров, про который ему рассказал Рене, знать бы еще, где сейчас седой герцог, жив ли, свободен ли…

Обменявшись оружием с живым, эландцы становятся братьями. Обменявшись оружием с мертвым, принимают на себя все его обязательства. Эльф решительно вынул из ножен шпагу — подарок отца, поцеловал и положил на землю рядом с собой, поискал старенький клинок Уанна, не нашел и ограничился охотничьим ножом с роговой рукояткой, а затем, судорожно сглотнув, взял полную пригоршню земли и бросил вниз.

Это послужило сигналом. Криза тут же оказалась рядом. Вдвоем они быстро забросали яму, аккуратно уложив на место снятый дерн, а в ногах могилы Роман воткнул шпагу клинком вверх. Теперь можно было уходить, но оба медлили. Бард рассеянно следил, как розоватые утренние лучи играют на стальном острие, а Криза отошла к колодцу. За ночь вода поднялась, она бурлила и переливалась вровень с краями, девушка удивилась и, поколебавшись, опустила в колодец руку. Ничего не произошло, она просто ощутила холод подземного источника, не более того. Немного робея от собственного кощунства, орка ополоснула руки и лицо и только сейчас поняла, как ей хочется пить. На вкус вода тоже оказалась водой. Ледяной и необычайно вкусной.

— Роман! — Он вздрогнул и обернулся. — Иди пить вода! Вода хороший!

Эльф подошел к краю колодца, удивленно приподнял бровь, но воды зачерпнул, а потом, как и Криза, долго не мог оторваться от источника. В скромном хозяйстве Уанна, которое путники, лишившиеся собственного снаряжения, по молчаливому соглашению решили считать своим, нашлась фляга, в которую Роман набрал родниковой воды. Теперь уж точно можно было идти, но, видимо, колодец Инты не желал просто так отпускать своих гостей. Знакомое хлопанье крыльев возвестило, что птицы возвращаются. И не одни. Но если Романа они вели к колодцу хоть и настойчиво, но бережно, то несчастных лошадей стая гнала без всякой жалости. Взмыленные бока были в крови от нанесенных острыми клювами и когтями ран. Кони опрометью мчались к хозяевам, видимо почитая тех способными защитить их от крылатой напасти. И в самом деле, птицы отступили, но не улетели, а стали кружить неподалеку.

Заботливая Криза хотела напоить несчастных животных, но обнаружилось, что вода из колодца успела уйти, и он казался высохшим и пустым. Даже стенки его из гладкого темно-серого камня с белыми и черными прожилками и вкраплениями были абсолютно сухими. Удивленно пожав плечами, Криза и Роман, с грехом пополам обтерев лошадей, предприняли попытку двинуться к горам, ведя их в поводу. Однако не тут-то было. Птицы, возмущенно крича, бросились наперерез, оттесняя путников назад к колодцу. В какую бы сторону они ни двигались, стая бережно, но настойчиво отгоняла их назад. Роман и Криза, может быть, еще бы смогли попробовать прорваться, прикрыв лица и как-то отбиваясь, но очумелые от страха кони наотрез отказывались сделать хоть шаг от сравнительно безопасного места.

— Что ж, Криза, лошадей нам в любом случае придется оставить, — высказал очевидное Роман.

— Я не хотеть, но видеть, что так надо, — согласилась орка.

Не столь уж и объемистые вьюки были сняты. Этому птицы мешать не стали, но только коней освободили от поклажи, налетели, нестерпимо крича. Лошади с жалобным ржаньем кинулись наутек и пропали из виду.

— Значит, им нужны мы. — Роман задумчиво потер лоб. — Но зачем? Они привели меня к Уанну. Они сначала вернули нам коней, а затем прогнали…

— Они хотеть, чтобы мы брать наши вещи, — высказала предположение Криза.

— Возможно, что ж, пойдем пешком, в горах это даже удобнее, а лошадь я тебе потом подарю…

Но пойти пешком им не удалось. Птицы не пропустили. Путники переглянулись и, не сговариваясь, уселись на землю. Думать.

— Смотреть! Так не бывать, — Криза тормошила Романа, но тот и сам видел огромный водяной столб, поднявшийся из колодца. Чудовищный фонтан рвался в ослепительно-синее небо, а над ним сверкала и переливалась удивительно яркая двойная радуга.

Птицы, призывно крича, рванулись к бурлящему холодному гейзеру и закружились вокруг. Затем вожак кинулся вперед, пролетел сквозь радужные ворота и исчез, за ним последовали еще три птицы, а остальные вернулись к путникам, недвусмысленно подталкивая их к кипящему водяному столбу.

— Так вот в чем дело! — прошептал Роман. — Это Дверь! Вот как пришел сюда Уанн! Что ж, нас зовут, и надо идти.

— Туда? — вздрогнула Криза. — Там вода, мы умирать! Вода нельзя жить.

— Ничего с нами не случится, — заверил ее Роман, хотя вовсе не был в этом уверен, — впрочем, ты права! Они звали только меня, и кто знает, что будет с тобой. Иди домой! Отсюда дорогу ты найдешь. А я, если все будет хорошо, к вам обязательно приеду.

— Нет! — выкрикнула орка. — Если мы терять друг друг, терять навсегда! Я идить с тобой!

— Но… — договорить он не успел, девушка, подхватив их пожитки, стремительно бросилась вперед и исчезла в радужном сиянье. Роман немедля последовал за ней.

2229 год от В.И.
17-й день месяца Медведя.
Таяна. Гелань

Ланка не верила бледным. Более того, она их ненавидела. Из-за одного из них она потеряла Рене, а теперь они отстранили ее от всех дел. Вместо власти — почетное заточение в Высоком Замке и одиночество, ставшее после ухода Уррика невыносимым. Бежать было некуда — она так и не получила ответа на свое письмо, к тому же в ее положении в окна не вылезают и верхом не скачут. Жертвовать ребенком, пусть и от ненавистного супруга, Илана Годойя не желала. Рождение сына (а она была убеждена, что будет сын) развязывало руки, она становилась матерью наследника и, если помогут… поминать святого Эрасти или Равноапостольную Циалу она теперь не могла, а эландские Великие Братья были для нее пустым звуком. Неважно, кто бы ни помог… Если повезет, она скоро станет вдовой. Одна беда — бледные!

Ну да ничего, мать наследника отыщет способ справиться и с ними, вот только бы все прошло благополучно. Вообще-то в их роду женщины отличались завидным здоровьем. Но Лара все-таки умерла в родах, хотя ничто этого не предвещало. Увы, старый медикус, пользовавший Ямборов в последнее время, изрядно сдал, и Илана не была уверена, что он сделает все как нужно. Не был в этом уверен и сам Балаж Шама. К счастью, Годою пришла блажь согнать в Замок всех обитателей Лисьей улицы, и лейб-медикус мог выбрать себе помощника. Шама выбирал дотошно, изводя томящихся от безделья коллег вопросами.

Бледные не возражали, они вообще предпочитали не вникать в обыденные дела, но их присутствие и их сила ощущались всеми обитателями Высокого Замка от супруги регента до последнего поваренка. Как бы то ни было, Шаме они не мешали, и тот после множества проверок остановил свой выбор на толстеньком спокойном Симоне Вайцки, который под придирчивым взглядом лейб-медикуса принялся успешно пользовать сначала челядь, затем придворных, а в конце концов был допущен к самой принцессе. Старый Шама, убедившийся в правильности сделанного выбора, засел в своих комнатах среди книг, реторт и ступок. Симон же с невозмутимым лицом исполнял свою работу, и исполнял хорошо, а чувства толстенького лекаря никого не интересовали. Впрочем, больных было не так уж и много, так что основной заботой Симона вскоре стала Анна-Илана Годойя. Состояние принцессы внушало тревогу — ничем и никогда не болевшая, не привыкшая плохо себя чувствовать и к тому же обуреваемая мрачными и мерзкими мыслями, Ланка или тенью бродила по стенам Замка, или часами лежала в кровати с зеленым лицом. Симон ее раздражал, но от себя она его не отпускала, одиночество было еще хуже.

Илана не привыкла быть одна, ее всегда окружали нежность и забота братьев и отца, искренняя преданность нобилей и «Серебряных» с «Золотыми», любовь прислуги. Сейчас она этого лишилась. Ее боялись, перед ней заискивали, ей прислуживали, но не любили. Во всем замке можно было рассчитывать разве что на старую Катриону, спехом вызванную из Фронтеры и сохранившую преданность дочери Акме. Но Катриона была плохой защитницей и наперсницей, и принцесса, решительный характер которой не позволял пустить все на самотек, принялась подбирать доверенных людей. Это было непросто — охвативший замок страх перед бледными, тщательно скрываемая ненависть заложников, вежливо именуемых гостями, пронырливость новоявленных синяков, которых в Таяне правильнее было бы называть серяками из-за серовато-молочных балахонов, — все это затрудняло задачу. Но Ланка не была бы Ланкой, если бы она отступилась, удовлетворившись ролью беременной и, что греха таить, полузабытой жены регента. Женщина сделала ставку не на благородство и преданность, которые ушли из Высокого Замка вместе с Шандером Гардани, а на честолюбие и зависть.

Были, были в Гелани мелкие нобили, которым никогда ничего не светило — ни при Ямборах, ни при сделавшем ставку на горцев и колдунов Годое. Были простые воины, которые мечтали о золоте и власти, были авантюристы, готовые поставить на карту голову, надеясь содрать с судьбы немалый куш. Их нужно было найти, проверить и потихоньку склонить на свою сторону.

Это было похлеще игры с огнем и пляски на тонком льду, но другого выхода у Иланы не было. Она не сомневалась, что Годой, буде арцийская авантюра увенчается полным успехом, постарается отделаться от слишком много знающей таянской жены. От гонцов из Мунта она узнала, что супруг не расстается с племянницей императора Базилека. Ланка хорошо помнила Марину-Митту и ее таланты. Такая Годою не надоест, в отношении же арцийки к себе Илана не сомневалась. Та ее ненавидела, а ненависть фаворитки ничего хорошего законной жене не сулила. Единственным щитом для Иланы был бы ребенок, но он еще не родился. Значит, нужно дожить самое меньшее до месяца Звездного Вихря, дать жизнь наследнику и окружить себя людьми, которые рискнут поставить на жену, а не на мужа!

Последняя из Ямборов боролась за свою жизнь, и судьба шла ей навстречу. Первым ее человеком стал доезжачий Гжесь, обиженный как Стефаном, так и Годоем, затем появились братья Имре и Золтан Цокаи, не желавшие прозябать в Гелани. Братья знали, где и как искать людей, а золота у Иланы хватало. Марко так и не открыл зятю, где тайная сокровищница Ямборов. Сначала узурпатору было не до того, а потом Преданный отправил тело старого короля к иным берегам. Совесть Илану не мучила — она была единственной наследницей и могла делать с сокровищами что захочет. Наемники были довольны — принцесса никогда не была жадной, единственное, с чем она не могла расстаться, были рубины Циалы.

Ланка часто открывала заветную шкатулку, любуясь прихотливой игрой света на гранях темно-красных камней. Принцесса готова была часами следить за пляской холодного огня, но увы! Даже когда она только смотрела на камни, ее начинала одолевать тошнота. Если же она их надевала, становилось и вовсе худо. Катриона, некогда вынянчавшая принцессу, первая углядела связь между украшениями и состоянием принцессы. Не мудрствуя лукаво, старуха объявила, что, если Илана хочет родить здорового ребенка, рубины до родов лучше запрятать куда подальше.

Все существо Иланы противилось этому решению, но желание иметь наследника, а значит, и возможность избавиться от постылого и опасного супруга, заставляло согласиться с доводами няньки. В самом деле, святая Циала, которой принадлежали камни, дала обет безбрачия и целомудрия. Известно, сколь сурово относилась святая, к слову сказать, весьма сведущая в магии, к прелюбодеянию да и вообще к плотским утехам. Таянская принцесса знала, что камень и человек взаимно влияют друг на друга. Обычно это не слишком заметно, но если камни долгое время принадлежат сильному магу, они навсегда обретают некоторые свойства хозяина. Циала полагала беременность состоянием постыдным и греховным, и столь любимые ею тарскийские рубины это запомнили. Отсюда и те боль и тошнота, которые одолевают принцессу, стоит ей хотя бы взглянуть на камни. Что ж, несколько месяцев она без них обойдется, а чтоб не искушать судьбу, отдаст ларец на хранение Церкви.

Толстый Тиберий изысканно и витиевато поблагодарил за оказанную ему честь и немедленно водрузил шкатулку с реликвией в алтарной части главного храма Гелани, куда принцессу никто бы одну не пустил. Обмороки и резкие боли в спине прекратились почти сразу же, но тошнота и раздражительность никуда не делись. Сменивший Шаму толстенький лекарь с невозмутимым видом готовил какие-то облегчающие ее состояние настойки, в сотый раз объяснял, что все в порядке, но Ланка не успокаивалась. Ее бесило все — и исчезающая красота, и отвратительное самочувствие, и, главное, что от нее теперь ничего не зависело и она могла лишь ждать срока, равного и для матери наследника, и для последней судомойки. Ждал срока и Симон. Причем в отличие от своей державной пациентки медикус был твердо убежден в том, что у Михая Годоя не должно быть наследника.

2229 год от В.И.
Вечер 17-го дня месяца Медведя.
Эланд. Идакона

Их было семеро. Сезар Мальвани, моложавый красавец, словно бы вернувшийся с праздничного парада, а не проделавший беспредельный по скорости марш от Гверганды до Центральной Арции и обратно, Архипастырь Феликс, в темном платье воинского покроя более похожий на коронэля, нежели на клирика высокого ранга, усталый, с потемневшим жестким лицом командор Добори, порывистый, черноглазый Шандер Гардани, вполне оправившийся от своей странной болезни, величавый Максимилиан в роскошном кардинальском облачении, согнутый годами Эрик и Рене, спокойный и сосредоточенный, как в море во время шторма. Их было семеро, и от них зависело, удастся ли предотвратить предсказанное в Пророчестве или же Благодатные земли навеки скроются в смертном тумане.

На столе стояло вино, в шандалах горели свечи, за окнами буйствовала летняя ночь, полная звезд и ласкового ропота волн, но людям, собравшимся в Башне Альбатроса, было не до щедрот, изливаемых на землю Звездным Медведем.

— Так вот как оно все было, — Эрик склонил седую голову, — что ж, вечная им всем память… Но как можно было позволить предателю разгуливать на свободе?!

— Кто же знал, что Койла — предатель, — вздохнул Добори, — провел он нас, как детей, это так. Годой понимал, что все держится на маршале Ландее, и принял меры. Но чего уж теперь шпагой махать… Нужно думать, что делать дальше.

— А чего думать? — Мальвани взял со стола кубок, но пить не стал, так и держал в руке. — Выход у нас один — выстоять! Того, что здесь было сказано, достаточно, чтобы забыть и думать о переговорах. Если б речь шла просто о войне, я бы был почти спокоен — Гверганду никакая армия не возьмет, ее просто невозможно взять.

— Чего ж вы тогда ее от нас стерегли? — беззлобно поддразнил арцийца Рене. — Раз она такая неприступная.

— Да мы вас и не опасались, — махнул рукой Мальвани, — просто нужно было где-то копить силы. Мы семь лет кряду готовились голову Бернару открутить, да слишком долго копались. Вот и дождались! Хотя с вами, монсигнор Аррой, считаться тоже приходилось, от Счастливчика всегда можно ждать такого, что никому и в голову не придет. Да и флот ваш… Захоти вы не мытьем, так катаньем захватить Гверганду, Проклятый знает, чем бы дело кончилось.

— Проклятый? — непонятно чему улыбнулся Рене. — Проклятый точно все знает. И в чем дело и что делать… Я бы от его помощи не отказался, самый подходящий бы противник Годою был. Но приходится рассчитывать на себя.

— Давайте говорить по кругу, — рассудительно предложил молчавший досель Максимилиан. — Друг с другом не спорить и сказанное не обсуждать, пока не выскажутся все.

— Разумно, — согласился Сезар и наконец выпил свое вино. Остальные в знак согласия кто кивнул, кто промычал нечто одобрительное.

Мальвани отодвинул пустой кубок:

— Я буду говорить о том, что понимаю. Нас и тех, кто к нам примкнул, около сорока тысяч. Сейчас люди готовы драться, но если их не занять чем-нибудь и не ободрить хоть маленькой, но победой, начнут уходить. Вешать дезертиров не хочу, это сыграет на руку Годою. Как бы то ни было, к осени мы должны превратить побережье Адены и Гверганду в непреодолимый рубеж. Это не столь уж и трудно. Нападения с моря опасаться не приходится, хотя на всякий случай берег патрулировать придется. Время у нас есть. Как раз достаточно для проведения работ. Пусть Годой увязнет всеми четырьмя лапами под Гвергандой, а лучше всего, если останется здесь зимовать. Для армии нет ничего хуже, чем вести зимнюю осаду. Боюсь, он это тоже понимает и, если ему не удастся взять город с маху, уйдет на зимние квартиры не позже конца месяца Зеркала.

— Командор прав, — подхватил Добори, — от себя бы я добавил, что нужно что-то сделать с городом. Гверганда — порт. А в порту вечно болтаются самые разные люди. От Годоя можно ожидать любых сюрпризов, а я не хочу, чтоб в один прекрасный день взлетели на воздух пороховые погреба или была отравлена питьевая вода. С другой стороны, с купеческими старшинами тоже ссориться не резон. Нельзя, чтобы город ЗАХОТЕЛ перейти под руку узурпатора…

— А это уже наше дело, — просто сказал Феликс. — Я надеюсь, слово Архипастыря и то, что я временно перенесу Святой престол в Гверганду, сделает большинство горожан нашими сторонниками. Я предложу всем, кто не хочет сражаться против посланца Антипода, покинуть город, остальные же будут объявлены участниками Священного похода, а они могут сложить оружие лишь по воле Архипастыря.

— Вы правильно рассудили, Ваше Святейшество, — медленно и значительно проговорил Максимилиан, — но, памятуя о случившемся на Лагском поле, мы должны особо беречь вашу жизнь. Убийство маршала Ландея обернулось военной катастрофой, убийство Архипастыря будет означать окончательное поражение, так как конклав может избрать и наверняка изберет самого пронырливого конформиста из всех возможных.

— Да, мы должны беречь вождей, я никогда не считался с тем, что говорит Церковь, но сейчас нам без нее не обойтись, — Эрик по своему обыкновению говорил то, что думал, невзирая на лица, — сейчас не время спорить о Творце, а надо дело делать. Его Святейшество нам поможет — очень хорошо. Мы будем держать Гверганду, и мы ее удержим. А что будет делать Годой? Да хозяйничать в Арции!

Нельзя долго сидеть в обороне, нужно нападать самим, нужно вынудить Годоя показать свои рога. Пусть его ненавидят и боятся. На десять трусов всегда находится один мужчина, и он поднимает оружие. Нельзя, чтобы Арция поверила узурпатору, нельзя, чтобы мы выглядели смешно и глупо! Свергни Годой Эллари, империя вскинулась бы на дыбы, а плакать по Базилеку не будет никто! А Годой умен, он и Эланд-то попытался прибрать к рукам втихую, с расшаркиваниями да соболезнованиями. Сыграл, мерзавец, на всем — на твоем исчезновении, Рене, на магии своей паршивой, на том, что Рикаред такая, простите меня, Великие Братья, и вы, господа клирики, мокрица! И в Арции он так же извиваться будет…

— Будет, — подтвердил Гардани, — тарскиец свил себе гнездо в Гелани, но там его точно ненавидят и боятся. Таянцам не нужно объяснять, что это за тварь! — «Серебряный» скрипнул зубами. — Он запугал людей до полусмерти, но страх еще не успел врасти им в кожу. Таяна может и должна восстать. А если он будет отрезан от Тарски и своих гоблинов и заперт в Арции между Эландом и Атэвом, ему придется крутиться, как ужу на сковородке… В Эланде меня еще помнят, а кое-кто и любит. То, что я воскрес, воспримут как знак судьбы. Если мы с «Серебряными» тайно вернемся в Гелань через Чернолесье и мои родовые земли, то соберем неплохую силу. Думаю, запалить восстание в Гелани мне по плечу, а там поднимутся Роггская долина и таянская Фронтера…

— Разумно, — не выдержал Мальвани. — И если граф Гардани берется исполнить задуманное.

— Нет, — слово Рене возымело эффект неожиданного выстрела из пистоля, а герцог слегка улыбнулся и повторил: — Нет, Шани, никуда я тебя не отпущу!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ