ГОРНЫЙ ПОТОК
И снится мне обрыв
Прямо с кручи горной,
Где сидит, глаза прикрыв,
Старый ворон черный.
Старый ворон, черный вран,
Все он ждет, зевая,
Пока вытечет из ран
Кровь моя живая.
Глава 23
Значит, никто не может теперь ни покинуть Тарру, ни проникнуть в нее, — Роман не слишком сожалел об этом, потому что не намеревался спасаться бегством, но знать правду он хотел. Хотя бы для того, чтобы бросить в лицо сестре.
— Мне кажется, Адена все же отыскала способ. Она видела наших дорогих родичей насквозь. Я не удивлюсь, если она сумела их обойти, но мне она ничего не рассказала. Я ведь мог до срока бросить тайну в лицо Арцею…
— Адена… Теперь так называется река в Арции.
— Кто знает, может, это знак Судьбы. Моя сестра, в отличие от меня, давно поняла, что меч не защита от удара в спину. Я не расспрашивал, о чем она говорила с матерью твоего отца, но, не сомневаюсь, она разгадала замыслы Арцея и обманула его, как он обманул меня. Именно в Обитель Адены ты пытался проникнуть, когда столкнулся с неведомыми нам силами. Ни о чем подобном мы даже не слышали, ни когда владели Таррой, ни когда пребывали в Свете. Но ты — принц клана Лебедя, и мне непонятно, почему тебе неизвестно, где Лазурный камень и что случилось с Залиэлью.
— Я знаю лишь, что она исчезла вскоре после рождения моего отца.
— Что ж, — покачал головой воин, — раз в твоих жилах смешалась кровь наших кланов, ты в равной степени можешь владеть обоими талисманами. Я, теперешний, могу лишь гадать, что происходило после Исхода, но мои объяснения лучше твоих, ибо многое ПОМНЮ. А память — ключ ко всему. Я не мешал сестре рассказывать Залиэли то, о чем знали лишь мы, Светозарные. Адена покровительствовала любви Ларэна и Залиэли, ее всегда умиляли чужие чувства…
Не понимаю, что за безумие охватило Лунных и Лебедей, как из двух сильнейших кланов уцелели лишь две жалкие горстки, уединившиеся в болотах и на дальних островах. Но я уверен — Залиэль и Ларэн были живы, по крайней мере тогда, когда появился тот, кого назвали Проклятым и кто на самом деле мог быть лишь их учеником.
Залиэль и Ларэн поняли что-то очень важное, отсюда и Пророчество. Они решили, что ждать, пока Тарра сама взрастит своих магов, нельзя, и начали объединять и оставшуюся в их распоряжении Силу Света, и то, что сохранилось от некогда оберегавших Тарру сил. Залиэль всегда делала больше, чем говорила, — то, что рассказала тебе дочь Ночного Народа, тому свидетельство. Не скрою, я тоже пожалел бы девушку, потерявшую любимого, и позволил бы ей принять его последний вздох, но Залиэль вряд ли сделала это лишь из милосердия. И уж тем более она не могла не заметить Старый меч в руках Инты. Видимо, уже тогда она сочла полезным сохранить что-то из сил Прежних. — Воин покачал головой. — Адена как-то обмолвилась, что, по ее мнению, Лебединая королева ищет дорожку к Третьей Силе… Сестру это забавляло, а может, она сама поручила Залиэль сделать то, что для Светозарной было невозможным…
В одном я уверен. Это Ларэн отыскал человека с древней кровью и мятежной душой и обучил всему, что знал сам. Но Эрасти Церна был побежден и заточен. Тогда же скорее всего пропал и Лазурный камень, а мое кольцо оказалось в руках Церкви. Это был страшный удар и для Залиэли с Ларэном, и для Тарры. Они лишились основных талисманов и, видимо, отказались от борьбы. Возможно, кто-то из них погиб, пытаясь пройти в Лебединую Башню.
Однако тебе пора возвращаться. Драконы Времени — странные существа, в некоторых местах они двигаются быстро, а в некоторых дремлют. Река времени не может повернуть вспять, что произошло, то произошло. Но где-то ее течение едва заметно, а где-то она несется, как весенний поток.
— Что ж, — эльф поднялся, — мне действительно пора. Не скажу, что ты поведал слишком много, но, возможно, я просто не понял всего. Главное я теперь знаю — помощи не будет и не может быть, значит, мы справимся сами.
— Да, главное ты действительно понял, — сказал Ангес. — А на прощание выслушай еще кое-что. Никто не знает исхода схватки, идущей в Тарре. Даже те, кого называют Третьей Силой и кто, похоже, после нашего Исхода почтил своим пребыванием покинутый мир, оставив эландцам память о Великих Братьях. О, эта парочка ничего не делает зря. Если какой-то из миров привлек их внимание, значит, там или произошло или произойдет нечто, могущее повлиять на судьбы всего мироздания. Хотел бы я знать, что они искали, нашли ли, собираются ли вернуться… Может быть, тебе доведется встретить их.
Пока же помни: вы можете победить, а можете потерпеть поражение, но и ваши враги в том же положении, что и вы. Они не всесильны, как бы нагло они себя ни вели, а значит, каждый из ныне живущих может стать последней песчинкой, заставившей весы склониться в ту или другую сторону. Если будет совсем плохо, возможно, вмешаются Двое, но рассчитывать на них я все же не стал бы. Сил Тарры достаточно, чтобы справиться с опасностью, если собрать их в один кулак.
Вот все, что я должен был сказать. Сейчас я исчезну, так как исполнил то, что должно, а моя сила вольется в силу кольца. Помни, оно не просто талисман, дарующий защиту и помощь, не просто Ключ в эту обитель и обитель Адены и проводник в Тарру для тех, кто умудрится ее покинуть, обойдя Запрет. В черном камне скрыта чужая сила, кто знает, вряд ли ваши враги предусмотрели ее в своих расчетах. От меня же тебе достанется еще один дар. Ангес мог говорить с тысячами тысяч воинов одновременно, и каждый слышал его и понимал. Теперь и ты сможешь такое. И еще… Знай, ты теперь хозяин всего этого, — воин обвел рукой залитую лунным светом горную страну, — и всегда сможешь сюда вернуться даже без кольца. Но тогда обратной дороги для тебя не будет. А теперь прощай!
Ангес, вернее, призрак Ангеса, каким тот некогда был, улыбнувшись одновременно лихо и с какой-то горечью, взял эльфа за руку. Раздался тихий звон, в глазах замелькали незнакомые созвездия, и… эльф очнулся, коснувшись рукой шершавого камня.
— Тебя долго не бывать, — укоризненно сказала Криза, — я делаться голодная и начинала пугаться. Почему ты меня не ждать?
— Видишь ли, волчонок, — Роман потрепал девушку по щеке, — пригласили одного меня. Хозяева очень настаивали, чтоб я был один, а для верности закрыли дверь.
— Шутить, да? — с надеждой поинтересовалась орка. — Но сейчас мы идить домой. Мама, и дед, и Грэддок нас ждать. Мне зря ходить в башня, тут нет ничто. Как я теперь молиться, если тут пусто. И пыль. Молиться можно, когда не видишь. А думаешь, что тут боги.
— Ты права, Криза. Но боги тут действительно были. Правда, не ваши, но сейчас это не важно. Хорошо, пойдем. Мы и в самом деле задержались, — эльф приложил кольцо к кладке. Повинуясь безмолвному приказу, в серой стене появилась дверь, из-за которой пахнуло зимним холодом, а потом ветер бросил им в лицо пригоршню снега.
— Не понимать, — Криза невольно вцепилась в рукав Романа, и тот машинально обнял девушку, — не понимать! Где лето? Это сон. Мы спимся, да?
— Я не знаю, где лето. Я заговорился с богом, а это требует времени.
— Но где лето?
— Лето кончилось, Криза, — вздохнул эльф, — да и осень тоже. Остается надеяться, что это зима нашего года. Не понимаешь? Это трудно понять. Я слышал про такое. Бывают места, где время идет медленнее, чем везде. Для нас прошло несколько ор, а сколько для остального мира — не знаю. Будем надеяться на лучшее.
— А что может бывать худшее?
— Худшее, это если прошло много-много лет и все изменилось. Тогда нам с тобой придется узнавать, что творится на белом свете, думать, что врать, потому что нам никто не поверит. Но самое плохое, это если враг все-таки победил, победил, пока мы торчали здесь.
— Тогда нам надо будет побеждать его, — уверенно изрекла Криза, — но сначала надо смотреть.
— Надо, — пожал плечами эльф, — хоть и холодно.
К счастью, Криза стоически таскала с собой зимние пожитки, так что немедленная смерть от стужи им не грозила. Хуже, если в горах лежит глубокий снег, тогда несколько вес до заимки старого Рэннока, если там, конечно, их еще ждут, придется преодолевать несколько дней. Роман отогнал от себя наиболее мерзкие мысли и решительно шагнул в холодную тьму.
Было ясно, ветер гнал по звездному небу редкие рваные облака, взметал снежную пыль, но с неба, хвала Звездному Лебедю, ничего не сыпалось. Темные, блестящие стены цитадели по-прежнему рвались ввысь, заслоняя собой весь мир. Странно, но в ноздри прямо-таки бил запах дыма, да и темнота ночи казалась какой-то странной. Небо над головой было черным, но из-за стен словно бы поднималось слабое золотистое сияние.
— Я знать, какой сейчас день, — торжественно объявила Криза. — Это Праздник Последней Зимней Ночи! Там наши зажегивали костры. Перед утром жрецы будут делать жертву, потом пировать, пока луна не делается совсем никакая. Нам надо назад в башня. Если нас видеть, убивать. Я — не мужчина, а ты — враг. Мы делать преступление, что ходить сюда!
— Подожди, не тараторь, — Роман задумался, — все не так плохо! Слышишь, река шумит, сюда никто не войдет и не выйдет, кроме нас, разумеется. В башню нам возвращаться нельзя, кто его знает, когда мы снова выйдем, а вот твои родичи… У них мы, по крайней мере, сможем узнать, в какое время попали и стоит ли нам идти на заимку или надо придумать что-то другое. Погоди-погоди… Много ваших сюда приходит?
— Весь ночной народ, который к полудню от Тугара.
— Тугар — это река?
— Да, великий река, ходить полуночь, долго ходить. Те, кто дальше жить, другую святыню ходить. Птицевая гора. Очень большая, я не видеть, дед раз был, говорил.
— Про другую святыню потом расскажешь! Значит, ваших тут много, в лицо все друг друга, надо полагать, не знают.
— Очень много, — подтвердила орка, — так много, как деревья в лесу, да! И мало кто знать друг друга. Мы сюда тоже ходим. В Последнюю Ночь можно. Мамку и деда никто не трогать. Нельзя.
— Очень хорошо. Значит, ссориться в эту Ночь не положено, никто никого не знает, и все тут собираются. Тогда и мы соберемся.
— Но у тебя лицо плохое. Тебя ловить и убивать. Жрец-старейшина…
— Твой старейшина в магии разбирается? Видела ты? Делал он что-то непонятное?
— Нет. Он только проклинать уметь. И просить духов гор помогать.
— А они помогать? Тьфу ты, вот уж с кем поведешься… Помогали они?
— Не знать. Может, помогать, может, само получаться. Если он не молиться, лето ведь все равно приходить?
— Именно! А теперь смотри! На меня смотри! — Роман сосредоточился, приложив на мгновение руки к лицу. Эльф давно научился изменять свою внешность, но одно дело, проведя не одну сотню лет среди людей, придумать себе лицо человека, и совсем другое прикинуться гоблином, каковых Рамиэрль знал всего пятерых. Семья Кризы не подходила, так как они могли оказаться тут же, и двойник бы вызвал подозрение. Оставался Уррик, к тому же подходивший по полу и возрасту. Роман старательно припомнил физиономию воина-гоблина и как мог ее воспроизвел.
— Ну, как? — поинтересовался он, отнимая ладони от лица.
— Какой ты красивый, — Криза не могла отвести восторженного взгляда от нового обличья Романа, — как витязь из сказков. Даже лучше! Ты не могешь всегда таким ходить? А? — в глазах девушки мелькнула надежда. — Это ты такой всегда, да? Ты просто хотел нас испытать и сделался страшным? А теперь ты стал опять ты?
— Нет, Криза, — Рамиэрль не знал, смеяться ему или плакать, — я такой, каким ты меня увидела сначала. Что поделать, такие уж мы, эльфы, уроды. Но ты не печалься. Воин, чье лицо я сейчас использую, существует. Он сейчас далеко отсюда, но он есть.
— Он какой? — нетерпеливо спросила Криза. — Он смелый? Умный?
— Смелый и умный, волчонок, — подтвердил Роман, непонятно почему чувствуя себя обделенным. Что ж, когда он устанет от своего бессмертия и ему некуда будет идти, он найдет приют и покой в Обители, будет следить за волчьими играми, охотиться на гигантских Ледовых тварей, а затем греться у костра в свете звезд… Но пока он от жизни не устал! Впереди схватка с врагом, слишком мерзким, чтобы даже помыслить об отступлении. Роман решительно тряхнул головой и засмеялся, поняв, что невольно перенял привычку Рене Арроя, — твоего красавца, моя дорогая, зовут Уррик. Может, ты с ним и встретишься. Жизнь — она ведь непредсказуемая. А сейчас очнись и идем!
Созданная Уанном река все еще рвалась наружу, только теперь ее исток был причудливо изукрашен ледяными наплывами, отливавшими всеми цветами радуги в свете взошедшей оранжевой луны. Роман и Криза спустились к воде, послушно расступившейся перед учеником Уанна. Уже вступив на скользкие блестящие камни, Роман бросил взгляд чуть вбок и не поверил собственным глазам. Лунные лучи, проникшие в холодную глубину, заиграли на эфесе до боли знакомой старенькой шпаги. Шпаги Уанна, и Рамиэрль понял, что не может оставить оружие друга здесь, в чужих горах. Он заберет шпагу с собой, это будет вечной памятью о маге-одиночке.
Ворота были намертво заперты. Сквозь кованую решетку с гербами виднелся двор, покрытый толстым слоем нетронутого снега. Снег превратил широкую пологую лестницу в белоснежный пандус, пышными валиками лежал на карнизах и подоконниках. Последний снегопад был позавчера, и не похоже, чтоб после этого кто-то подходил к особняку баронов Фло. Лупе вздохнула, понимая, что ей придется вновь тащиться через весь город, причем там ее может ждать еще один запертый дворец. Во Фронтере, разумеется, слышали, что в Мунте многое изменилось, но чтоб до такой степени…
Леопина вздохнула и повернула к Льюфере. В столице Арции она была один-единственный раз совсем девчонкой, но город с его дворцами, мостами и храмами запомнился на всю жизнь. Мунт был роскошен, шумен и небрежен, как подвыпивший нобиль. По булыжникам громыхали кареты, раздавались голоса продавцов цветов и горячих каштанов, из окон многочисленных харчевен пахло мясом, пряностями, вином. Тогда семья Лупе останавливалась у родственницы, вышедшей замуж за арцийского нобиля и до смешного гордившейся своей новой отчизной. Интересно, где сейчас милая Санчия, неужели придется ее разыскивать?! Если никого из друзей Луи нет в городе, остается только она, жившая где-то у Мраморного моста.
Лупе поежилась — вроде и не холодно, но даже шубка из золотистой фронтерской лисы не спасает от пронизывающей сырости, к тому же она очень устала и хотела есть, а продавцы каштанов и пирожков, как на грех, куда-то задевались. Женщина вздохнула и торопливо зашагала к дворцу графов ре Батар, за которых Луи ручался как за самого себя.
Шпиль, увенчанный крылатым змеем Батаров, был виден издалека, но геральдическая рептилия оказалась единственной обитательницей роскошного палаццо. Лупе в пятый раз уткнулась в запертую решетку, даже привратницкая, и та выглядела необитаемой. Женщина тяжело вздохнула. Итак, нужно решать — возвращаться или на свой страх и риск попытаться что-то разведать… Сдаваться не хотелось, но она обещала этому арцийскому мальчику, что ничего не станет предпринимать, только передаст письма его вельможным друзьям. А друзей не оказалось дома. Всех.
— У красавицы все в порядке? Она здорова? — Густой мужской голос заставил Лупе вздрогнуть. К ней участливо склонился высокий худощавый мужчина, держащий на плече измазанный красками ящичек.
— Спасибо, все в порядке, — тихо ответила Лупе, намереваясь уйти, но от человека с красками оказалось не так-то легко избавиться.
— Я давно наблюдаю за красавицей, — продолжал тот, обезоруживающе улыбаясь, — белый снег, черные ворота, рыжий мех, так и тянет нарисовать.
— Дан художник?
— О нет! — художники рисуют нобилей, а я — мазила. Рисую вывески, ну, может, иногда трактирщика с трактирщицей, во дворцы меня не пускают, да и ладно. Ничего хорошего там, особливо теперь, нету. Орлы разлетелись, одно воронье осталось,[118] благо падали хватает. А красавица в гости к кому-то приехала. С севера, я вижу?
— С севера, — подтвердила Лупе, отчаявшись отделаться от мазилы, словоохотливость которого объяснял едва уловимый винный запах, — хотела на кухню наняться. Я готовлю хорошо, у меня письма есть…
Письма у нее действительно были. Одно, якобы от хозяйки поместья на границе Арции и Фронтеры, лежало в поясе вместе с тремя аурами и двумя десятками аргов,[119] другие, с печатью Луи Арцийского, были хитрым образом зашиты в корсаже. Что ж, сказка, которую они придумали для приворотных стражников, сгодилась и для любопытного художника.
— А что, у вас вовсе худо стало? — посочувствовал тот. — Оно и понятно, чтоб умаслить юг, выжимают север. Я слыхал, война у вас там?
— Нет, — входя в роль, покачала головой Леопина, — война к северу, во Фронтере, — там, говорят, все с ума посходили, а у нас тихо пока…
— Да уж, — зло махнул головой новый знакомец, — арцийцы молодцы, пока половине голову не свернут, другая и не почешется, — и резко сменил тему: — Что ж это я красавицу на улице морожу? Тут недалеко таверна есть, «Счастливая Свинья», я там как раз малюю, может, даненка со мной пойдет, согреемся, поговорим, подумаем. Вдруг хозяину не только вывеска, но и куховарка нужна? Или даненка только у графа работать хочет?
— Дан смеется, — Лупе уже увереннее играла свою роль, — мне сейчас хоть какое местечко найти.
— Значит, решили, — просиял художник, — меня зовут Жюльен. А красавицу?
— Дан мне льстит… Я даже в девушках красавицей не слыла. А зовут меня Халина, Халина Имстер…
— Красивое имя, и данна ничего себе, только маленькая очень, хоть в карман сажай, — длинный художник весело заржал, и Лупе показалось, что она знает его тысячу лет. Надо же, а ведь сначала он ей не понравился, наверное, потому, что она устала и замерзла. К счастью, «Счастливая Свинья» оказалась рядом. Это была очень уютная харчевня, скорее всего обязанная своим именем владельцу. Господин Жан-Аугуст был розов, толст и белобрыс, но его маленькие глазки светились умом и неподдельным добродушием. Приветливо кивнув художнику, хозяин без лишних слов кивнул на угловой стол.
— Понимает, что голодный художник не может сотворить ничего великого, — подмигнул Жюльен.
— А я думала наоборот, что гений должен быть голодным…
— Выдумки, любезная Халина, отвратительные выдумки, — никто не должен быть голодным, когда-нибудь это поймут. Кстати, тут все блюда готовят из свинины, никакого другого мяса Жан не признает. «Свинина и пиво» — вот его девиз! Но и то и другое выше всяких похвал, потому я у него и рисую уже кварту. Будь он какой-нибудь болван, я бы управился за два дня, правда, сделал бы хуже. А так я в эту свинью вложил всю свою исстрадавшуюся по прекрасному душу.
Леопина невольно засмеялась, разглядывая собеседника. Было тому что-то около сорока, и он, без сомнения, прожил эти годы отнюдь не аскетом. Худощавый, высокий, неплохо сложенный, с не слишком приятными чертами лица и всклокоченными волосами цвета перца с солью, Жюльен казался изрядно потасканным, но неунывающим, однако небольшие серые глаза смотрели пристально и оценивающе, как будто художник решал, стоит ли иметь с этим человеком дело или лучше заняться кем-нибудь другим.
Принесли пиво, хлеб и дымящуюся глиняную миску. Только теперь Лупе поняла, как она замерзла и устала. Нет, сегодня она больше никуда не пойдет, «Свинья» — восхитительное местечко, а решить, что делать, можно и утром, тем более Жюльен явно не дурак поболтать и наверняка расскажет ей много интересного…
Это выглядело безумием, но другого выхода не было, да и риск при ближайшем рассмотрении оказывался куда меньшим, чем представлялось вначале. Роман за свою карьеру разведчика не единожды выбирался из ловушек, и эта была далеко не самая опасная. В конце концов, гоблины, как бы много их ни было, сейчас заняты каким-то ритуальным действом, и все их внимание приковано к жрецам-старейшинам, или как их там… Если здесь кого-то и стерегутся, то с другой стороны. Им важно, чтобы никто не вошел в священный круг, центром которого является Ночная Обитель. Вряд ли кто-то станет ждать чужаков со стороны священной цитадели, да еще из реки.
Эльф помимо воли улыбнулся. Все же судьба неистощима на выдумки и шутки. Подумать только, Ночной Народ, единственный сохранивший верность Первым богам Тарры, собирается для великой молитвы у обители виновного в их гибели бога-чужака. Хотя чем лучше он, эльф, Дитя Света, путающийся с гоблинами и иными последышами Первых богов и шастающий тайными путями по следам странного колдуна? Воистину, все смешалось в этом причудливейшем из миров.
…На этот раз Роман поступил умнее, чем летом. Возможно, потому, что лезть в ледяную воду, даже зная, что она тут же расступится, не хотелось. Роман просто оттеснил бегущий поток от обледеневшего берега, так что между мерцающей водяной стеной и скалой остался узкий проход. Конечно, даже сил кольца вряд ли бы хватило, чтоб проделать такое с обычной рекой, но рожденный магией Уанна поток слушался Рамиэрля, как норовистая лошадь опытного всадника. Сначала показал свой характер, а потом смирился, хотя, возможно, в этом сыграла свою роль шпага мага-одиночки.
Кризе эльф велел идти за ним, и она шла тихо, как лесная кошка. Только иногда, когда Роман останавливался, чтоб прислушаться, она подходила так близко, что эльф чувствовал на шее ее теплое дыханье. Как все же горная девчонка отличалась от изысканных эльфийских красавиц! И, Проклятый свидетель, отличалась в лучшую сторону.
Эта часть пути была самой легкой, так как эльф не думал, что кто-то из гоблинов взберется на священную скалу только ради того, чтоб подойти к берегу и проверить, нет ли в зимней реке кого чужого. Зато там, где поток выбивался из скал в широкую долину, нужно было смотреть в оба. Они вовремя заметили отблеск пламени костра, разведенного на самом берегу. К счастью, между теми, кто развел огонь, и ними возвышалась груда камней, вдававшаяся в новоявленную реку. Лучшего места, чтоб выбраться из-под прикрытия потока, нельзя было и представить. Роман и Криза крадучись вышли на берег и зажмурились. Долина перед ними казалась пылающей.
— Никогда не думал, что вас так много, — прошептал Роман.
— А такого и не бывать ранее, — так же шепотом откликнулась орка, — тут приходить много чужие, я думать.
Глава 24
Граф Болдуэн ре Прю ничего особенного собой не представлял, хотя, скажи ему кто об этом, его светлость смертельно бы обиделся. Сын одного из провинциальных дворянчиков, не смевших мечтать даже о баронском титуле, он некогда попался на глаза всемогущему Бернару. К тому времени тот был глубоко женат и старательно хранил верность царственной супруге, шарахаясь от подстерегавших мужчин из фамилии Годуа ре Озэ соблазнов в лице бравых гвардейцев и хорошеньких юношей-певчих. И все же высокий рост и прекрасные темные глаза двадцатилетнего Болдуэна сделали свое дело. Бернар обратил на молодого человека внимание. А обратив, понял, что этот провинциал очень хочет выбиться в люди и за ценой не постоит. Канцлера это устраивало, и он пристроил черноокого красавца в тайную канцелярию.
Не то чтобы зять императора не доверял главе синяков, которого знал многие годы и при помощи которого и взошел к вершинам власти. Арман Трюэль, так и оставшийся бароном, был воистину великим интриганом и прекрасно понимал, что удача Бернара есть его, Трюэля, удача. Но канцлеру хотелось показать всем и каждому, что всемогущая тайная канцелярия для него тайной не является и что он знает все ее секреты. Для этого к особе Трюэля и был приставлен советник с правами, мало чем отличающимися от прав самого господина начальника. Другое дело, что Болдуэн оказался человеком недалекого ума, способным лишь подозревать всех и каждого и бесконечно рассуждать об обилии врагов и собственной честности, то и дело принимаясь искать заговорщиков и Преступивших среди своих же товарищей. Впрочем, последние, замысли они что-нибудь подобное, с легкостью необыкновенной совершили бы это под самым носом канцлерова любимца.
Тем не менее ре Прю крепко сидел на своем месте, получал немалое жалованье, как ему казалось, честно заработанное, и за двенадцать лет беспорочной службы умудрился стать графом, жениться и родить наследника. С годами красавец заматерел и уверился в собственной значимости. Его глаза и усы упорно снились перезрелым дворцовым прелестницам, с восторгом внимавшим страшным и захватывающим повествованиям графа о точащей Арцию измене, которую только он, Болдуэн, и может извести.
Бернара все это стало раздражать, и канцлер начал всерьез подумывать о том, чтобы заменить Прю кем-то более толковым, благо это было нетрудно, но тут грянула Лагская битва. Бернар бежал. Разумеется, мог бежать и барон Трюэль, но старый волчара рассудил, что, продав свою шпагу победителю, получит куда больше, нежели скитаясь с низложенным императором по соседним государствам. И оказался прав. Узурпатор показал себя человеком разумным, приняв предложенные услуги взамен неприкосновенности и повышенного жалованья.
Судьба Болдуэна казалась более плачевной. Бегство высокого покровителя сделало его беззащитным перед сослуживцами, которые черноусого красавца, мягко говоря, недолюбливали. Барон Трюэль не счел нужным скрывать от ре Прю, что избавится от него при первом же удобном случае. В Замке Святого Духа, где с незапамятных времен обретались фискалы, не скрываясь называли Болдуэнова преемника — долгое время прослужившего во Фронтерских дюзах судебного мага Гонтрана Куи. Предполагалось, что в День святого Целеста, которого синяки почитали своим небесным покровителем, тот приступит к исполнению своих новых обязанностей, Прю же поблагодарят за все хорошее и проводят в отдаленное поместье. Причем еще вопрос, не упадет ли бедняге вскоре на голову некстати свалившаяся с кровли черепица и не разнесут ли его карету внезапно взбесившиеся лошади.
Может быть, Болдуэн и не был столь умен, как Арман или Гонтран, но годы в Замке Святого Духа не прошли и для него даром. Он понимал, что его единственный шанс — раскрыть заговор против нового императора. И лучше всего, если в нем окажутся замешаны его, Болдуэна, враги, первым из которых был выскочка Куи. Если же заговора нет, то его следует… придумать. Времени терять было нельзя, и усатый красавец начал действовать.
День в канун Последней Зимней Ночи (во имя Звездного Лебедя, с чего это орки вообразили, что зима кончается в месяце Сирены?!) оказался сереньким и на удивление для Корбута теплым. Тяжелые слоистые облака, казалось, лежали на верхушках облетевших лиственниц, снег, пропитавшийся влагой, перестал скрипеть. Собравшиеся на праздник гоблины жарили на кострах оленину, пили принесенное с собой ягодное вино, оживленно переговаривались, сбросив с себя привычную суровость. Роман с удовольствием толкался среди горцев, пытаясь разобраться в странных обычаях, несхожих ни с изысканной печалью редких празднеств Убежища, ни с суетливыми людскими ярмарками.
По совету Кризы эльф повязал голову на манер плотогона-одиночки: такие живут вне общин, мотаются туда-сюда по рекам, до поры до времени не имея ни дома, ни семьи, ни соседей. Криза же очень мило разыгрывала деревенскую красавицу, увлекшуюся бравым вогоражем. То, что они бродили вдвоем, никого не волновало, в долине тут и там гуляли похожие парочки. После праздника Зимы во многих общинах недосчитывались девушек, зато в других появлялись очень серьезные молодые хозяйки. Гоблины постарше снисходительно усмехались в усы, наблюдая за молодежью. Парочки, устав ходить, держась за руки, подсаживались к чужим кострам, и везде для них находился кусок мяса и старые как мир шутки.
Криза и Роман без устали кружили между костров и палаток, больше слушая, чем говоря. Чувствовавший, когда ввернуть словцо, когда промолчать, Рамиэрль к середине дня уже знал если и не все, что хотел, то все, что можно было узнать в этой глуши. Хорошо, что путешествие с Кризой и музыкальный слух, позволяющий уловить и воспроизвести любые интонации, превратили чуждый язык в почти родной. Иногда ради забавы Роман даже думал по-орочьи, и вот сейчас это пригодилось. Он узнал, что гоблины севера дружно выступили на стороне тарского господаря. Те, кто спустился с гор прошлой весной, еще не вернулись, но Годой потребовал у своих союзников пополнения, и северяне, дотоле пренебрежительно относившиеся к слишком уж очеловечившимся на их взгляд южным сородичам, вспомнили о них и прислали Избранного Воина, который будет говорить от имени Севера.
Новости были тревожными, но не безнадежными. Если Годою нужны новые воины, значит, Эланд держится. Послушать же, что будут говорить эмиссары Михая, было в любом случае полезным. Как бы то ни было, на сборы у горцев уйдет немало времени, они пойдут пешком, к тому же их наверняка задержит распутица. Роман не сомневался, что намного опередит гоблинскую армию и доставит сведения о ней вовремя. Правда, придется пробираться через Таяну и Явеллу, но это эльфа не волновало. Что ж, он не нашел Проклятого, но зато узнал много важного, а значит, его поход был не столь уж большой ошибкой.
— Смотри, — Криза незаметно, но довольно ощутимо ткнула в бок задумавшегося эльфа, — старейшины ходить слушать гостя.
— Говори тихо, но по-орочьи, — одернул ее Роман, — не хватало тут арцийских разговоров. Значит, гости будут говорить только со старейшинами?
— Да, — кивнула орка, переходя на родной язык, — горы не любят крика, особенно когда лежит снег. Крик зовет белую смерть. Старейшины выслушают, решат и все расскажут. Но ты можешь пойти. Ты вогораж, а вогораж сам себе старейшина.
— А ты?
— А я буду ждать тут. Тут хорошее место, все будет видно, а женщины, когда говорят мужчины, молчат.
— А на что ты собираешься смотреть?
— Сейчас младшие жрецы все подготовят, чтоб принести жертвы в память Созидателей и во имя их возвращения. Потом все встанут, чтоб видеть, но хорошо видно только тем, кто встанет тут. Тем, кто выше по склону, слишком далеко. Те, кто у алтарного круга, увидят только чужие головы. А потом придут жрецы-старейшины, принесут жертвы и объявят свое решение.
— А потом?
— А потом будет очень хороший праздник, всю ночь. А утром все пойдут домой. Ты найдешь отсюда дом?
— Твой?
— Чей же еще?
— Найду, — пообещал Роман, — но ты все-таки постарайся не потеряться.
— Постараюсь, — кивнула орка, — я на всякий случай. Лучше подумать о том, что может быть, чем потом жалеть.
— Мудро, — согласился эльф, — зря у вас не дают женщинам слова. Что ж, пойду посмотрю на твоих старейшин.
Господин Гонтран Куи, с трудом скрывая отвращение, слушал Жюльена Пескуара, известного средь мунтских трактирщиков как Жюль-Огурец. Этот бородатый мазила был нечист на руку и однажды попался на горячем — хозяин таверны «Бычье Сердце» дядюшка Шикот застал болезного, когда тот заворачивал в стоившее немалых денег розовое атэвское одеяло два подсвечника и полдюжины бутылок лучшего дядюшкиного вина. И ходить бы ворюге без одного уха, если бы милейший Шикот уже лет двадцать не знался с тайной службой. Огурца по всем правилам препроводили в мрачноватый Замок Святого Духа, где и предложили ему на выбор — либо отвечать за краденое одеяло по всей строгости имперских законов, либо перейти в распоряжение тайной канцелярии.
Мазила не колебался, причем не только из врожденной трусости. Дружба с фискалами сулила какие-то, хоть и не шибко великие, деньги и возможность безнаказанно трепать языком налево и направо, отдавая нечаянных собеседников во власть осведомителя. Огурец был прямо-таки создан для такой жизни. Правду сказать, дядюшка Шикот потому и оставил дверь в свою контору приоткрытой, удалившись с помощником в погреб, что приглядел болтливого и нечистого на руку рисовальщика вывесок и решил, что из него выйдет толк. Так и оказалось. Пять лет кряду Жюль-Огурец верой и правдой служил тайной канцелярии, разнося по городу нужные слухи и выпивая с теми, кого фискалы подозревали в различных преступлениях от неодобряемых Академией научных занятий до недовольства всемогущим Бернаром. Занятно, но выявленные злоумышленники, даже оказавшись в ссылке, не догадывались, что виной их несчастий стал разговор с невоздержанным на язык художником… Как ни странно, но за все время ни одна из жертв Огурца на него не донесла, защищая собутыльника и собеседника с упорством, достойным лучшего применения.
Гонтран понимал, что в их деле без таких вот жюльенов не обойтись, но отделаться от отвращения не мог. Сегодня же почтенный фискал был особенно раздражен, хоть и не показывал виду. Всю свою жизнь Гонтран Куи верой и правдой служил Арции, борясь с разъедающей империю гнилью. Талантливый маг, он добровольно отказался от прибыльной и уважаемой работы Печатного волшебника ради сомнительной карьеры судебного заклинателя. Работа была не из легких: кроме выявления «недозволенного колдовства», приходилось заниматься нуднейшей писаниной, исправлением чужих ошибок и, самое мерзкое, работой с осведомителями, ибо только маг мог с большой долей уверенности определить, докладывают ли те правду или лгут.
Гонтран знал, что сильный духом человек порой выдерживает даже магический допрос, другое дело, что среди доносчиков сильные духом не попадаются. Те свое дело делают, кто из-за денег, кто расплачиваясь за прежние грешки, а чаще всего из-за того и другого одновременно. Что до товарищей Гонтрана и его начальства, то большинство об Арции и не думало, занимаясь устройством собственной карьеры и фортуны. Доверять им было нельзя, уважать и любить тем более.
Куи быстро разобрался в этой кишащей щуками и проглотами мутной воде и начал медленно, но уверенно карабкаться вверх по служебной лестнице, полагая, что чем выше его должность, тем больше он может сделать. Долгожданный перевод из провинции в столицу подвел черту под десятилетием каторжного труда. Здесь, в Мунте, Гонтран твердо рассчитывал создать собственную сеть прознатчиков, которая подчинялась бы только ему и работала на благо Арции, разумеется в понимании Гонтрана Куи. На это, по расчетам господина судебного мага, требовалось два или три года. Однако времени-то как раз и не оказалось. Троном завладел узурпатор!
Будучи человеком умным, Гонтран по достоинству оценил действия Годоя. Тот вел себя прямо-таки безукоризненно, а его договор с начальником тайной канцелярии бароном Трюэлем и вовсе был вершиной государственной мысли. Разумеется, господин барон согласился на все требования самозваного императора — кому хочется быть отданным на растерзание толпы горожан, еще вчера зябко передергивавших плечами, когда при них поминали Замок Святого Духа?!
Нет, в том, что Арман Трюэль договорился с Годоем, не было ничего удивительного. Он был просто обязан это сделать. И, всячески угождая узурпатору, начать скрытую работу против него! Именно этим и должна была заняться тайная канцелярия Арции! А что на деле? На деле товарищи Куи во главе с Трюэлем с восторгом вцепились в плащ тарскийского выскочки, всячески доказывая собственную незаменимость и усердие и не забывая топить соперников. Гонтран был достаточно опытен, чтобы понять — тайная канцелярия безоговорочно перешла на сторону Годоя. Сам же он так поступить не мог. Куи, нобиль в первом поколении, безумно гордился своим безупречно арцийским происхождением, и ползать на брюхе перед варваром было для него как нож острый. К тому же Гонтран был стойким и убежденным борцом с Недозволенным, а от Годоя и его окружения прямо-таки разило Запретной волшбой. Господин судебный маг имел все основания предполагать, что на Арцию свалилась напасть, рядом с которой даже ересь Проклятого — жалкая кощенка в сравнении с тигром.
Разумеется, Гонтран ни с кем подобными мыслями не делился, от природы нелюдимый и сдержанный, да еще прошедший школу Замка Святого Духа, он не доверял никому. Он продолжал усердно исполнять свои обязанности, среди которых числилось и общение с Жюльеном-Огурцом и ему подобными, но голова судебного мага была забита другим. Он должен был оценить размеры нависшей над Арцией опасности и отыскать выход. Впрочем, кое-что предпринимать он начал уже сейчас.
Гонтран прекрасно знал, что в Мунте должны быть прознатчики из Эланда, Атэва и Таяны, да и Церковь Единая и Единственная предпочитала узнавать о происходящем из собственных источников. В свое время, пока он не получил высокой должности во Фронтере, Гонтран выявил немало всяческих подсылов. К сожалению, годы вдали от Мунта сделали свое дело: старые шпионы частью были переловлены, частью бежали, новых Куи не знал, а его товарищи не спешили делиться с соперником своими достижениями. Неудивительно, что найти ниточку, которая тянется из столицы к Архипастырю или к Рене, стало для мага вопросом жизни и смерти. Полагая Годоя узурпатором и чернокнижником, он был готов заключить союз с самим Проклятым!
Гонтран не сомневался, что Феликс и Аррой не могут не стараться узнать, что творится в Мунте, а значит, в городе неизбежно должны появиться шпионы. Нужно было их разыскать, и тут таскающийся по трактирам и гостиницам Жюльен оказался просто кладезем. Разумеется, доносчик не знал, для чего именно нужны старшему судебному заклинателю любопытные чужаки, да его это и не волновало. Свои деньги и защиту он получал, чего же еще? Огурец старался как мог, но за почти полгода не нашел никого мало-мальски пригодного. Нет, разумеется, аресты были, причем добрых два десятка ни в чем не повинных купцов и наемников в умелых руках синяков признали свою вину и были публично казнены как шпионы и колдуны. Но Гонтрану от этого было не легче. Ему были нужны не деньги и награды, а союзники. Огурец же вытаскивал пустышку за пустышкой. Мазила чувствовал, что хозяин недоволен, и буквально выпрыгивал из штанов, вот и сегодня по его наводке стражники приволокли какую-то провинциальную бабенку, возмечтавшую о месте кухарки в господском доме.
При преступнице оказалось рекомендательное письмо, немножко денег, однако, раз уж ее видели у особняков государственных изменников, придется пожертвовать орой, а то и двумя. Иначе недоумок ре Прю вполне может донести Арману, что Гонтран Куи в заговоре с Фло и Батарами. Раньше Куи бы наплевал на такие глупости, но теперь, когда он и вправду собрался идти против тайной канцелярии, приходилось дуть на холодную воду. Господин судебный заклинатель подавил раздражение и спустился вниз, где в сводчатой, хорошо освещенной комнате с унылыми стенами дожидались своей участи арестованные минувшей ночью.
Гонтран Куи без особого интереса обвел взглядом десятка три задержанных и похолодел — вот он, шанс! Единственный и неповторимый. Он ломал голову, как связаться с теми, кто поднял оружие против еретика-узурпатора, и, видимо, Творец услышал его молитвы! Колдунья из Белого Моста, увезенная герцогом Рене…
Огурец, сам того не подозревая, поймал золотую, да что там золотую, алмазную рыбку! Просто так в Мунте она, как же ее звали? Ах да, Леопина, оказаться не могла, а раз такое дело… Но это потом. Первое, что он должен сделать, это забрать ее к себе, разумеется, не возбуждая подозрений, а затем втолковать ей, что он не враг. Сложнее всего будет вывести ее из Мунта, не возбуждая подозрений. Арестованных, даже по ошибке, тайная канцелярия и раньше-то отпускать не любила, а теперь и вовсе. Виновный ли, нет ли, а костер, веревка или же дорога в один конец тебе обеспечена. Чтобы Лупе вышла на свободу, должны исчезнуть все, кто имел отношение к ее аресту.
Хорошо, что донес на нее именно Жюльен-Огурец, Гонтрана давно тошнило от этого подонка, начавшего о себе слишком много полагать, а тут его смерть послужит благому делу.
Куи не колебался — Годой должен быть уничтожен, причем против него хороши любые средства. Сейчас же главное — не возбуждая подозрений, заполучить колдунью в свои руки. Жаль, что он не слывет охотником до женского пола. Тогда бы его уединение со смазливой бабенкой, после чего означенная бабенка всплыла бы где-то в низовьях Льюферы, никого бы не удивило.
Маг подошел к Лупе и голосом злым и скучным осведомился:
— Кто такая? В чем виновата?
Невыспавшийся пристав, чьей обязанностью было принимать «ночных гостей», порылся в бумагах и равнодушно пробубнил:
— Халина Имстер, двадцати девяти лет, вдова мещанина из Убата,[120] при ней обнаружено письмо за подписью Моники ре Атно, троюродной сестры по матери скрывающегося от правосудия Луи ре Эллари.
Лупе стиснула зубы. Как все, оказывается, просто! Луи вне закона, и письмо его родственницы равносильно приговору. Потому-то и дома стояли пустыми, даже торговцы от них шарахались, а она двумя руками влетела в капкан, и хорошо еще, если за собой не потянула беднягу-художника и толстого трактирщика. Теперь главное уничтожить письма Луи, а для этого нужно хотя бы на четверть оры остаться одной. Что бы с ней ни делали, она должна остаться Халиной из Убата, недалекой провинциалкой, подавшейся в столицу. Тогда, возможно, она и вывернется.
— Так как, говорите, ваше имя? — Лупе с усилием подняла голову и выдержала взгляд двух почти бесцветных и холодных, как зимний туман, глаз, глаз, которые она уже где-то видела.
— Проше дана, меня зовут Халина…
Глава 25
Как понял Роман, северные гоблины не слишком высоко ценили своих южных собратьев, а потому разговор начали несколько свысока. Эльф пожал плечами, глупость его раздражала всегда и везде, к тому же высокий, затянутый в темную кожу воин с богатым оружием чем-то неуловимо напоминал его собственную сестрицу. Бесспорно, Эанке, скажи он ей это в лицо, постаралась бы, как и положено знатной эльфийке, сначала упасть в обморок, а потом отравить обидчика, но заносчивость выглядит одинаково мерзко и у эльфов, и у гоблинов. Впрочем, Роман был рад, что говорить с южанами отрядили самовлюбленного нахала. То, что бард успел узнать о соплеменниках Уррика, говорило, что тем вряд ли понравится подобное обращение. Пока же на каменных лицах трех десятков старейшин, бывших по совместительству еще и жрецами, не отражалось ничего, они внимательно выслушали все, что им хотели сказать, и начали задавать вопросы.
Если бы Роман был собакой, то его уши стали бы торчком, так как обсуждаемое в заснеженной горной долине напрямую касалось Эланда и Арции. Посол с неудовольствием признал, что прошлогодний поход против изнеженных и порочных последышей захватчиков оказался не столь уж легким делом и закончить его до холодов не удалось. Рамиэрль узнал, что основные силы гоблинов зимуют у стен какой-то морской крепости, которая, без сомнения, будет взята сразу же, как стают снега. Стройный вогораж, услыхав это, иронически поднял густую черную бровь. В ответ стоявший отдельно от всех кряжистый старик в богато расшитом поясе неожиданно подмигнул ему, и Роман понял, что далеко не все орки одержимы идеей идти за тридевять земель, да еще под командованием спесивого болвана.
Что до новостей, то даже в изложении уверенного в победе и собственном величии северянина они выглядели весьма обнадеживающе. Рамиэрль, отбрасывая словесную шелуху, с жадностью впитывал главное: Эланд сопротивляется, Кантиска — тоже. Феликс и Рене живы. Во Фронтере появились партизаны, практически полностью отрезавшие засевшего в Мунте Годоя от Таяны и Тарски. Между Лисьими горами и Олецькой в относительной безопасности чувствовали себя только крупные гарнизоны, защищенные укреплениями, дороги же во власти партизан, ниоткуда появлявшихся и исчезавших в лесах.
Осенью и в начале зимы были предприняты попытки уничтожить лесных бестий, но перешедшим под руку Годоя баронам сделать это не удалось, а крупный отряд, собранный в Таяне и Тарске и вроде бы напавший на след партизан, по свойственной людям глупости сбился с дороги и сгинул в болотах.
Тут вогораж опять улыбнулся — оставшиеся во Фронтере Хозяева неплохо справлялись с новыми для себя обязанностями. Похоже, совместные действия болотной нечисти и недовольных новыми порядками фронтерцев оказались весьма успешными, да и в Гелани, судя по всему, было не так уж спокойно. Годою и его сподвижникам из числа северных гоблинов требовалась помощь, но они не привыкли просить, а зря. Из собравшихся у Ночной Обители жрецов-старейшин поддержать поход на закат соглашались лишь четверо. Роман хотел бы знать, был ли среди сторонников войны враг Рэннока. Судя по тому, что рассказывала Криза, наверняка. А вот тот гоблин, который подмигнул Роману, явно не собирался таскать из огня каштаны для тарскийского господаря и фанатиков с севера. Как понял эльф, звали его Граанч, и, судя по богато украшенным поясу и чупаге[121] и по тому, что он всегда говорил последним, был он весьма уважаем и облечен властью. Граанч и Северный невзлюбили друг друга с первого взгляда, это было очевидно даже чужаку. Вопросы горского старейшины подразумевали ответы, весьма неприятные для посла, а слова, обращенные к соплеменникам, не оставляли простора для сомнений. Граанч сделает все, чтобы предотвратить поход. На взгляд Рамиэрля, старик был даже излишне резок. Северяне были многочисленны, хорошо организованны, их правители действовали в союзе с белыми жрецами, в которых Роман без труда узнал ройгианцев.
Граанчу следовало не дразнить могущественных соседей, а, на словах соглашаясь с ними, тянуть с выступлением, изобретать различные причины, одним словом, вести себя так, как ведут себя властители слабых стран, когда не желают исполнять волю сильных соседей. Однако искусство политики в Корбутских горах еще не сложилось, зная же ройгианцев, Роман не сомневался, что те заготовили какую-то каверзу. Эльф бы не удивился, если бы старик Граанч внезапно умер, и для себя решил держаться на всякий случай поближе к нему. Чтобы защитить или же, если не успеет, разоблачить убийц, тем самым сорвав их замысел. Рамиэрль по воле случая оказался в гуще событий, от исхода которых во многом зависел и исход войны, и он не собирался оставаться в стороне.
Итак, посол именем Истинных Созидателей потребовал у совета старейшин выставить двадцать тысяч вооруженных воинов. Они должны примкнуть к сорока тысячам, собранным на севере, и, пока еще лежит снег, спуститься к истокам Рысьвы. Оттуда часть войска повернет на Гелань, гарнизон которой следует усилить, другая же должна навести порядок во Фронтере. Гоблинам отводилась роль железного катка, который огнем и мечом пройдет по непокорной провинции. Мужчины, заподозренные в связи с партизанами, должны быть уничтожены, женщины и дети отправлены в Варху на строительство Великого Храма.
Выполнив эту задачу, южане останутся в очищенной Фронтере для поддержания порядка, путь же северян лежал дальше на юг. Белые Жрецы отводили им почетную роль в борьбе с ересью человеческой церкви и насаждении веры в Истинных Созидателей.
Видно было, что северянину неприятно просить о помощи, но выхода у него, похоже, не было.
— Ты все сказал? — Граанч, похоже, кипел от негодования. — Мы выслушали тебя, хотя в Ночь, когда рождается Весна, должно веселиться, а не говорить о делах.
— Мое дело неотложно и угодно Созидателям.
— Созидателям ли? Или тем, кто хочет глупой славы для себя? Почему мы должны верить Белым Жрецам, тогда как нам не было явлено никаких знамений, а ведь Инту приютил народ юга. Мы ждем, когда ее кровь призовет нас, а утраченный меч вновь будет обретен. Тогда мы спустимся с гор и исполним свой долг, а пока мы должны ждать.
— Но час уже пробил, — нетерпеливо перебил северянин, — в тебе говорит страх, старик. Ты врос в эти горы корнями, как дерево, и забыл и о нашей былой славе, и о нашем позоре. Уцелевший восстал и зовет нас. Да, он говорит со своим народом через Белых Жрецов, но лишь потому, что его служители разленились и отчаялись.
— Кто дал тебе право на подобные слова? — глаза Граанча метали молнии. — Ты, родившийся тогда, когда я прибил на дверь клыки сотого кабана?! Кто учил тебя так говорить?
— Созидатели, — посол стоял, гордо вскинув голову. В глазах его горел огонь.
«А ведь он верит тому, что говорит, — подумал Роман, — а пропереть такого бугая непросто. Воображения никакого, упрямство ослиное, а самомнения на десяток Примеро хватит. Наверняка ему предъявили очень серьезные доказательства воли Созидателей и его собственной избранности, иначе он держался бы иначе».
— Не прервать ли нам наш разговор? — вкрадчиво вмешался один из четырех жрецов-старейшин, поддержавших северянина. — Верховный жрец-старейшина не мог забыть о том, что все готово для жертвоприношения. Почтенный Граанч не может долее заставлять народ ждать.
Роман был уверен, что посол постарается продолжить разговор, но тот, с трудом скрыв торжествующую улыбку, наклонил голову:
— Сначала жертва Созидателям, затем все остальное.
Граанч смерил его нехорошим, оценивающим взглядом и поднялся с места, опираясь на свою чупагу. Роман, стараясь держаться поблизости, наспех прощупал окрестности на предмет магии. По всему, во время жертвоприношения следовало ждать каких-то малоприятных неожиданностей. На первый взгляд все было спокойно, но Рамиэрль уже давно не доверял не то что первым, но и вторым, и третьим взглядам. Неприятность тем не менее появилась не в виде притаившихся бледных. Ее принес молодой гоблин, узор чупаги которого, хоть и более простой, напоминал орнамент на чупаге Верховного. Эти двое говорили шепотом, но по тому, как нахмурился несгибаемый Граанч, Роман понял: произошло что-то неприятное, требующее безотлагательного вмешательства. Верховный жрец-старейшина с достоинством, но явно поспешая, направился вниз, за ним, опираясь на свои чупаги и соблюдая строгий, но пока непонятный Роману порядок, последовали остальные, за которыми двинулись допущенные на совещание старейшин одиночки вроде самого Романа.
Эльф еще раз проверил все вокруг. Что бы там ни происходило, магией оно пока не пахло, а это значит, что для гоблинов он останется одним из них. Если не выдать себя каким-то дурацким поступком, у него есть все шансы через месяц-другой увидеть Рене.
Старейшины шли между взволнованными соплеменниками, почтительно, но не подобострастно расступавшимися перед ними. Наконец они оказались у подножия скалы Ангеса. Когда-то здесь начиналась трещина-тропа к Обители, ныне скрытая в ледяной воде. Достигнув подножия скалы, поток разделялся надвое, обтекая чуть выпуклое дно долины, он устремлялся вниз, прижимаясь к ее стенам и, как заметил Роман, подмывая их, и, наконец, исчезал в боковом ущелье. За время отсутствия Романа на самом конце новоявленного мыса успели установить четыре валуна, видимо предназначенных для жертвоприношения. На одном из них, самом высоком, даже развели огонь. У другого лежали, иногда конвульсивно подергивая связанными ногами, несколько овец, косуля, кабан и самый настоящий горный медведь, гордость какого-то удачливого охотника-горца. Однако глаза всех были обращены в другую сторону. Роман вгляделся, вслушался и все понял.
Какому-то гоблину удалось захватить нескольких человек, и теперь самые ярые сторонники Истинных Созидателей намеревались возродить древнюю традицию человеческих жертвоприношений. Появление новой реки, перекрывшей путь к Ночной Обители, трактовалось как знамение гнева душ Созидателей, неудовлетворенных жалкими жертвами, а также недвусмысленное указание на то, что нужно выйти из своих гор и смести с лица земли предателей, отказавшихся от богов. Большинство собравшихся, однако, безмолвствовало, видимо ожидая слова старейшин. Роман глянул на счастливчика, захватившего столь ценный трофей. Высокий, но такой широкоплечий, что казался приземистым, он с деланым равнодушием смотрел куда-то вверх, однако его прямо-таки распирало от сознания собственной значимости. Эльф вздохнул, видимо, ему предстояло увидеть весьма неприятное зрелище, хоть бы Кризе не досталось удобного места, нечего ей такое видеть.
Граанч пад Никор Ранна, тяжело ступая, вышел вперед и трижды ударил своей чупагой о камень.
— Время! — провозгласил он.
— Воистину время, — согласно наклонили головы старейшины. — В память о тех, кто создал все сущее, добровольно откажемся от лучшего, что имеем.
— Откажемся, — на этот раз грохнула вся долина. Граанч еще раз ударил чупагой, и его топорик окутало призрачное голубоватое пламя, подобное тому, что иногда пляшет на мачтах кораблей. Роман, вздрогнув от неожиданности, еще раз проверил окрестности. Нет, магией, колдовством тут и не пахло. И тем не менее холодный огонь продолжал гореть. Верховный поднял чупагу вверх, и тут же пламя охватило вершины десятка гигантских лиственниц, росших на склонах.
— Мы сказали, нас услышали, — провозгласил Верховный.
— Воистину, — подтвердили старейшины.
Дальнейшее ничем не отличалось от обрядов, многократно виденных Романом во время скитаний по странам, куда еще не дотянулась рука Церкви Единой и Единственной с ее ладаном и красным вином и куда не ступал конь последователей пророка Баадука, саблей и огнем утверждавших необходимость шесть раз на дню с воплями валиться на колени, обратясь лицом на закат. Другое дело, что, утверждая свою веру, и последователи Спасителя, и почитатели Баадука пустили столько кровищи, что в ней утонул бы самый кровожадный бог древности. К тому же и в Атэве, и в Арции люди втихаря продолжали баловать Хранителей и духов, перерезая глотки баранам и сворачивая шеи курам и уткам, выкупая кровью животин удачу. А в душных джунглях Сура до сих пор кочевали племена, жертвующие Духу Предков кто младенцев, кто только что созревших девушек, а кто и впавших в старческую немощь вождей. Кровавых жертв не признавали, похоже, лишь в Эланде — маринеры предпочитали радовать духов моря частью захваченной добычи, а не чужими, пусть и цыплячьими жизнями. Глядя на торжественные приготовления, Роман очередной раз подумал о несхожести маринеров с остальными обитателями Благодатных земель.
У алтаря между тем все шло своим чередом. Овцы и косуля безропотно приняли свою судьбу. Кабан и медведь пытались бороться, но, накрепко связанные, ничего не могли поделать со своими мучителями, и их кровь смешалась с овечьей.
Как только огромная буро-черная туша в последний раз дернулась, а дымящееся медвежье сердце было извлечено из груди горного гиганта и возложено на Высокий алтарь, Верховный поднял все еще пылающий топор, явно намереваясь что-то возгласить, но тут вперед выступил самый противный старикашка, который все время поддакивал гостю. Верховный, похоже, не был склонен устраивать человеческое жертвоприношение, но ему не дали вовремя закончить церемонию.
— Созидатели, — возопил сторонник Севера, — ждут от нас стойкости и веры. Мы должны вырвать сердца предателей, и мы должны быть жестоки к врагам, только тогда мы вновь обретем богов. Только тогда мир вновь будут принадлежать нам! Вспомним Песнь Уцелевшего: «Кровь отступников на Алтаре открывает дорогу в Небо!» Вспомним Предсказание. Колдун с равнин с рыжим младенцем знаменуют конец и начало! Кровь младенца откроет Ночному Народу дорогу вниз, а предателям — дорогу в ледяную пустоту небес! Свершилось! Мой сын привел в Великую Ночь к Обители колдуна с рыжим младенцем! Их кровь откроет нам врата удачи. Наш поход потрясет корни гор!
Беснующийся фанатик внезапно остановился, повелительно махнул рукой, и в круг гордо вступил так не понравившийся Роману здоровила, за которым воин с довольно-таки тупым лицом волок к алтарю толстенького оборванного человека, прижимавшего к груди сверток с ребенком, а за ними еще один гоблин тащил за волосы пронзительно визжащую молодую женщину.
Роману показалось, что он наконец-то сошел с ума. Каким, во имя Великого Лебедя, образом здесь, в горах, мог оказаться Симон с Лисьей улицы, деверь Лупе, соратник и друг?! Что за женщина с ним, откуда ребенок? Будь оно проклято, ремесло разведчика! Разведчик всегда предатель. Он предает тех, кто ему верит и выбалтывает сокровенное. Он предает своих, потому что… Да потому что он, Роман Ясный, не может сейчас выхватить шпагу и броситься на выручку маленькому лекарю. Это безнадежно — гоблинов тысячи, а он один, если не считать Кризы, которой он теперь не сможет никогда посмотреть в глаза. Но он ОБЯЗАН вернуться, потому что талисман Ангеса не должен вновь затеряться или, не приведи Великие Братья, попасть в руки ройгианцев! Он должен вернуться, чтобы рассказать об увиденном, чтобы встать рядом с Рене в той битве, где он принесет больше пользы, чем здесь… Будь оно все трижды, четырежды, десять тысяч раз проклято! Роман не мог даже отвернуться, так как гоблины его бы не поняли. Тысячи глаз были прикованы к алтарю.
В память Романа навеки врезалась эта сцена. Мертвенный свет пылающих, но несгоравших лиственниц, освещавших пятнистые от звериной крови камни алтаря, шум неистового потока, притихшая толпа и семь застывших фигур. Фанатик Кадэррок — воплощение триумфа и мракобесия (и как только он, Рамиэрль из клана Лебедя, мог подумать, что проклятые гоблины отличаются от людей и эльфов лишь внешним видом?!), Верховный, все еще сжимающий пылающую чупагу, но почти утративший власть, трое воинов, тупых и свирепых (этих он, Рамиэрль, рано или поздно убьет, хотя от этого вряд ли будет легче), женщина, которая не могла уже даже кричать, и Симон, пытающийся прикрыть собой какого-то ребенка. Время остановилось, как останавливается всегда, когда мы выбираем меньшее из зол. Было видно, как лекарь обвел глазами толпу на склонах, проклятое эльфийское зрение позволяло видеть все до мельчайших подробностей: кровоточащие ссадины на лице женщины — видно, ее тащили лицом по шероховатым камням или льду, обрывки рыжей лекарской мантии Симона, разноцветные полоски толстого одеяльца, в котором заходился плачем ребенок, осклабленные зверские рожи добытчиков… Кадэррок пад Ухэр, уже не оглядываясь на Верховного, обнажил нож, вероятно специально заготовленный для такого случая. Его звероподобный сынок, перехватив поудобнее спутанную гриву волос, толкнул пленницу вперед, женщина упала на колени.
— Зрите, — вновь возопил отец удачливого охотника, — я, я, Кадэррок пад Ухэр, исполню предначертанное во имя Возвращения!
И тут в круг вырвалось новое лицо. Гредда! Мать Кризы и Греддока, орка, осмелившаяся любить того, кого захотела, и заплатившая за это изгнанием и чуть ли не жизнью. Роман ее узнал сразу, хоть и видел лишь единожды. Нет, воистину гоблины, как и люди и эльфы, способны как на великую жестокость, так и на милосердие.
Гредда озверевшей кошкой налетела на охотника и изо всех сил толкнула его. Тот то ли не ожидал нападения, то ли неловко стоял, но гоблин упал, нелепо задрав огромные ножищи. Он так и не выпустил волосы женщины, и та свалилась на своего мучителя. По рядам зрителей пронесся ропот. А потом все стихло, казалось, стало слышно, как падает редкий крупный снег.
— Ты, — закричала Гредда, поворачивая лицо к жрецу-старейшине. Кто, глядя в ее лицо, осмелился бы сказать, что орки безобразны и звероподобны?! — Ты, убийца! Упырь! На тебе крови, как на зимнем медведе! На тебе и твоих выродках!
— Уведите безумную, — холодный, презрительный голос, без сомнения, мог принадлежать только гостю с Севера, до поры остававшемуся в тени. — Я САМ принесу жертву во имя Возвращения — уведите эту женщину! Я сказал, иначе мне придется принести в жертву и ее, дабы ее вопли не сглазили Великого Дела, — повторил посланник еще раз, в то время как его воины выстроились у алтаря по обе стороны Верховного, который рванулся было что-то сказать, но потом угрюмо опустил голову, заранее смиряясь с поражением.
Роман только сжал зубы, что ж, этого он тоже убьет! Гредда же, обнажив охотничий нож — такой же, как у Кризы, закрыла собой человека с ребенком. Она не собиралась уходить.
— Убийца, — повторила она с вызовом, — ты говоришь, что служишь богам?! Горе им, если у них такие слуги, и горе нам, если к нам вернутся такие боги. Твое дело Проклятое! — кроме ножа, у нее было только одно оружие, которым владеют даже связанные по рукам и ногам пленники, если их дух не сломлен.
Тысячи глаз видели, как Грэдда плюнула в сторону Кадэррока и его хозяина. И внезапный порыв ветра бросил этот плевок прямо в лоб посланцу, который инстинктивно утерся, а потом махнул рукой. Затянутый в черную кожу с белым Знаком рогов воин шагнул вперед. Гредда, оскалившись волчицей, повернулась к нему, но защищаться ей не понадобилось. Носящий Знак рогов упал. В горле его торчала стрела. Сын не оставил мать. Вторая стрела впилась в глаз некстати поднявшегося охотника, и юный Греддок, все еще прихрамывая, выскочил вперед, бережно, но споро помогая поднять женщину, в то время как могучий Рэннок с топором встал рядом с ними. И — у Романа совсем помутилось в глазах, когда совсем с другой стороны с диким криком «мама!» выскочила Криза и, пролетев между ошалевшими «рогоносцами», встала рядом с братом.
Никто из них, в отличие от Романа, не знал лекаря Симона, не сидел у него за столом, не задыхался от ужаса перед Воплощением Ройгу, не спорил о том, какую цену и за что можно заплатить. Вряд ли кто-то из них, за исключением, может быть, Кризы, проведшей полгода в обществе эльфа, вообще задумывался о таких вещах, как Добро и Зло или цель и средства. Но они не колебались, когда пришло время выбирать, хотя никто их не заставлял жертвовать жизнью, пытаясь спасти тех, кого спасти было никак нельзя.
Их было четверо против… Нет, не десятков тысяч. Десятки тысяч безмолвствовали, наблюдая за разворачивающейся перед ними трагедией, о которой, очень может быть, спустя сотню лет будут петь песни, превознося то ли мудрость и решительность Воина с Севера, то ли доброту Гредды… В зависимости от того, чья возьмет. Против Гредды и ее семьи стояли чужие южным горам воины со Знаком рогов и беснующийся фанатик. Роман видел, что, не будь Верховный жрец-старейшина так подавлен, он бы еще мог взнуздать судьбу. Рене, тот наверняка смог бы, Рене, но не этот согбенный годами орк, мудрый, возможно даже добрый, но опустивший руки.
Роман отвернулся от Граанча и встретил взгляд Кризы. В нем не было укора или просьбы, а было лишь непонимание. В черных глазах девушки читалось одно: «Почему ты не с нами?!» Ей было не понять, что смерть нескольких человек — меньшее зло в сравнении с гибелью Благодатных земель, что добытые ими сведения стоят того, чтоб за них заплатить тысячами жизней, а Кольцо и вовсе не имеет цены. Она бы не поняла… Да и времени объяснять у него не было.
Роман увидел, как четверо «рогоносцев» (слава Великому Лебедю, они заявились без арбалетов!) двинулись вперед. Старый Рэннок поднял свой топор и… Роман сам не понял, как это вышло, но его рука уже обхватила сзади горло гостя с Севера, а кинжал оказался приставлен к тому месту, где у всех — эльфов, людей, гоблинов — пульсирует жила с кровью, которая, опять-таки у всех, одного цвета — алого, как плащ Волинга! Крепко держа дюжего воина, Роман, толкая его перед собой, поволок добычу к друзьям.
План созрел мгновенно. Прикрываясь этой тварью, прорваться к водопаду. Передать заложника Рэнноку, заставить реку отступить, только б хватило силы держать заклятья, пока пройдут девять человек, затем бросить эту тварь в ледяную воду — не жалко, и укрыться в Обители. А там что будет, то и будет… Сразу стало легко и весело, впервые за последние несколько сотен лет Рамиэрль перестал быть разведчиком и стал самим собой.
Впереди послышался звон и сдавленный стон, Роман не мог видеть — пленник загораживал обзор, но не сомневался, что звякнул оброненный нож, а стонала женщина. Радостно вскрикнула Криза, а потом все звуки утонули в хлопанье сильных крыльев…
Разговор не заладился с самого начала. Колдунья из Белого Моста молчала, сжав губы. На сей раз ее глаза глядели вполне осмысленно, она не стала отрицать своего имени, сказала только, что сменила его, чтоб не быть узнанной, а в остальном продолжала цепляться за свою историю. Исходя из традиций тайной канцелярии, упрямицу уже давно полагалось предать пытке, после которой она наверняка бы стала более разговорчивой. Увы, на сей раз испытанный способ не годился. Леопина нужна была господину судебному заклинателю живой и здоровой. Гонтран не сомневался, что она связана с теми, кого синяки прозвали резестантами. В отличие от недоумка ре Прю, от внимания Куи не укрылось ни имя вождя восставших Рыгора Зимного, ни то, что восстание началось вскоре после неудачной попытки свалить убийство циалианок на жителей Белого Моста.
Куи, кстати, предупреждал Трюэля, что издевательство над Фронтерой кончится «малой войной». Проведший несколько лет в этих краях, Куи прекрасно понимал всю абсурдность обвинений против местных селян, и так недовольных поборами и уничтожением бывших вольностей. Задабривая арцийских нобилей и особенно южан, Годой осознанно жертвовал севером Арции, что, по мнению Куи, было большой глупостью, особенно с учетом того, что другой дороги в родную Годою Тарску не было. Если, разумеется, не считать Эландских дебрей. Воистину, когда Творец захочет кого-то наказать, он отнимает разум. Фронтера вспыхнула, как сухой порох, и усмирить селян оказалось делом неподъемным, особенно после того, как к ним присоединились невесть откуда взявшиеся регулярные части.
Куи видел послания, подписанные именем Луи Арцийского, объявленного убитым в Лагской битве и даже с честью похороненным благородным победителем. Господин судебный маг не сумел пробраться достаточно близко к гробу, чтобы с помощью Кристалла проверить, не была ли использована магия, но именно это и стало для него первой уликой в «Деле о Недозволенной магии, творимой неким Михаем Годоем, ложно именующим себя императором Арции».
Куи с самого начала был склонен думать, что Луи уцелел, впрочем, даже если место принца занял самозванец, он достаточно смел, умен и удачлив, чтобы стать оружием против Годоя, а в подобной схватке хороши все средства. Во Фронтере и Нижней Арции немало людей, склонных, если судьба не повернется к Луи спиной, весной встать под его знамена. Гонтрана это вполне устраивало, Годой оказывался отсеченным от своих, а имя сына Эллари для некупленных и несломленных арцийцев звучало как звук боевой трубы. Принц или не принц — какое это имеет значение.
Видимо, Луи или как его там на самом деле, понял очевидное и решил поискать союзников в Мунте. С его стороны было весьма неглупым послать туда женщину, которую никто, как им казалось, не мог узнать. Предположить, что она налетит на следователя, который разбирался с ее делом, было невозможно, но люди предполагают, а бог располагает… Гонтран, однако, богом не был. Заполучив Лупе в свои руки, он не мог убедить ее в своей искренности. Маленькая колдунья не верила, и ее можно было понять.
Уже третью ору женщина сидела перед ним, напоминая загнанную в угол кошку. Она была уверена, что дело кончится пытками, и была к ним готова. Гонтран не исключал, что она могла выдержать больше, чем сильный мужчина, а то и просто приказать себе умереть, когда муки станут нестерпимыми. Такое бывало — преступники ускользали в небытие, так как допрос мертвых почитался наизапретнейшим из всей запретной магии. Правда, фискалы самого высшего порядка им иногда пренебрегали, но риск был слишком велик.
Но что же делать с Лупе?! Гонтран Куи решил предпринять последнюю попытку.
— Леопина, я хочу, чтобы вы меня внимательно выслушали.
— Я Халина, — монотонно проговорила она, — но я слушаю.
— Я прекрасно знаю, что вы мне лжете. Если бы я велел вас обыскать по всей форме или подвергнуть допросу с пристрастием, я бы получил неопровержимые доказательства вашей связи с Луи Арцийским, но мне они не нужны. Я не собираюсь передавать вас в руки суда, а мне достаточно моих умозаключений. Итак, для меня вы лазутчица фронтерских резестантов, пришедшая в город, чтобы найти союзников. Тех, кто значился в рекомендательных письмах, вы не нашли и не найдете. Эти фамилии частью истреблены, частью сосланы, частью бежали. К их домам опасаются даже приближаться, так как это чревато допросами.
Никто, запомните, уважаемая Леопина, — никто из оставшихся в Арции потенциальных сторонников принца Луи вам сейчас не поможет. Те, кто слабее, сдадут вас с потрохами, те, кто посильней и поумнее, ждут своего часа, стараясь не поддаваться на провокации, в которых, уж вы мне поверьте, мои коллеги весьма преуспели. Вам никто не поверит, даже если вы предъявите письмо, подписанное Луи. Вы, кажется, вздрогнули? Здесь прохладно, накиньте плащ… На нем, правда, лежал мой кот, но это не страшно, у вас же, мне помнится, подобные звери водились.
Возвращаемся к нашему делу. Единственный союзник, который вам может реально помочь, это я. И я помогу вам, но за это вы передадите мое предупреждение герцогу Рене. Я знаю, что вы с ним как-то связаны, а если нет, то Аррой к весне сам разыщет тех, кто отрезал Годоя от Таяны. Вы лично ничем не рискуете. Я вас отпущу и выведу из города, после чего идите на все четыре стороны. Когда вы, или Луи, или Роман Ясный будете писать Аррою, можете описать ему нашу встречу. Герцог — человек умный, он поймет, что такой враг Запретной магии, как я, готов помогать кому угодно в борьбе против Преступившего, завладевшего арцийским троном.
— Преступившего? — это было первое слово, произнесенное Лупе после того, как она замолчала, по четвертому кругу рассказав якобы свою историю.
— Именно. За Годоем тянется такой шлейф недозволенной магии, что мой Кристалл сходит с ума. Узурпатора нужно остановить, потому что иначе он сотворит такое, что Проклятый в сравнении с ним покажется деревенским шарлатаном. Я сейчас расскажу вам, что я знаю, а вы решите, можно мне после этого верить или нельзя.
Молчание. Испытывающий, внимательный взгляд… «Так, это уже лучше. Ну что ж, молчи. Молчи и слушай, нареченная Леопиной. Я рад, что не сжег тебя год назад, хотя не поклянусь, что не сделаю этого, когда все кончится».
Гонтран Куи присел, чем немедля воспользовался старый белый с рыжим кот, с видимым усилием вспрыгнувший на колени судебному магу. Тот механически погладил любимца за ушами, отпил из глиняной кружки травяного отвара и начал:
— Михай Годой связан с каким-то пока еще малопонятным культом, гнездовье которого раньше, видимо, находилось в Тарске, а теперь перенесено в Таяну в район Вархи. Является ли сам Годой адептом этого культа? Не уверен, поскольку он в равной степени заигрывает со всеми, кто может помочь ему утвердиться на троне. Он ведет переговоры с клириками, и у меня есть сведения, что некоторые из них пока тайно, но перешли на его сторону. Большие надежды наш друг возлагал на орден святой Циалы, оспаривающей первенство у эрастианцев, но случилось так, что реликвия, переданная Годоем ордену, исчезла, а с ней и надежда на помощь циалианок.
Я пытался разузнать, что там произошло и кто перебил эскорт и похитил реликвию. Это могли быть люди самого Годоя, если он вдруг передумал, или циалианские рыцари, если орден не захотел выполнять свои обязательства. Это могли быть, хоть и сомнительно, эрастианцы, таянцы или тарскийцы, играющие свою игру за спиной Годоя и пожелавшие разрушить намечающийся союз, это могли быть, не правда ли, Леопина, арцийские регулярные части, отступившие не на Гверганду или Кантиску, а на Фронтеру. Но это НЕ могли быть фронтерские крестьяне, однако виновными было велено считать именно их. Я видел указ регента, которым он передавал фронтерские земли во владение гвардейцам-южанам, а местных велел переселить в Таяну. Зачем? Земли хватает и до Гремихи, и за ней… А еще раньше в Таяну препроводили тех военнопленных, которые не пожелали присягнуть Годою, а потом арцийских нобилей, которые тайно или явно не приняли нового императора. Что там, нареченная Леопиной, как ты думаешь?
Женщина продолжала молчать, но в ее глазах враждебность и обреченность уступили место напряженному вниманию. Судебный маг сделал еще глоток и собирался продолжить, но не успел.
Резкий, требовательный стук в дверь заставил чашку в холеной руке дрогнуть. Часть горячей жидкости пролилась на кота, который, недовольно мявкнув, шлепнулся с колен и юркнул под стол.
Стук повторился.
— Именем императора, — кто-то за дверью говорил громко и напыщенно, но толстые, окованные медными полосами доски гасили звуки. — Бывший судебный маг Гонтран Куи, приказываю открыть!
«Бывший», одного этого слова было достаточно, чтобы понять — это конец. Болдуэн! Это ничтожество не могло найти лучшего времени, чтоб нанести удар. Охотясь на дракона, Гонтран позабыл про гадюку, а та своего не упустила. План ре Прю очевиден и незатейлив, как сапог. Его потенциальный преемник погибает, защищаясь, а защищаться и погибнуть придется — живым его не выпустят. Он сопротивлялся — значит, он предатель. Старик Трюэль от него откажется — горе побежденным, а Прю окажется на коне и весь в белом. Лупе же, вернее Халина, под пытками подтвердит всю возведенную на него напраслину, станет ненужной и умрет. Очень простой план и беспроигрышный, потому что он, старый осел, потрясенный встречей с Лупе, позабыл выставить защиту, о чем не замедлил узнать ре Прю и его приспешники.
Но одного этот мерзавец не учел. Того, что попал в точку. Выдуманный им заговор против императора существует на самом деле, пусть даже заговорщик всего один.
— Леопина, — Куи говорил шепотом, хотя те, за дверью, вряд ли могли подслушать, — меня сейчас будут убивать. На это потребуется какое-то время, за которое ты должна выбраться из города. Сообщи Аррою… Не перебивай! У нас и так нет времени. Сообщи Аррою, что в Таяне существуют два капища, большое — в Вархе, и малое, недалеко от Лисьих гор. Его нужно уничтожить в первую очередь, так как именно там Годой черпает силу. Запомнила?
Лупе, неловко сглотнув, кивнула головой:
— Скоро Годой объявит себя главой Церкви. Феликса и Рене назовут еретиками и Преступившими, народу покажут несколько чудес и так далее. Потом он осадит Кантиску. Это второе. Теперь третье. Вы, дорогие мои резестанты[122]… хоть сейчас не отнекивайся… Вы изрядно раздразнили тарскийского кабана, и весной, когда Гремиха станет проходимой, ждите гостей… Решено от Фронтеры мокрого места не оставить. Этим займутся зимующие в Таяне тарскийцы и гоблины, которые подойдут весной. Узурпатор локти грызет, что отправил горцев на Адену, мешали они ему тут, видите ли. Да, в чем-то мешали, а в чем-то были незаменимы!
Сильный и вместе с тем мягкий удар в дверь — казалось, на нее бросилась кошка размером с буйвола — прервал мага на полуслове.
— Короче, гоблины и тарскийцы сожрут вас, выжгут Фронтеру и заявятся в Мунт, если вы чего-нибудь не удумаете. И последнее и самое главное. В заклинаниях Годоя явственно просматриваются две составляющие. Одна — грубая и древняя, и другая, даже не магия, а тень ее, но это гораздо опаснее. Я не успел понять, что это такое, так что уж вы сами. А теперь уходи. Сюда, скорее, — Куи приложил руку к камину, и казавшаяся вечной кладка расступилась. Маг сунул в руку Лупе тяжелый мешочек: — Пригодится!
Та отдернула руку, словно обжегшись…
— Не швыряйся золотом, девчонка, — прикрикнул Гонтран. — Тебе оно еще понадобится, а вот мне нет. Так, — он оглядел стол и повторил: — …так, кинжал, плащ, Кристалл Поиска — их сейчас в Арции мало осталось… Сапоги великоваты, ну да ладно… Этот амулет позволит тебе пройти моей дорогой. А кольцо это вынеси и брось… В реку или в болото. Это от отца. Не ахти что, но не хочу, чтобы этим досталось…
Затем настал черед кота, изогнувшегося в воинственной позе на разоренном столе. Гонтран замотал бедолагу в скатерть и всунул Лупе в охапку.
— Все! Пошла!
— Тарра проклянет тебя, если ты лжешь, — прошептала Лупе.
— А тебя она проклянет, если ты не выживешь! — рявкнул Куи, заталкивая Леопину в узкий проход за камином, который немедленно исчез. Больше о женщине он не думал — выберется, не может быть, чтоб не выбралась, иначе все было бы ЗРЯ, а люди сильные, умирая, подобных мыслей к себе не подпускают.
У Куи еще оставалось какое-то время — те, за дверью, решали, кому и с чего начинать. Слышался глупый и уверенный голос Болдуэна, взволнованно переговаривались заклинатели, в отличие от Прю понимавшие, с КЕМ им придется бороться, и очень хотевшие жить. Маг улыбнулся, в одном он не сомневался — усатого пащенка он прихватит с собой, но сначала заставит заплатить за все несбывшееся. Колдунья, надо полагать, к этому времени будет где-то под Льюферой, а начало хода будет накрепко завалено.
Гонтран всю свою жизнь боролся с Запретной магией. Неудивительно, что он знал сей богомерзкий предмет вдоль и поперек и ему было чем удивить врага в трудную минуту. Куи давно понял, что рано или поздно ему придется пустить в ход все свое уменье, но не думал, что это случится так скоро. Проклятый Болдуэн стрелял в белый свет, а попал в яблочко! Маг был достаточно умен, чтобы понимать — живым из этой мясорубки ему не выбраться. То есть живым победителем, ведь стать живым побежденным это хуже смерти. Впрочем, если колдунья из Белого Моста доберется до Рене, он отплатит им даже из Бездны. У девчонки есть шанс, потому что ее никто не знает, а укрыть астральный след в той круговерти, которую он сейчас поднимет, легче легкого. Не зная, кого именно ты ищешь, то есть не зная тайного имени, не имея крови, волос или, на худой конец, вещицы преследуемого, ты никого не найдешь. Нет, у Лупе хороший шанс уцелеть, и если она доберется до тех, кто ее послал, Годой свое получит.
Гонтран не забыл то, что сотворили в Белом Мосту Рене и Роман Ясный. Кто бы они ни были, узурпатор об эту парочку зубы обломает. Должен обломать, иначе все, что делал он, Гонтран Куи, будет бессмысленным, а этого он допустить не мог….
Окруженный в своем логове, фискал не утратил ни способности здраво рассуждать, ни своего немалого уменья, которое в ход решил пускать постепенно. В арсенале же господина судебного мага было множество вещей, ныне известных лишь ему, так как дошедшие до этого своим умом волшебники давно сгинули в отдаленных дюзах или же в назидание прочим были преданы лютой публичной казни.
Болдуэн еще раз из-за двери прочитал список прегрешений Гонтрана. Все они были выдуманными, зато вывод о том, что Куи — враг Михая Годоя, активно против него злоумышляющий, был верным, равно как и утверждение об опасности Гонтрана для короны. Судебный маг не препятствовал своим убийцам, когда те высаживали дверь. Наоборот. Та открылась в самый неожиданный момент, и трое магов-исполнителей, потеряв равновесие, влетели в кабинет Гонтрана. В то же мгновение пол под их ногами расступился, и бедняги с жутким криком полетели в темноту прямо на железные копья, помнящие еще кровь адептов Проклятого. В этом не было никакой магии, а лишь обычная для Замка Святого Духа ловушка. Только такой дурак, как Болдуэн, мог в охотничьем запале позабыть об их существовании.
Гонтран поднатужился, и с потолка на нападающих обрушился ливень — магия воды всегда была сильной стороной господина судебного мага. Лишь совместные усилия четырех вымокших до нитки адептов остановили поток. Нападавшие попробовали было обратиться к стихии воздуха, но Гонтран легко унял поднявшийся ветер. Болдуэн и его камарилья были бы Гонтрану и вовсе не страшны, застигни они его в каком-либо другом месте, но Замок Святого Духа кишел магами, и их Кристаллы Поиска дружно указывали на виновного, балующегося Запретным. Другое дело, что все фискалы в той или иной степени баловались недозволенной магией. Тайная канцелярия жила по нехитрому принципу: не пойман — не вор. А Гонтран позволил себя поймать…
Методично отбивая все более сложные боевые заклятия, Куи чувствовал себя быком, на спину которого постепенно наваливают все больше груза. Сначала его несешь шутя, почти не замечая, потом приходится трудиться всерьез, и, наконец, последнее перышко ломает могучую спину.
Единственное, о чем мечтал Гонтран, было отомстить Болдуэну, но тот не просто укрылся за чужими спинами, но и обезопасился от любых магических посягательств на его драгоценную персону. Защита была простой, даже примитивной, и, не напрягайся Куи, гася одну атаку за другой, он бы с легкостью взломал оборонительные заклятия, но, увы! Сосредоточиться на персоне усатого ублюдка маг не мог, вынужденно деля свое внимание между доброй дюжиной младших заклинателей и двумя старшими. Последние, к счастью, не слишком усердствовали, то ли берегли силы и выжидали подходящего момента, то ли надеялись одним махом избавиться от двоих соперников.
Короткие передышки Гонтран использовал, чтобы дотянуться до своего врага и прощупать его защиту. Негодяй предусмотрел все, даже гексаграмму заранее нарисовал и все углы выверил, осталось лишь в нужный час активизировать ее с помощью уменьшенной копии из заговоренной особым образом еловой пластины. Ни стихийная магия, ни наведенный ужас, ни фантомные и реальные змеи и пауки не были Болдуэну страшны. Он обезопасился даже от комаров и дурмана с болиголовом. Самым обидным было, что его защитные заклятья, выполненные пунктуально и старательно, но абсолютно бесталанно, можно было бы разрушить за какую-то десятинку, а ее-то у Гонтрана не было.
С некоторым трудом уронив летевшие ему в лицо мелкие острые гвозди, Куи механически швырнул какое-то проверяющее заклятие. И оно не отлетело назад, ударившись о защиту, а легко просочилось внутрь гексаграммы. Но радость как загорелась, так и погасла. Гонтран, не мудрствуя лукаво, механически посылал вперед по порядку все заклятия-разведчики, вбитые ему еще в Академии. То, от чего не озаботился защититься ре Прю, оказалось… заклинание, насылающее на объект находящихся поблизости стрекоз и бабочек. Составление подобных шуток, равно как и заклятий-определителей на них, было хрестоматийной задачкой для начинающих, странным образом всплывшей из глубин памяти Бернара.
Да, воспользовавшись любой, самой крохотной передышкой, судебный маг мог напустить на красавца ре Прю всех окрестных бабочек. Но откуда они здесь, зимой, в подвале, да и какой от них вред?! Какой? А вот какой!!!
Человеческая природа непостижима. Гонтран погибал и знал это, он не успел сделать то, что хотел, его глупейшим образом загнали в западню, однако некрасивое лицо Куи вдруг озарилось дикой радостью, и он, небрежно махнув рукой, выкрикнул пять коротких слов.
Проследить за результатом он уже не успел, так как один из старших заклинателей взялся за дело всерьез. Отбивая летящие кинжалы, Гонтран не мог ни видеть, ни чувствовать, как на его врага налетела серенькая тучка. Ре Прю дико завопил, но все были слишком поглощены схваткой, чтобы оглядываться на господина заместителя начальника тайной канцелярии. А зрелище было захватывающим. На ре Прю напала моль. Моль из архива, располагавшегося в том же подвале. Моль, она ведь тоже бабочка, только ее гусеницы вместо листиков пожирают шерсть да кожу.
Исстрадавшаяся на полуистлевших фолиантах, крупная и многочисленная архивная моль, подхлестнутая заклятиями Гонтрана, бросилась вперед. Болдуэн был в шерстяной одежде. У него была роскошная черная шевелюра. В конце концов, у него были брови и усы, и моль, стремясь обеспечить своему потомству безбедную юность, рвалась вперед, рискуя своей и без того короткой жизнью.
Болдуэн отбивался как мог, но мстительный Гонтран каждую передышку использовал для усиления и изменения заклятия. Серая туча не редела, маленькие бабочки лезли в глаза и уши, забивали нос, и Болдуэн впал в панику и начал совершать ошибку за ошибкой. Еще немного, и Куи смог бы взять его голыми руками, но силы судебного мага уже были на пределе. Он еще держался, его противники не успели понять, что они близки к победе, но бык был близок к тому, чтобы с возмущенным и вместе с тем с жалобным ревом рухнуть на колени под непосильной тяжестью.
Гонтран решил не продлевать агонию. Напротив. Собравшись с духом, он бросил в своих противников последнее заклятье, и камни, давно признавшие в Куи хозяина, покинули места, в которых лежали веками. Одна из башен Замка Святого Духа дрогнула и обрушилась внутрь себя самой, погребая под развалинами и господина судебного мага Гонтрана Куи, и его преследователей.
…Они возникли из ниоткуда, просто небо полыхнуло серебром, раздался тягучий крик, и над потрясенными орками проплыл клин странных белоснежных птиц, птиц, о которых слышали все, но не могли представить, что увидят воочию. Кажется, на крылатое диво не смотрели только Роман и его противники, озабоченные тем, чтобы отбить своего предводителя у очумевшего вогоража. Однако именно Рамиэрль был объектом внимания стаи. Птицы с Седого поля в прямом смысле взяли эльфа под свое крыло. Северяне не успели и охнуть, как с небес на них обрушился шквал точных, безжалостных ударов. Говорят, лебедь, защищаясь, может крылом перебить хребет схватившему его волку, а таинственные птицы были заметно крупнее лебедей… Воины с Севера и Кадэррок, с трудом закрываясь от сыпавшихся на них с небес ударов, отступили к самой воде, после чего серебряная стая взмыла ввысь, но не исчезла в темном небе, а расселась на пылающих холодным пламенем лиственницах. Синие призрачные огни птиц, похоже, ничуть не пугали.
Нет, гоблины не упали на колени и не стали биться лбами об оледеневший камень — это было чуждо их природе, они молчали, склонив головы, но это молчание стоило тысячи молитв. Первым очнулся Верховный, воздевший к небесам руки с все еще пылающей чупагой.
— Все видели, и все поняли. Воля Созидателей — пленники неприкосновенны. Созидателям неугодна их смерть! Созидателям неугоден поход на юг! Отпусти его, сын мой, пусть уходит к тем, кто его послал, и донесет до них наше слово. Отпусти его, — Граанч требовательно взглянул на мнимого вогоража, и Роман с большим нежеланием убрал кинжал и оттолкнул от себя северянина. Инстинкт разведчика редко подводил Рамиэрля, не подвел и теперь.
Посол не смирился с поражением. Он был слишком оскорблен и слишком уверен в своем праве, чтобы склоняться перед волей каких-то там призрачных птиц.
Выхватив из ножен свой ятаган, северянин бросился вперед. Старейшины не успели остановить святотатца, и отсеченная голова Верховного упала на алтарь. Рядом должен был лечь и убийца, пронзенный дюжиной стрел, но не тут-то было: посол Севера отнюдь не был безумным. Он прекрасно знал, что делает, и ничем или почти ничем не рисковал! Кровь Верховного разбудила магию Ройгу, до поры до времени дремавшую в мече воина с Севера, по казавшемуся обычным клинку прокатилась рябь, гоблины на склонах, казалось, вздохнули все разом, и в руках пришельца оказался призрачный клинок, от которого веяло древней и страшной силой.
— Вот он, меч Созидателей, — воскликнул посланник, — меч, врученный мне Белыми Жрецами. Он вернул свою истинную суть, вкусив крови предателя. С ним в руках я поведу вас к победе во имя царства Великой Ночи! И горе тем, кто встанет у нас на пути.
Зрелище было впечатляющим. Высокий гоблин в плаще цвета тумана и кожаных доспехах со Знаком рогов держал в руке чудовищное оружие, рукоять которого украшал мутно-белый пульсирующий камень, приковывавший взгляд и сминавший волю. Ройгианцы всегда были мастерами подчинять чужие души, но на Романа подобные штучки не действовали.
Что ж, магия так магия! Либр не был в Башне Альбатроса и не видел, что сотворило с десятками сильных и смелых воинов заклятье Ройгу, для него меч противника оставался просто мечом, хоть и зачарованным, а неподвижность окружающих эльф списал на драматичность момента и нелюбовь гоблинов к внешним проявлениям эмоций.
Роман не стал взывать ни к теням истребленных Светозарными старых богов, ни к самим Светозарным. Он постарался собрать всю свою волю в кулак. В конце концов, принц из Дома Розы, хранитель кольца Ангеса, кое-чего да стоит! Конечно, против Белого Оленя он бы вряд ли устоял, но этот меч, какие бы чары на него ни были наложены, вряд ли наделяет своего хозяина всей силой твари, гнавшейся за ними у Гремихи. И уж, конечно, он не является реликвией, вынесенной с Седого поля Интой, иначе бы птицы вели себя иначе, да и ройгианцы не выпустили бы такую ценность из рук, вручив не столь уж умному, хоть и сильному гоблину. Скорей всего они зачаровали подобным образом несколько клинков и раздали своим последователям, убедив каждого в том, что именно ему вручили легендарный меч. Насколько Роман успел вникнуть в приемы Годоя и его клики, они поступили бы именно так.
Роман шагнул вперед. Заклятие, наделившее эльфа внешностью Уррика, заставило воспринимать старенькую шпагу как добрый ятаган, но как Роман оставался Романом, так и клинок Уанна не поменял свою суть. Что ж, придется драться тем, что есть, рассчитывая лишь на свою быстроту. Поединок с послом легким не будет, но Роман духом не падал. По крайней мере, ему не влачить бесконечные дни, терзаясь мыслями о вынужденном предательстве. Теперь главное — выполнить свой долг разведчика — выжить и вернуться к тем, кто его ждет. Либр подошел к самому алтарю, тронул рукой шершавый камень и совершенно искренне поклялся, что защищает правое дело, затем отсалютовал замершей Кризе и больше не отрывал взгляда от воина с Севера. Отправив на Серые равнины, Голубые поляны, Черные пределы и Великий Лебедь ведает куда еще немало самых разных душ, эльф знал, что во время поединка нельзя смотреть на оружие противника, а только в глаза, угадывая по ним каждое движение.
Бойцы стояли друг перед другом, как два ощерившихся волка, ожидая атаки противника. Первым не выдержал северянин, слишком уж он был уверен в своем мече и своем торжестве. Что для великого воителя, обладателя созданного богами оружия, какой-то вогораж? Туманный клинок взметнулся, Роман попробовал увернуться, защищая не сколько себя, сколько свою шпагу, так как меч наверняка перерубил бы плохонькую сталь, но тут что-то словно бы толкнуло эльфа под руку, и клинок Уанна столкнулся с ройгианским мечом.
Раздался глухой звук, словно сломалась гнилая деревяшка, и северянин отупело уставился на жалкий обломок в своих руках. От клинка осталось не более двух пальцев чего-то, напоминающего ноздреватый весенний лед. Белого камня в рукоятке тоже не было, он вытек, как глаз неведомого древнего ящера.
Зрители так и не успели ничего понять и потому долго рассказывали разное. Наиболее праведные гоблины утверждали, что над сражающимися поднялись две гигантские призрачные фигуры — одна в белом и словно бы мокром плаще и с головой, увенчанной рогами, другая — в темных доспехах. Темный ударил, и рогатый бежал, прикрывшись облаком тумана. Криза увидела руку со щитом, отмеченным тем же Знаком волка и луны, что и дверь в обитель. Щит взметнулся на пути белого меча, и тот, ударившись о него, разлетелся на куски. Симон же, как и положено ученому не пропустивший ни малейшей подробности, ничего необычного не заметил, зато почувствовал на себе чей-то мимолетный взгляд — тяжелый, нечеловеческий. Взгляд, выдержать который было под силу разве что богам…
Роман все еще сжимал эфес, когда в его мозгу прозвучал низкий, сильный голос: «А теперь веди их вперед!» Эльф вздрогнул, словно просыпаясь. Его бывший противник все еще стоял рядом, и Роман вспомнил, что теперь его полагается зарезать на алтаре во имя Созидателей. Эльф подошел к пленнику и резко вбросил все еще казавшуюся ятаганом шпагу в ножны.
— Ты, — звонкий и чистый голос барда разнесся в звенящей тишине горного утра, — встал за неправое дело и проиграл. Если ты был обманут, расскажи тем, кто тебе верит, правду, если ты обманывал по доброй воле и станешь лгать и дальше, твоя судьба найдет тебя, где бы ты ни был. А теперь забирай своих воинов, если они все еще твои, и убирайся. Юг не пойдет за тобой!
Северянин, злобно сверкнув глазами, скрылся за спинами своих воинов, но эльф уже не смотрел на него, его подхватила и понесла та сила, которая, пусть на краткий миг, но каждого доверившегося ей делает равным небожителям. И тогда один останавливает тысячу, и склоняются стихии, и сама смерть отступает… Роман вскинул руку:
— Слушайте меня, Ночной Народ! — вот когда в полной мере пригодился дар Ангеса, позволявший говорить с тысячами. — Пусть сегодняшний день станет Днем Истины. Вы видели, как разлетелась ложь называющих себя наследниками Инты. Не создателей этой земли хотят вернуть они, а злую силу, некогда теми побежденную. Они лгали, лгут и будут лгать, но сама земля отвергает их ложь. Слушайте меня.
Мы — я и девушка по имени Криза — были на поседевшем от горя Оммовом поле. Птицы Памяти открыли нам тайные пути, чтобы мы оказались здесь и сейчас. Оказались для того, чтоб удержать вас, не дать вам стать орудиями Ройгу.
Но и это не все. Именем того, во что вы верите, вашей честью, тысячелетней клятвой заклинаю вас вмешаться в войну, что идет внизу. В войну между рогатым злом, возжелавшим захватить весь мир, и вставшим у него на пути истинным потомком Инты, носящим имя Рене Арроя. Я клянусь вам, что это так!
Вы знаете, что спутница тех, кого вы зовете Убийцами, позволила Инте укрыть меч богов и дала тем самым всем нам надежду. А теперь я, сын ее сына, умоляю вас подняться против тумана, против небытия, против лжи! Приведшие нас предали этот мир, но мы остались, чтобы хранить его. Но мы не боги, наши силы несравнимы с силами Древнего Зла. Я прошу Ночной Народ о помощи. Я не лгу вам, вы можете убить меня, я не стану защищаться. Мои свидетели эти птицы, моя победа и лучшая из женщин вашего племени. Решайте!
Роман провел рукой перед лицом. Вогораж с ятаганом исчез. У алтаря стоял высокий золотоволосый эльф с гордо поднятой головой.
— Он говорит правду, — оказавшаяся рядом Криза кричала, словно бросала вызов всему свету, — я прошла с ним до Седого поля, дальше и обратно. Мы пили воду из колодца и шли путями, в которых нет ни земли, ни неба — ничего, кроме одной лишь дороги. Я принесла с собой вот это! — орка торопливо вытащила из-за пазухи ладанку, откуда выпал пучочек сереньких травинок. — Сединой земли клянусь, что мы говорим правду.
И, словно в ответ на ее отчаянные слова, стая встрепенулась на своих пылающих насестах, вскинув крылья и издав ликующий крик, никак не похожий на звенящие над Седым полем тоскливые плачи. Сухие травинки в руках орки засветились мягким серебряным светом. Роман знал зеленую магию, не раз прибегал к ней, но на сей раз он был ни при чем. Странная трава оживала сама по себе, и вскоре Криза держала в поднятой руке роскошный серебряный султан, победно сверкавший в лучах поднимавшегося солнца, окрасившего розовым утоптанный снег, далекие пики гор, причудливые ледяные наплывы, меж которых кипела Уаннова река.
Стая снялась с деревьев, сделала круг над алтарем, почти задев крыльями Романа и Кризу, и исчезла над Обителью Ночи. Голубые огни на ветвях взметнулись до небес и погасли, как будто их и не было. Великая Ночь кончилась.
Глава 26
Лупе скорчилась в нише, прикрыв голову руками. Она с трудом вспоминала, как бежала по подземному ходу, камни которого с отвратительным чмокающим звуком смыкались прямо за ее спиной. Амулет на шее жалил, как тысяча пчел, не признавая в ней хозяйку, но и не осмеливаясь ослушаться воли хозяина. Наконец бесконечная галерея кончилась, и женщина оказалась в занесенной снегом нише за городской стеной. День давно погас, но света хватало — полная луна щедро освещала засыпанные снегом поля, которые, казалось, светились своим собственным светом — неживым, холодным, отстраненным. Маленькая колдунья вздрогнула от холода, сейчас не хватало только замерзнуть. Хорошо хоть Гонтран в отличие от нее не потерял голову и позаботился о плаще и сапогах. Она не знала, что творится сейчас в городе, в Замке Святого Духа, но оставаться поблизости от Мунта было безумием. Тем более что она узнала больше, чем могла рассчитывать. И потом, не сидеть же здесь вечность, придется рискнуть, — Лупе сотворила простенькое заклинание, которое должно отвести глаза тем, кто мог сейчас смотреть со стены в ее сторону.
Жаль, что светит луна, лучше бы шел снег, но тут уж ничего не поделаешь. Кот в охапке вывернулся и тяжело шлепнулся в сугроб. Это ему не понравилось, и он возмущенно заорал. Лупе вздохнула и вновь взяла его на руки. В конце концов, человек, который погиб, спасая ее, просил о нем позаботиться. Что же ей сейчас делать? Конечно, можно отвести глаза кому-то из придорожных трактирщиков, но это было слишком опасно. Те, кто вломился к самому Гонтрану Куи, наверняка не успокоятся, пока не разыщут ее, сведения же, которые она получила столь причудливым и страшным образом, слишком драгоценны, чтобы рисковать ими ради кружки подогретого вина и теплой постели. Леопина невольно усмехнулась, представив, что бы о ней теперешней сказали ее надутые знатные родичи.
Холод начинал забираться под плащ, и женщина решительно вышла из укрытия и сразу же провалилась, чуть ли не по пояс. Да, идти явно придется по дороге. Деньги у нее есть, в каком-нибудь селе она найдет лошадь. Похоже, она вернется на добрую кварту раньше, чем рассчитывала, вот Луи удивится… Лупе сама подивилась, что вспомнила арцийского принца и как он не хотел ее отпускать. То ли чувствовал, то ли просто боялся, как мы всегда боимся, когда уходят те, кто нам дорог… Она тоже боялась, когда провожала Шани, и, как оказалось, правильно боялась. Но отчего ей так хочется жить, так хочется поскорее вернуться в ставшие родными места? Неужели этот мальчишка с синими вечерними глазами, похожий и не похожий на Шандера, стал для нее что-то значить? Все-таки женское сердце удивительно глупая вещь. Десять лет назад она была готова поклясться всем, чем можно и чем нельзя, что полюбила на всю жизнь. Не прошло и года, как от любви осталось лишь усталое отвращение. Затем Шани, Шани, из-за которого она решилась на Великий Расклад, который и сейчас не дает ей покоя. Все становится понятным, но лишь тогда, когда сбывается… Нет, Шандера она действительно любила, а Луи так похож на таянского графа… И потом, она так устала от холода, от одиночества…
Странная все же ей досталась судьба. Несколько ор назад она была уверена, что ее или сожгут, как ведьму, или, что гораздо хуже, отдадут самому Годою, который легко раскроет ее невеликое колдовство и узнает то, что знать ему ну никак нельзя. Потом ей показалось, что с ней затеяли какую-то игру. Правду сказать, она и по сию пору не была уверена, что случившееся не было частью какого-то дьявольского плана. Однако проверить возможности у нее не было. Оставалось надеяться, что Кэриун учует, если с ней что-то не так. У Лупе уже не осталось сил на сомнения и неуверенность, она просто хотела домой. Именно домой, потому что дом там, куда мы хотим вернуться и где нас ждут.
Лупе улыбнулась непонятно чему, поудобнее подхватила тяжеленного кота и решительно зашагала через сугробы…
— Может быть, ты мне наконец объяснишь, откуда ты здесь взялся? — Эльф с искренним недоумением смотрел на Симона, выглядевшего в кожаной гоблинской одежде на удивление нелепо. — Я готов был встретить в этих горах кого угодно, но уж никак не тебя.
— Взаимно, — с достоинством парировал изрядно похудевший медикус, — но пути судьбы неисповедимы. Кстати, хочу тебя поблагодарить за весьма своевременное вмешательство, если бы не ты, мы бы уже доказывали гоблинскому богу, что произошла ошибка.
— Прекрати, — Роман слегка пожал плечами. — Ты обязан спасением не мне, а хозяевам этого дома. Не вмешайся они, я бы остался в стороне, как бы мне ни было вас всех жаль…
— Понимаю. Вечное соотношение цели и средств, долг разведчика и все такое… Тем не менее ты вмешался, да еще как… Ну, раз уж ты отказываешься от нашей благодарности, остается ее выразить этой милой орке, на удивление свободно говорящей по-арцийски…
— Вот и выражай, Криза несомненно оценит твое красноречие. Только у нас слишком мало времени, а знать я должен все.
— Обширная тема, мне придется долго говорить, — Симон с наслаждением отпил из дымящейся кружки, — у гоблинов есть чему поучиться, хотя бы этот отвар, хотел бы я знать, чего они в него кладут… Ты, как я понял, желаешь знать, что произошло после вашего с Герикой отъезда?
— Примерно…
— Я не так уж много знаю, нам в Таяне приходится довольствоваться слухами и домыслами. Из Гелани мы убрались в начале Звездного Вихря, что творится там сейчас, не представляю, но вряд ли что-то хорошее. Три месяца назад Годой все еще воевал с Эландом, но как-то странно: обе армии всю осень топтались у Гверганды, а потом, к обоюдному удовольствию, разошлись на зимние квартиры. Сам Михай засел в захваченном Мунте и корчит из себя императора арцийского и таянского. Синяки свирепствуют, как никогда раньше, хотя если кого и нужно сжечь за Недозволенную магию, так это их патрона.
— То есть Михай снюхался с фискалами, и те сочли уместным взять его сторону. А Церковь?
— С Церковью сам Проклятый ногу сломит. Архипастырь Феликс со всеми потрохами на стороне Эланда. Годою он как кость в горле, но этот мерзавец не из тех, кто отступает. В Таяне велено считать, что Церковь на стороне Годоя. Наш распрекрасный Тиберий объявлен кардиналом и за это под звуки органа лижет убийце и колдуну все места. В то, что Кантиска признала Тиберия, никто не верит, но все помалкивают, потому что особо недоверчивым на площади у ратуши по тарскийскому обычаю вырывают языки. Ты бы сейчас нашу старушку-Гелань не узнал, сосед соседа боится. Эркарда нет, всем заправляет граф Варшани, троюродный брат Годоя по матери. Не скажу, что глуп, но и излишним умом не страдает. Но я отвлекся от наших святош. Вышла по осени у Годоя одна история с циалианками, но я в ней мало что понял.
— А эти-то дивы тут при чем?
— Ты, разумеется, знаешь, что святая Равноапостольная Циала, а значит, и циалианское сестринство выбиваются в первые ряды. Еще пару столетий назад Циала считалась достаточно второстепенной святой, а уж в Тарске и Таяне и вовсе сомневались в чистоте ее одежд, а теперь тарскийская красотка обошла всю нимбоносную братию, кроме святого Эрасти, которого в Благодатных землях всегда любили… Ты об этом не задумывался?
— Как-то не до этого было.
— А мне поневоле стало до этого, когда циалианки подмяли под себя Академию. Нам, медикусам, лучше держаться подале и от синяков, и от Церкви, а уж от воцерковленных баб!..
— Симон, дорогой, давай вернемся в наше время. Что эти непорочные сестры натворили?
— У меня сложилось впечатление, что они спелись с Годоем, так как тот подарил им рубины, некогда принадлежавшие самой Циале. Не думаю, чтоб это было сделано из любви к святой родственнице.
— И что же Михай получил взамен?
— А вот тут полная неясность. Посольство циалианок прибыло в Гелань. Их приняли чуть ли не как самого Архипастыря, Илана собственноручно передала им рубины прямо в центральном храме, где они, к слову сказать, и находились. Кстати, я заметил, что эти камни отчего-то весьма негативно действуют на беременность, хотя обычные рубины никакими вредоносными свойствами не обладают…
— Симон!
— Ах да… на следующий день сестры торжественно отбыли в Арцию и сгинули где-то в Северной Фронтере. Рубины до главной резиденции циалианского ордена не доехали, непорочные девы сочли себя обманутыми, и сделка лопнула.
— И кто кого обманул на самом деле?
— Не представляю! Циалианок сопровождали тарскийские конники и их собственные паладины-охранники. Такой отряд мало кому мог оказаться по зубам.
— И вместе с тем все исчезли. Как когда-то отряд Зенона…
— Исчезли. До последнего человека. В конце концов все объяснили нападением разбойников из числа спевшихся с местными селянами дезертиров из разбитой весной арцийской армии, хотя втихаря ходили слухи про Всадников, которые зимой куда-то исчезли. Говорят — ожили, потому как наступает конец света.
— Что ж, — Роман не стал рассказывать лекарю про Кэриуна и Сумеречную, которые вполне могли поучаствовать в истреблении или пленении циалианского посольства, — будем считать, что вороны облапошили друг друга, а значит, о союзе Годоя и циалианок на какое-то время можно позабыть. А теперь, друг Симон, расскажи о себе. Где Лупе, каким ветром тебя занесло в горы, откуда взялся новорожденный гоблин и почему он рыжий?
— Лупе я оставил на Лисьей улице, но не думаю, чтобы девочка там задержалась. После гибели графа Гардани она была сама не своя…
— При чем тут Гардани?
— Ах да, ты ведь уезжал в Кантиску и ничего не знаешь. Все просто, такое случалось не раз. Лупе и Шандер любили друг друга, он погиб, она осталась…
— Но Шани жив! Он должен сейчас быть в Эланде!
— Не может быть!!!
— Может. Мы с Преданным нашли его.
— И ты ничего не сказал?!
— Ты же помнишь, что произошло, — рождение Младенца, болезнь Герики, наше бегство. Согласись, нам было не до разговоров, да и не знал я, что Лупе его любит. К тому же я поклялся тому, кто взялся дотащить больного Шани в Эланд, что буду молчать.
— А она себя мысленно похоронила вместе с ним. Когда меня забрали в Высокий Замок, Леопина наверняка почувствовала себя свободной. Уж не знаю, что она затеяла, но, готов поклясться, ее в Гелани теперь нет…
— А зачем тебя вызвали в Высокий Замок?
— Годой завел у себя собственных синяков, хотя им это имечко вряд ли подходит, так как эти достойные господа щеголяют в каких-то сероватых хламидах. Новоявленные фискалы и согнали в кучу всех, кто хоть как-то разбирался в магии, думаю, чтоб никто не проследил за их собственной волшбой. Впрочем, обращались с нами сносно, хоть и запретили любую магию, и возле нас вечно отирался синяк с Кристаллом. Правда, приходящих больных позволяли лечить, а к тяжелым нас провожали стражники, которые брали плату за лечение.
— Как же ты выбрался?
— Меня взял в помощники придворный медикус. Правду сказать, хоть он и лечил всю жизнь королей, я в этом деле понимаю поболе. Короче, не прошло и полгода, а я уже пользовал супругу регента.
— Ланку?
— Да, она ожидала наследника и очень тяжело переносила свое состояние. Принцесса не привыкла чувствовать себя плохо, с ней пришлось помучиться, к тому же она очень тяжело пережила разлуку со своими драгоценностями.
— Ты, верно, хочешь, чтобы я о чем-то догадался, — эльф укоризненно покачал головой, — но меня слишком долго не было, и я слишком устал думать.
— Придется мне покаяться, — усмехнулся медикус, — я чуть было не нарушил клятву целителя, так как полагал, что такое чудовище, как Годой, наследника иметь не должен. Но потом я одумался и решил, что младенца можно оставить в живых. Куда проще подменить мальчика (если родится мальчик) на девочку, которая не имеет никаких прав на корону. Из полдюжины дурех, которым срок выходил в одно время с принцессой, кто-то уж точно родил бы девочку.
Янка, ну ты ее тоже спас, показалась самой подходящей. Сирота-посудница, согрешила с кем-то по глупости, а о ребенке заботилась, спрашивала меня, все ли идет хорошо, приданое шила. Я и закинул удочку — предложил отдать ребенка одной знатной даме, у которой якобы рождаются урод за уродом. Девчонка пришла в восторг, что ее котенок вырастет дворянином, а она сама получит денежку и домик в деревне.
Только что мы ни удумаем, судьба окажется хитрее. Принцесса так часто меня расспрашивала о том, когда же ей срок, что я заподозрил неладное, тем паче она раз за разом наводила разговор на то, могут ли гоблины и люди иметь общих детей.
— Значит, Уррик таки стал любовником принцессы…
— Ты все знал?!
— Только что догадался. Я встречал гоблина, который любил Илану, но я и подумать не мог, что она окажется столь смела.
— Выходит, ты ее не осуждаешь? Но раньше ты, помнится, гоблинов не одобрял.
— Я поумнел, — отрезал Роман, — так, значит, принцесса родила от Уррика?
— Именно так, — подтвердил Симон, — она сама не знала, кто отец ребенка, поэтому подстроила так, чтобы, когда все началось, при ней был только я и ее старая нянька. Эта самая Катриона затащила меня в потайную комнату, заперла двери и спрятала ключи, сказав, что мы или выйдем оттуда вместе, или вообще не выйдем. Ланка тоже оказалась на высоте, редко какая женщина сохраняет в такой момент голову на плечах, а она сохранила.
— Принцесса всегда была сильной…
— Да, ею трудно не восхищаться, хотя ее замужество и то, что она творила потом… Не понимаю, почему она не убила Годоя, уж это-то она могла! Но я опять отвлекся. Родился мальчик с явными признаками гоблинской расы. И тут я пустил в ход свою задумку с Янкой. Конечно, я малость подчистил истину, сказав, что загодя подыскивал надежную кормилицу. Разыграли мы все как по нотам. Младенца мы до времени спрятали, я изобразил принцессе фальшивый живот, а Янку срочно призвали в горничные. Затем Илана изобразила схватки и выставила всех вон, кроме врача, старой няньки и горничной. Те, кто знал принцессу, не удивились ее капризу. Я заставил Янку разродиться чуточку раньше срока и предъявил толкущимся у двери нобилям и клирикам новорожденную принцессу.
Янку увела Катриона, сомлела, дескать, глупая девчонка и вообще пора ее отсылать рожать в деревню к родичам. Вряд ли кто-то стал бы думать о горничной в такой день, но осторожность не помешает.
— Дальше, я полагаю, вы решили определить младенца к соплеменникам?
— Держать маленького гоблина в Замке было глупо. Мы направлялись к северным гоблинам, у нас были пропускные перстни, но нас схватили намного южнее гоблинских земель.
— Одному из здешних жрецов-старейшин не терпелось принести человеческую жертву.
— Нам от этого было не легче. Объяснить им мы ничего не могли. Нет, не думай, я на твоих друзей не жалуюсь, в конце концов, они оказались вполне дружелюбными, хотя Янке этого до сих пор не понять. Скажи мне лучше — как ты совладал с зачарованным мечом?
— Сам не знаю, — пожал плечами эльф, — думаю, талисман помог и эти птички. Я уже видел такое. Когда Старая магия накладывается на эльфийскую, получается странный эффект. Тьма, окруженная синим огнем. Так было в Белом Мосту, так было, когда я лечил Герику, так было сейчас. Мне показалось, что я держал в руках черно-синий луч… Кстати о Герике, про нее ничего не слышно?
— Она в Эланде у Рене! Годой потребовал вернуть ему дочь, но Аррой ответил отказом.
Армия Луи Арцийского насчитывала уже не одну тысячу человек, и каждый день принца начинался с прорвы неотложных дел, которые не могли ждать. Неожиданно для себя, Луи оказался в ответе за множество людей, спросить было не у кого. Ни Шарля Матея, ни маршала Франциска рядом не было. Его странные приятели из Пущи знали и умели много, но армии в бой не водили и не собирались. Ноэль был опытным воякой, но большим количеством людей никогда не командовал. Когда в отряде насчитывалось несколько сотен, ветеран еще брался командовать и давать советы ударить тех там и так, но когда после боя у Белого Моста к Луи валом повалили крестьяне, дикий Кот растерялся, и принцу пришлось все решать самому. Хорошо хоть вытащенный из петли богатырь-войт оказался человеком с мозгами!
Рыгор Зимный ничего не знал ни о стратегии, ни о тактике, он никогда не воевал, а из всего оружия владел лишь охотничьим ножом да рогатиной, но фронтерец обладал здравым смыслом, недюжинным умом и той крестьянской сметкой, без которой большую армию не прокормить и не разместить. К тому же Рыгор все схватывал на лету. Долгими зимними ночами сын арцийского принца рассказывал фронтерскому селянину о прошлых войнах, чертил схемы минувших сражений и не уставал поражаться уму своего негаданного соратника. Правду сказать, без Зимного Луи пришлось бы тяжко. Войт, которого вскоре все стали кликать атаманом, оказался прирожденным вождем. Он не оспаривал первенства Луи, но сам принц отнюдь не был уверен, что смог бы подчинить своей воле всех стекавшихся к Кабаньим топям без помощи беломостца.
Годой совершил большую глупость, решив подарить вроде бы ничейные фронтерские земли гвардейцам-южанам, а история с рубинами и вовсе поставила крест на столь любимом некоторыми утверждении, что худой мир лучше доброй ссоры и лучше его пересидеть в хате с краю. Фронтера, а за ней и Нижняя Арция встали на дыбы. Казни в городах ничего не давали, разве что после них в лесах и болотах появлялись новые резестанты из числа родичей погибших. Во Фронтере во всеуслышание говорили и о том, что Годой предан анафеме и отлучен, и о том, что он и сам колдун и связан с другими колдунами, приносящими человеческие жертвы. Обстоятельная селянская фантазия все расставила по своим местам — и гоблинов, и пустые деревни, и исчезнувших Всадников, и странные слухи, выползавшие из-за гор…
Зима выдалась снежной и поэтому спокойной. Засевшие не в столь уж многочисленных городах гарнизоны пережидали вьюги у огня, ни солдатам, ни офицерам не улыбалось бросаться в воющую холодную тьму ради того, чтоб изловить и повесить десяток-другой крестьян. Резестанты тоже вынужденно отсиживались по своим укрывищам да по дальним деревням, справедливо полагая, что по такой погоде никто за ними гоняться не будет.
Самые отчаянные все же караулили на дорогах, высматривая плохо охраняемые обозы, небольшие отряды, да, если повезет, гонцов и курьеров, но таких на фронтерских дорогах почти не попадалось. Видимо, Годой насобачился общаться с Таяной с помощью колдовства.
А вот Луи зима, кроме передышки, принесла уйму тревог. Кэриун, казалось, спал на ходу, Сумеречная и вовсе исчезла где-то в начале Звездного Вихря. А Прашинко, тот просто не мог показываться, пока лежит снег. Лишенный глаз и ушей, сын Эллари поддался на уговоры Лупе, вознамерившейся отправиться ни много ни мало в Мунт. Нет, в том, что это было необходимо, сомнений не было. И им, и Рене нужны союзники в столице Арции. Луи не сомневался, что, по крайней мере, на пять могущественных фамилий можно положиться. Даже Прашинко при всей своей безотказности, быстроте и пронырливости не мог узнать некоторых вещей, которые наверняка знают бывающие при дворе. А император, самозваный ли он или же самый что ни на есть законный, должен давать приемы, на которые приглашаются знатнейшие фамилии. Нет, в Мунте стоило побывать, тем паче зимой, когда рождаются замыслы, когда на бумагу ложатся планы летних кампаний… Сначала Луи хотел идти сам, но Рыгор его отговорил. И то сказать, принца в Мунте знала каждая собака, не говоря уж о женщинах и собутыльниках. Да и характер сына Эллари не подходил для этой миссии. Действовать тайком, молчать, когда нужно, обращать внимание на каждую мелочь — этого Луи не умел. И тут вызвалась Лупе. На первый взгляд это было просто замечательно. Женщину будут подозревать в последнюю очередь, а ума и наблюдательности у маленькой колдуньи было не занимать. В случае же чего она могла и глаза отвести… Луи позволил себя уговорить, но с той поры, как одетая в рыженькую лисью шубку Лупе, помахав на прощание рукой, устроилась на запряженных мохноногой крестьянской лошадкой санках и долговязый фронтерец стегнул лошадь, принц не жил. Он ел, разговаривал, улыбался, отдавал приказы, но делал все это машинально. Его мысли занимало одно: «Где она? Что с ней?»
А потом ему приснился сон, в котором Леопина, путаясь в тяжелой мокрой одежде, убегала по болоту от всадников в нарядных охотничьих костюмах. Трубил рог, лаяли собаки, улюлюкали загонщики… Луи скакал вместе со всеми, и только он один видел, что травят они не лисицу, а женщину. Он видел, но не мог никому ничего сказать, не мог даже остановить коня. Его руки, его голос ему не повиновались…
Очевидно, он кричал во сне, потому что спавший с ним в одной комнате Рыгор Зимный растолкал его и сунул под нос стопку царки. Принц выпил, его вроде бы отпустило, но вот обуздать свою тревогу с той ночи он не мог. За кварту до предполагаемого возвращения Леопины он начал по вечерам выходить на дорогу и орами простаивать у тополя с обломанной вершиной, вглядываясь в пустой белый тракт. Лупе не было, да и не могло быть, но он все равно ждал… А в стороне стояли Рыгор и Гвенда. Беломостцы не навязывали свое сочувствие, хотя разгадали нехитрый секрет принца почти сразу. Луи был им благодарен — с ними он мог говорить о Леопине. Догадывались ли другие о его любви к Лесной Сестре или же объясняли его нетерпение ожиданием вестей из Мунта, сын Эллари не знал — в том состоянии, до которого он себя довел, ему было все равно, что про него скажут или подумают…
Вечерело, было холодно и ясно. До весны оставалось совсем немного, но зима еще и не думала убираться восвояси за Белую стену. Фронтера тонула в снегах. Если не считать темной полоски леса, все: небо, дорога, поля — завораживало прихотливой игрой розоватых и голубоватых оттенков. К вечеру голубой цвет вытеснял розовый и сгущался до синевы. Раньше вдоль тракта лежало немало деревень, превращенных во время осенней драки с тарскийским конным полком в почерневшие дымящиеся развалины. Теперь холодную синеву не прорезал ни единый лучик света — его просто некому было зажечь.
Потаенный лагерь резестантов находился в лесу, за не замерзающим даже в морозы болотом, через которое восставшие умудрялись каким-то странным образом пробираться, даже не замочив ног…
— Ваше высоцтво, — по-охотничьи тихо подошедший Рыгор тронул Луи за плечо, — пора вертаться, пока доберемся… Да и делов на вечер немерено. Придуть из-за самой Лычавки, они тоже до нас просятся, уважить треба… Опять же завтра поутру ехать туда придется, а вас, проше дана, поутру будить, что кошку купать…
— Да, хорошо, я иду! Действительно пора идти, Лупе не стоит ждать раньше, чем послезавтра. — Луи улыбнулся темно-синими глазами. — Дане атамане, а сейчас у вас нема чего-нибудь для души? Замерз я…
— Как то «нема», — заржал бывший войт, — шоб у меня, да царки не було?! — Рыгор засунул руку за пазуху и вытащил плоскую фляжку, с которой, по словам покойной войтихи, и началось его грехопадение. Сначала была царка, а потом красотка, которая ее делала… — От, — Зимный с любовью посмотрел на фляжку, — самалучшая во всей Фронтере, — и перебил сам себя: — Глянь-ка на тракт, едет хтось…
Когда Луи с вялым любопытством повернулся на дорогу, его сердце не дрогнуло. Не было никакого предчувствия, никакого озарения. Легкие саночки неспешно двигались вперед, лошадкой, судя по силуэту в платке, правила здоровенная бабища, за спиной которой сидело несколько подростков. Луи решительно хлебнул царки, тщательно притер пробку и хотел было вернуть Рыгору его сокровище, как из санок раздался знакомый хрипловатый голос:
— Дядька Рыгор! Гвенда!
Обгоняя и атамана и его подругу, Луи бросился вперед. Маленькая колдунья легко выскочила из санок, прижимая к груди какой-то сверток. Тетка с детьми, видимо торопясь домой, стеганула лошадку, и та потрусила вперед, но принц ничего этого уже не видел. Только блестевшие из-под множества платков глаза.
— Сигнора… Леопина…. Все в порядке?
— Ой, — она как-то странно повела плечами, — вроде в порядке, хотя, думала, не выберусь… Гвенда, возьми… Это кот, он без хозяина остался… Помнишь того синяка, что меня в дюз забрать хотел…
— Еще бы, — сплюнул Рыгор, — рожа, как у тухлой рыбы.
— Я его встретила, и он меня узнал…
— Узнал!!! — Луи, как с цепи сорвавшись, схватил женщину за плечи и начал бешено трясти. — Узнал! Не смей больше никуда ходить! Никуда и никогда! Я запрещаю тебе!!! Запрещаю!!! Слышишь!!!
Гвенда, давя улыбку, потянула открывшего было рот Рыгора за полу полушубка, и беломостцы тихонько пошли к лесу. На опушке они оглянулись — два темных силуэта на белом снегу слились в один…
Прозрачная холодная росинка сорвалась с тонкой ветки и маленьким бриллиантом упала в подставленную ладонь. Нанниэль повернула руку, ловя каплей пробившийся сквозь ясную чистую зелень солнечный луч. Весна в Убежище, куда более ранняя, чем за пределами острова, всегда была томной и изысканной. Ничего яркого, излишне пестрого. Цветы, белые или нежных пастельных расцветок, изливали тонкий аромат. Мелодично звенели многочисленные ручьи и роднички, над которыми кружились прозрачные стрекозы, на покрытых причудливой резьбой стенах плясали солнечные зайчики. Все было как всегда, словно никто и не покидал лунной предвесенней ночью зачарованного острова.
Водяная Лилия медленно прошла вдоль темного пруда. Серебристые ивы полоскали готовые зазеленеть ветви в черной воде, мраморная девушка поправляла растрепавшиеся волосы, улыбаясь счастливо и просветленно. Она, Нанниэль, никогда так не улыбалась…
Каменная красавица будет вечно счастлива и любима, но создавший ее ныне одет в цвета Осени. И повинна в этом была ее дочь Эанке, а если быть до конца честной, то и она, Нанниэль, ибо это она внушила гордой и страстной девочке несбыточную мечту о власти. Потому что хотела уберечь дочь от того, через что прошла она — любя одного, принадлежать другому. Теперь она свободна. То, что Астен мертв, Водяная Лилия почувствовала сразу же, эльфийский свадебный обряд связывал двоих неразрывными магическими узами. А про гибель Эанке ей поведала ее собственная кровь.
Нанниэль не знала, как все произошло, но была уверена, что отец и дочь уничтожили друг друга. Она ненавидела мужа и боялась дочь, но с их смертью в душе образовалась пустота, которую было не заполнить. Убитая любовь оставляет кровоточащую рану, убитая ненависть — разочарование, убитая повседневность — холод и одиночество.
Нанниэль давно считала себя одинокой, но настоящую цену самому страшному из всех существовавших слов узнала после гибели нелюбимого мужа и жестокой дочери. Когда же Эмзар увел всех, кто хотел и мог сражаться, женщина и вовсе впала в какую-то летаргию. День шел за днем, бледные завитки, проросшие на месте гибели Тины, понемногу превращались в роскошные листы молодого папоротника, которые в самую короткую ночь в году покроются жаркими, сводящими с ума цветами, а осиротевшая Нанниэль тенью бродила по Убежищу, никого и ничего не замечая. И вот теперь капля росы, упавшая с зеленеющей березы, словно бы разбудила ее.
Нанниэль поняла, что ей пора. Убежище — это прошлое, которому она больше не принадлежит. Эта жизнь кончена, и ее место в том пугающем, грубом, кровавом мире, в который ушел сначала ее сын, а затем и Эмзар Снежное Крыло, ее единственная, вечная любовь. Она должна идти к нему. Сегодня. Немедленно.
Резестанты выступили на рассвете. Восемь с половиной тысяч человек в прекрасном настроении шли на северо-восток. Светило солнце, дул легкий ветерок, вдоль обочины дороги пробивались первые желтые цветы, и очень хотелось жить.
Луи ехал рядом с Рыгором, обещавшим в ближайшем будущем стать неплохим всадником. Гайда весело бежала впереди, помахивая пушистым хвостом. Поход начинался просто отлично, и внутри Луи все пело, было отчаянно, радостно и чуть боязно, как перед прыжком в воду или перед первым свиданием. К походу готовились всю зиму, и теперь предстояло выяснить на деле, сумели ли они превратить толпу разъяренных и неумелых крестьян в боеспособную армию.
Все не столь уж и обширные познания арцийского принца и здравый смысл и немалый опыт фронтерского войта пошли на то, чтобы обратить недостатки резестантов в достоинства. Оба предводителя прекрасно понимали, что весной за них возьмутся всерьез. Отсидеться по лесам не удастся — годоевцы примутся за уцелевшие деревни, наберут заложников, выжгут, вытопчут и загадят все, что можно. Да и не стоило браться за оружие, чтобы потом прятаться по углам. Оставалось одно — перенести действия на территорию противника, то есть в Таяну! И пусть тарскийцы с гоблинами до посинения стерегут Горду, резестанты пройдут через Тахену!
Луи и Рыгор знали, что в Таяне хозяйничают тарскийские ублюдки, а приграничные села опустошены. Хуже, чем есть, уже не будет. Если они пойдут туда, то не только закроют карателям путь во Фронтеру, но и оставят Михая без подкреплений. Но вот как при этом уцелеть и нанести ощутимый вред противнику? Луи располагал двумя с лишним сотнями обстрелянных и умелых воинов, а после успешного нападения на тарскийский обоз у них появилось какое-то количество легких пушек, но большинство армии составляли вчерашние крестьяне, и делать из них солдат было некогда, да и амуниции и оружия не хватало. Ко всему южная Таяна представляла собой холмистую степь, перемежаемую небольшими перелесками и мелкими речонками, где укрыться не было никакой возможности. Правда, за Геланью шли дремучие леса, но там резестантам делать было нечего — основные силы тарскийцев располагались недалеко от Гремихи, и, возможно, именно там устроили то капище, о котором говорил Куи.
Капище желательно было разрушить. Луи и Рыгор подозревали, что «рогатые» прекратили шастать по Фронтере именно потому, что стали отправлять свои мерзкие обряды в одном месте и что именно там и сгинули обитатели таянских деревень и городков. Это подлое место нужно было еще найти, и надеяться на помощь Прашинко и Кэриуна не приходилось — Таяна была для них отравлена, а власть Сумеречной кончалась у болот, так что рассчитывать приходилось лишь на себя. Но если они не оттянут на себя резервы Годоя и не разрушат проклятый храм, Рене и Феликсу несдобровать. Да и самих повстанцев не оставят в покое, слишком много неприятностей они причинили узурпатору. Что ж, каждый должен делать то, что может, а фронтерские резестанты могли незаметно проникнуть в Таяну и поднять там немалый шум.
То, что родилось в головах Луи и Рыгора, безусловно, повергло бы в ужас любого ученого стратега, но атамана и принца сие не заботило. Главное, чтобы их детище помогло отбить в степи атаку регулярных тарскийских и гоблинских частей. Нужно было обороняться от превосходящих сил противника и при этом не стоять на одном месте? Но крепость строить некогда, да и с собой ее не увезешь… А что увезешь?! То, что Луи нацарапал ножом на столешнице в том доме, где они зимовали, выглядело довольно дико, но Рыгор все понял с лету. Бывший войт сгреб принца в медвежьи объятия и помчался собирать плотников и кузнецов. Работа закипела, и теперь за Луи и Зимным по дороге тянулся невиданного вида обоз, состоявший из прочных повозок, запряженных четверками выносливых крестьянских лошадей. С двух сторон на цепях свешивались толстые дубовые доски, закрывавшие проход под повозками, на дне которых до поры до времени лежали здоровенные деревянные щиты, которые можно было установить и на самих повозках, и между ними. В довершение всего эти чудища — на некоторых из телег были установлены захваченные по осени пушки — были скреплены между собой длинными железными цепями.
Вожди резестантов сошлись на том, что, когда они выйдут в холмы, двигаться нужно будет по четыре запряжки в ряд, причем крайние ряды будут длиннее внутренних, чтобы при необходимости быстро перестроиться в боевой порядок. Две с половиной сотни опытных кавалеристов, сопровождавших повозки, должны были при этом действовать по обстановке, ну а на марше их делом будет разведка. Крестьянской же пехоте надлежало действовать под прикрытием повозок, на которые Луи и Рыгор и возлагали главную надежду.
Принц и войт долго думали, сколько людей посадить на каждую повозку, и наконец сошлись на десятке, в котором каждый дополнял другого. Дело ездового было следить за лошадьми, стрелков — по возможности удерживать врага на расстоянии, а вот для ближнего боя Рыгор удумал нечто совершенно чудовищное, что могло прийти в голову лишь доведенному до крайности крестьянину. Учить вчерашних пахарей, пастухов да кузнецов орудовать шпагами и мечами было некогда, да и в схватке с более опытными противниками они были бы обречены, но когда в мужицких руках знакомое орудие, лучше означенному мужику на дороге не попадаться! Даже Луи стало как-то неуютно, когда он увидел изготовленные по приказу Рыгора тяжеленные цепы, подвижная часть которых была окована железом. Зато длинные пики с крюком, которым можно свалить всадника с седла, придумал Луи. Вернее, не то чтобы придумал, просто вспомнил, что в стародавние времена, когда еще не было пороха и рыцари таскали на себе пуды железа, такие крючья использовались вовсю. Впрочем, цепами и пиками резестанты не ограничивались. В ход шло все от самодельных луков и арбалетов до пересаженных наподобие пик кос, дубин и раскопанных по подвалам захолустных фронтерских замков мечей.
Вооружались и тренировались до середины месяца Иноходца, и вот наконец пришла пора показать себя в деле…
Глава 27
Небо было пустым и серым, даже птицы, и те над Вархой больше не летали. Базилек смотрел из окна, как по груде камней, сваленных в углу небольшого садика, стекает вода. Он был совсем один, и он ничего не знал о том, что происходило за пределами дома и двора, с двух сторон ограниченных высоченной крепостной стеной, а с двух — высоким забором. Раньше бывшему императору хотя бы позволяли подниматься на стену и смотреть на Гану и зеленеющие леса, но потом что-то произошло. Его зять вернулся из своей ежедневной отлучки на берег с горящими глазами, но на расспросы не ответил ни свекру, ни Валле, на которую так рявкнул, что бедняжка совсем растерялась. Когда-то недруги императорской фамилии язвили, что Бернар живет с коронэлем в юбке, а думает о смазливых корнетах. Стоило Валле потерять свою значимость, как муж из нежного и податливого превратился в грубого и злого, словно в случившемся был виноват кто-то другой. Ведь это Бернар настоял на сговоре с Годоем, хотя Эллари всегда восхищался Счастливчиком Рене и говорил, что с Эландом нужно дружить, потому что там арцийской крови уцелело больше, чем в самой Арции. Эллари никогда бы не позволил так себя обмануть, а он, Базилек? Почему он позволил сослать сына брата, кому мальчик мешал?
Раньше Базилеку было некогда думать, он едва успевал подписывать подсунутые сначала супругой, а потом зятем и дочерью бумаги и говорить подсказанные слова. А вот в Вархе, в Вархе бывший властелин Арции день за днем перебрал свою жизнь и пришел к выводу, что лучше бы ее и не было. Он не знал, что произошло, где Валла и остальные, куда делись зять и добряк-комендант. В их последнюю встречу Бернар ничего не рассказал, только пришел на ночь глядя и, став таким же ласковым, как и раньше, улестил Валлу и увел ее к себе. Базилек был рад примирению супругов, а они примирились, иначе дочка бы вернулась. Подождав немного, он лег спать и проснулся в холодном поту от ужаса.
Вроде бы ничего не произошло. Было тихо, масло в лампе прогорело и кончилось, за окнами разливалась белесая мгла. Базилек встал, дошел до окна — туман, плотный, как творог, застилал все. Стыдясь своего ужаса, бывший император на скорую руку оделся и попробовал открыть дверь — та не поддавалась. Базилек знал, что ее не запирали, их свободы внутри крепости никто не ограничивал. Еще больше испугавшись, император начал колотить в дверь кулаками и ногами и кричать, призывая на помощь обычно прохаживающихся по стене воинов. Ответа не было, проклятый туман глушил все звуки. Сбив до крови кулаки и сорвав голос, Базилек опустился на пол и заплакал. К нему так никто и не пришел. Как-то ему удалось задремать. Когда он открыл глаза, за окном был серый промозглый день, дверь по-прежнему была закрыта.
Кое-как приведя себя в порядок, пленник попробовал вновь достучаться хотя бы до кого-нибудь. Бесполезно. Он побрел назад в комнаты, перекусил вчерашним холодным мясом и принялся ждать неизвестно чего. Наконец послышались шаги, и вошел кто-то неизвестный в монашеском балахоне. Очень тихим голосом он сообщил, что крепость перешла в руки какого-то ордена — названия Базилек не расслышал, но что ему, Базилеку, никто не причинит вреда и он может не беспокоиться за свою судьбу. Предвосхищая его вопрос о дочери, внуке и зяте, монах сказал, что те уехали вместе с эландским гарнизоном, поручив клирикам заботиться об отце… Это на них походило, и Базилек немного успокоился. Ему оставили его дом, молчаливые люди в белом приносили ему еду и питье, прибирали комнаты, но ничего не говорили. Видимо, вступая в этот орден, давали обет молчания. Дни шли за днями. Прошла осень, затем зима… Бывшему императору казалось, что с той самой ночи небо над Вархой ни разу не было ясным. Бедняга потерял даже ту малость, которую ему оставили эландцы, — возможность говорить с людьми и смотреть на реку. Только дом и чахлый садик с вечно плачущей каменной горкой.
Несколько раз приходил давешний монах, чьего лица Базилек так и не видел, он осведомлялся о здоровье императора. Это, похоже, его действительно заботило. Когда зимой то ли пленник, то ли гость начал кашлять, монах зачастил, отпаивая больного какими-то снадобьями, а потом пустив в ход какое-то колдовство, после которого кашель как рукой сняло, а волосы императора совсем побелели. Затем Базилека вновь предоставили самому себе, и, наверное, это было самым страшным, что с ним могли сделать. Даже на его просьбы посетить крепостной иглеций, и то отвечали молчаливым отказом. Видимо, молитвы в храме были прерогативой лишь членов ордена. Император пробовал молиться и в доме, и в садике, но у него ничего не получалось. Серые небеса молчали.
Базилек был слабым человеком, всю жизнь он прятался за кого-то — за брата, отца, жену, зятя… Сейчас можно было спрятаться только за Бога, но тот не отвечал, и бывший владыка Арции не выдержал. Когда молчаливый прислужник принес ужин, он не сразу нашел Базилека. Тот умудрился открыть подвальный люк, приладить веревку к его кольцу и спрыгнуть вниз. Прислужник с ужасом смотрел на успевшее окоченеть тело. Шаддур ка Ройгу Исстисс виновных не пощадит…
— Я пришел сразу же, как смог, — Прашинко виновато взглянул на Рене из-под опущенных ресниц, — ты же знаешь, что зимой у меня совершенно нет сил.
— Никто тебя и не винит, наоборот, спасибо тебе, — Аррой сумел выдавить из себя улыбку, — все в порядке. Тем паче что я уже знал, что стражи Горды погибли… А вот за известия от Луи и Лупе спасибо. Это очень важно.
— Правда? Тогда я возвращаюсь, — пылевичок грустно вздохнул, — мы ничего не смогли сделать, они протолкнули Осенний Кошмар зимой, когда ни у Леса, ни у Болот нет сил, а Стражи не выдержали.
— Рано или поздно это должно было произойти. Ты передашь Сумеречной и Рыгору, что я просил?
— Конечно, — Прашинко кивнул и исчез.
— Вот так, дружище, — промолвил герцог Эланда, разглядывая собственную руку, — надо бы хуже, да некуда…
— Никогда не стоит отчаиваться, — ответствовал Жан-Флорентин, важно переползая с браслета на изящную нефритовую чернильницу и устраиваясь на ее краешке, — мы должны победить, значит, мы победим.
— Твоими бы устами… Скорее всего то, что сказал этот Гонтран, — правда, я склонен ему верить. Я помню его, он мне не понравился, но в уме ему не откажешь.
— Да, по всем признакам это был человек компетентный и способный логически мыслить.
— Жан-Флорентин!
— Я слушаю.
— Ты понимаешь, что нам нужно как-то защитить Кантиску и уничтожить это капище? И… Великие Братья! Я знаю, где оно! Варха!
— Да, это весьма вероятно, — согласился жаб, — хотя я бы не исключил и другие возможности… Скорее всего подобных мест два, а возможно, и более. А вот и Шандер.
— Опять ходил в разведку, — Рене укоризненно покачал головой, — так не терпится шею сломать?
— А что мне остается делать? — пожал плечами Гардани. — Тебя охранять — что воду решетом носить, одна надежда — случись что, сам отобьешься… Марциал велел всем маркитанткам выметаться из лагеря до конца месяца Иноходца.
— Значит, у нас остался месяц или около того, пока соберутся, пока летний лагерь разобьют…
— Похоже, — граф Гардани поднял черные глаза и внимательно взглянул на Рене, — что-нибудь случилось? И наверняка поганое?
— Достаточно, — согласился адмирал.
— Приходил Прашинко, — сообщил Жан-Флорентин, — он рассказал, что некий судебный маг, находившийся в оппозиции к тирану, утверждает, что Годой планирует этим летом захватить Кантиску и что в Таяне появился некий храм, аккумулирующий силу для Белого Оленя…
— Этому магу можно верить?
— Так, по крайней мере, утверждает…
— Помолчи, — неожиданно резко прикрикнул Аррой, — Шани, этим сведениям можно доверять. За них ручается, гм… Болотница за них ручается, но я звал тебя не за этим. Тебе придется съездить в Эр-Атэв.
— Сейчас?! — граф казался ошеломленным.
— Именно сейчас, — да не страдай так, к самому интересному ты вернешься. Пойми, что больше мне послать некого. Клирики с атэвами — как кошки с собаками. Маринеры мои тоже, а ты с Майхубом поладишь. А теперь прости. Давай расстанемся на пару ор — мне нужно написать письмо, тебе — собраться. Белка пока поживет у меня, с Герикой и Ри она дружит.
— Я еду сегодня?
— Да. Шани, это очень важно, намного важнее, чем подглядывать за маркитантками.
Шандер повернулся и быстро вышел.
— Ну и что это все означает? — Жан-Флорентин был не на шутку возмущен. — Ты мой сюзерен, но это не дает тебе права обрывать меня на полуслове.
— А до тебя не дошло, что ты мог натворить?
— Меня возмущает твой тон…
— А меня — твоя беспардонность. Ладно, успокойся… Я оборвал тебя, потому что боялся, что ты произнесешь имя Лупе.
— Ну и что? — не понял жаб.
— Великие Братья, — Рене скрипнул зубами, — и ты еще берешься рассуждать о любви! Неужели до тебя до сих пор не дошло, что Шани любит Лупе, а она сейчас с другим. С нашим другом и союзником!
— Это не имеет никакого значения. Во-первых, от этой любви, в отличие от предсказанной тебе Болотной матушкой, ничего не зависит, во-вторых, Лупе не единственная женщина. Я видел ее, и я знаю каноны человеческой красоты, до Иланы или Герики ей далеко.
— Для него она единственная! Не понимаешь? — Рене махнул рукой. — Значит, и не поймешь. Только прошу тебя, молчи. Ты ничего не знаешь.
— Но я знаю, — уперся жаб, — и к тому же лгать друзьям бесчестно. Наш долг открыть ему глаза.
— Чтобы потом ему же их закрыть. В гробу — он не переживет этого, неужели непонятно. Нет, вешаться Шани не будет, но полезет на рожон и сложит голову. Ты этого хочешь?
— Сильная натура переживет любое потрясение и лишь закалится в несчастьях, — стоял на своем Жан-Флорентин.
— Хорошо, — устало вздохнул Аррой, — ты мне все уши прожужжал, что я — твой сюзерен. Так вот, я ЗАПРЕЩАЮ тебе разговаривать с Шандером и с кем бы то ни было о Лупе и Луи. Понял?
— Понял, — буркнул полиловевший со злости жаб.
— Ладно, не сердись, ты по-своему прав, но правда не всегда бывает кстати. И… Что ни делается, то к лучшему. Дружба Майхуба нам действительно нужна позарез. Если все кончится плохо, а такое нельзя исключить…
— Теоретически нельзя исключать ничего, — Жан-Флорентин сменил гнев на милость и был готов продолжать беседу.
— Именно, так вот, если мы проиграем, Майхуб останется единственным, кто сможет встать на пути у этой нечисти, а без советов Шандера он наверняка наступит на те же грабли, что и мы. И, Проклятый меня побери, я хочу, чтобы Шани остался жив! Это будет справедливо.
— Справедливо будет, если вы все выживете и к тому же победите, — буркнул Жан-Флорентин.
Шаддур ка Ройгу Исстисс, вот уже сорок лет возглавлявший Орден Тумана, не страдал ни суевериями, ни излишней мнительностью, но в некоторые вещи, поведанные Древними, верил. В частности, Шаддур был глубоко убежден, что старинное тарскийское пророчество о том, что явлению Младенца предшествует гибель в одно лето Трех Великих Владык, справедливо. Именно поэтому его, в отличие от большинства его сподвижников, не удивила гибель ребенка Герики. Условие еще не исполнилось, и винить в этом было некого, кроме их самих.
Первоначально Шаддур полагал, что под тремя владыками подразумеваются Марко, Рене и Базилек и все случится еще в прошлом году. Глава ройгианцев отнюдь не собирался ждать у моря погоды. Три смерти сильных мира сего должны были стать великими свечами на алтаре Ройгу, но Рене по глупости Годоя вырвался из ловушки и оказался недосягаем. Именно тогда Шаддур понял, что нужно ждать. Убить Базилека и Марко, когда тот выполнит свою миссию, казалось делом нехитрым, но опять-таки вмешалась судьба. Марко пришлось превратить в сосуд для Молчаливого,[123] поглотив при этом его душу, а тело короля убила сорвавшаяся с цепи рысь Стефана. На трон взошел Годой, и тут Шаддур ка Ройгу понял, что Младенец будет рожден лишь после того, как души Рене, Базилека и Годоя покинут Тарру, причем (это было очень важно!) в одно лето, каковым Древние считали время между двумя снегами — прошлым и грядущим.
Именно поэтому захваченный вместе с семейством бывший император Арции не нашел свой конец на алтаре Ройгу, как его недалекий зять и его семья. Ведь погибни Базилек раньше срока, условие опять бы не было выполнено. Конечно, оставались еще калиф Майхуб, император желтого Канг-Хаона, южные короли и герцоги, но глава ройгианцев полагал, что речь шла о владыках тех мест, которые некогда облюбовал Ройгу. Шаддур не сомневался, что он своевременно сможет уничтожить ничего не подозревающего Годоя, Базилек смирно сидел в своей клетке, оставался Рене, справиться с которым никак не удавалось. Для себя ройгианец решил, что как только эландец сложит свою седую голову, он, Шаддур, прикончит бывшего владыку Арции, а затем и Годоя, после чего воспоследуют ожидаемые знамения, и только после этого можно будет вплотную заняться Эстель Оскорой, благо дух Ройгу после смерти Марко свободен и силен.
Однако никчемный арциец своей смертью спутал все карты. Правда, лето только начиналось, но нужно было спешить. Рене и Михай должны погибнуть, и лучше всего будет, если они уничтожат друг друга. Господин Шаддур знал, что Годой сейчас у Кантиски. Нужно, чтобы город был взят как можно скорее, а армии Михая повернули на Эланд…
Господин Шаддур прошелся по древним камням Вархи. Хорошее место, когда-нибудь тут будет Великий храм во имя Величайшего. Он привык к этому месту, где уже наполнена одна из Больших Чаш. Жаль, но ее придется потратить на Кантиску. Хватит ждать и надеяться на никчемное человеческое оружие. Смерть Базилека — знамение Начала, и его, Шаддура, дело довести все до Конца. Хорошо, что он не послушался уговоров Годоя и смел-таки проклятых Всадников, хоть это и обошлось потерей шести адептов высшей степени посвящения (к слову сказать, мечтавших о гривне ка Ройгу Исстисс) и полностью вычерпало Чашу, наполненную прошлым летом. Ройгианец задумался — от того, на что он решится, зависит слишком многое. Дожидаться конца войны или действовать прямо сейчас? Пустить в ход всю мощь? Раскрыть тщательно скрываемое множество веков? И если рискнуть, как быть с Вархой? Слишком много тут такого, что нельзя оставлять без присмотра. Нет, люди не страшны, а вот появившиеся у Явеллы эльфы и Рене с его непонятной силой… Да и собратья по Ордену, зарящиеся на его титул, могут попробовать в его отсутствие завладеть тем, чем им владеть не положено. Да, Варху придется закрыть, хоть это и потребует определенных сил. Что ж, до его возвращения пополнять Чашу будут «жнецы» Малого храма…
Господин Шаддур любовно потрогал гривну на шее. Насколько все же бесполезны принятые у большинства народов символы власти — короны, скипетры, державы… Гривна ка Исстисс не только облегчает путь Слепых Зеркал, но и будит память Древней Силы, без которой даже Великой Чаши, и той недостаточно, чтобы сделать то, что ему удалось (и вовремя!) сотворить с башней Девы и что он сделает с Вархой! А вот слишком много возомнивший о себе Кавот попробовал проделать то же с Вратами Воина, и где он теперь? Правда, ему кто-то и очень вовремя помешал… — на тонких губах Шаддура появилось подобие улыбки. Он решительно надел монашеский балахон и опустил капюшон — арцийцам до поры до времени его глаза видеть совсем необязательно. Глава ройгианцев не любил путешествий, но он не мог себе позволить сидеть и ждать, когда Годой управится с эландским выскочкой. Шаддур задумчиво потрогал рукой гривну: может, пройти путем Зеркал? Нет, не стоит… Это заберет слишком много драгоценной силы, да и дорога эта не столь уж и безопасна. Придется все же путешествовать обычным способом, благо время позволяет: Годой собирается быть под стенами Кантиски не раньше месяца Влюбленных. Заодно он прихватит с собой и засевшего в Высоком Замке господина Улло и его подручных, в последнее время затеявших собственную игру, ну а остальные соратнички пускай посидят в Вархе и подумают о Вечном. Им полезно. Проследить за Таяной вполне в состоянии и этот приятель Годоя, и принцесса Илана, от них, по крайней мере, не воспоследует никаких неприятных неожиданностей. Таяна и Тарска уже дали все, что могли, теперь игра переносится в Арцию…
Конечно, Годой вряд ли обрадуется появлению Союзников, но стоит ли думать о чувствах того, что станет очередным камнем в стене будущего величия… Отец не страшен и не столь уж необходим, важна дочь, но до нее еще черед дойдет. Сначала Трое Владык, вернее двое, потому что никчемный Базилек своей смертью дал толчок обвалу, которого ждали тысячелетия…
Отзыва не было, но Роман и не рассчитывал обнаружить в этих местах кого-то из Хранителей. Сумеречная ясно сказала, что севернее Горды никого не осталось. Да и в Последних горах и в Ларгах Роман не ощутил даже отзвука их присутствия. Видимо, Ройгу и сородичи эльфов не могли соседствовать, даже когда Белый Олень был слаб. Связываться же с местными духами Роман не решился, как знать, сумеет ли он удержать их в узде и не кинутся ли они ябедничать своим рогатым покровителям. Если пылевичок Прашинко верой и правдой служил противникам Ройгу, то какой-нибудь его горный собрат вполне мог оказаться в другом лагере. Однако сейчас они достаточно удалились от Корбутских гор, и Роман раз за разом прощупывал окрестности, ожидая сам не зная чего.
Армия южных гоблинов медленно, но уверенно двигалась вперед, и каждый день, проведенный с нею, для Романа был пыткой. Эльф по своей натуре был одиночкой, привыкшим полагаться во всем на самого себя, отвечать за других ему не доводилось. Его дело было разузнать о том, что занимало Эмзара и Уанна с Преступившими, а что уж те делали с полученными сведениями, разведчика не заботило — его ждала новая дорога. Конечно, либру приходилось иметь дело с самыми различными созданиями, некоторые из них на время становились спутниками и соратниками, но все это было не то… Теперь же на голову Рамиэрля из Дома Розы свалилось двадцать с лишним тысяч гоблинов, которые к тому же не имели никакого представления ни о стратегии и тактике, ни о воинской дисциплине. Они искренне хотели спасти мир от ройгианской скверны и помочь наследнику Инты, они были отменными охотниками, опытными следопытами, бесстрашными вогоражами, пастухами, берущими «на нож» волка, но они не были армией. В своем большинстве южные гоблины были такими же одиночками, как и сам Роман, которому предстояло вести их в бой, и это было ужасно.
Роман был прекрасным разведчиком, но в военном деле разбирался весьма слабо. Его волновали исходы битв, от которых зависела обстановка в Благодатных землях, но применял ли кто-то из воюющих двойной охват противника или добивался успеха, используя тактику клина, эльфа не интересовало. Да и в современном оружии он разбирался постольку-поскольку. Артиллерия, занимавшая все большее место в умах арцийских стратегов, для Романа была темным лесом и даже хуже, потому как в лесу эльф никогда не растеряется. Короче, Роман, хоть и сохранял уверенный вид, чувствовал себя крайне неуютно. Единственным светлым пятном в ситуации было посетившее эльфа у Ночной Обители озарение, когда он, подняв выроненную убитым Граанчем чупагу, вручил ее Рэнноку, озаботившись тем, чтобы она вспыхнула почти неотличимым от прежнего синим эльфийским огнем, едва только руки отшельника сжали рукоятку. Вошедший таким странным образом в должность Рэннок оказался неоценимым помощником.
Вдвоем они кое-как разбили добровольцев на сотни и десятки и попытались вдолбить им азы воинского искусства, в чем немалую помощь оказали четверо уверовавших воинов изгнанного с позором северянина, жаждущих искупить прошлые заблуждения кровью. Их бывший предводитель, к слову сказать, по требованию Рэннока был тайно задержан и до поры до времени заперт под надежным присмотром, дабы ройгианцы слишком рано не прознали о постигшей их на юге незадаче. Зато другая великая мысль, придавшая южному ополчению сходство с армией, принадлежала лично Роману. Криза и Гредда с помощью самого Рамиэрля сшили несколько знамен, украшенных изображением птиц с Седого поля, а из странной серебристой травы было изготовлено некое подобие атэвского бунчука. Затем окрыленный успехом Роман придумал дать новоявленным воинам опознавательные знаки в виде все тех же птиц. Теперь начальник над тысячей носил на груди семь серебристых силуэтов, сотник довольствовался пятью, десятник тремя, а рядовой одной. Гоблины несказанно возлюбили свои эмблемы, сразу же выделявшие их среди соплеменников, остающихся дома.
Сборы не затянулись. Горцы привыкли надолго покидать родной очаг, все необходимое нося в заплечных кожаных мешках. К тому же торопила приближающаяся весна. Нужно было покинуть Корбут, пока холод еще скрепляет дороги, и постараться не очень отставать от вышедших раньше северян. Роман рассчитывал вести своих людей скрытно, при необходимости маскируя их под армию, спешащую на соединение с Годоем. От Горды он намеревался через Сумеречную послать весточку Рене и получить от него хоть какие-то указания. Ничего более умного ни он, ни Рэннок придумать не могли. Старый отшельник оказался на удивление мудрым и рассудительным во всем, что касалось организации похода, но о делах военных знал еще меньше Романа.
К счастью, начало кампании было удачным. Они шли быстро, передвигаясь все больше ночами. Сначала местность была пустынной, затем стали попадаться деревни и хутора, но их обитатели не имели ни малейшего желания связываться с марширующими гоблинами. Горная армия молча шла навстречу весне. Днем уже начинало припекать, снег стал синим и тяжелым, а на красном кустарнике, в изобилии росшем в этих местах, проклюнулись пушистые серебристые и золотые сережки, которые особенно радовали Кризу. Предприимчивая спутница Романа и слушать не пожелала о том, что останется дома с матерью, без единого упрека собравшей в дорогу мужа и сына. Правда, одиночество Гредды делили Симон, страстно заинтересовавшийся корбутскими целебными травами, свихнувшаяся от пережитого ужаса Янка и младенец, уход за которым добросердечная орка взвалила на себя.
Роман не преминул сообщить Кризе, что судьба послала в их дом сына того самого красавца, чей облик так поразил девушку у Ночной Обители. Сообщил, а потом целый день ходил с неприятным осадком на душе, вспоминая, как Криза вспыхнула, а потом делано равнодушным тоном сказала, что надо бы разыскать отца и сказать ему о рождении сына и о том, где тот находится. Впрочем, Криза была права, Уррик должен знать правду, но гоблинский офицер сейчас наверняка находился вне досягаемости в ставке Годоя, так что объяснение с ним, равно как и сердечные дела Кризы, ждали своего часа. Пока же девушка и ее брат взвалили на себя хлопотную и важную службу аюдантов и справлялись с ней очень даже неплохо.
Гоблины привыкли все свое носить с собой и лошадей не жаловали, а создавать обоз накануне весенней распутицы было бы неуместно, не говоря о том, что отбирать у крестьян их кормильцев эльфу не хотелось, так что единственными конями в отряде оставались Перла и Топаз. Кобылица смирилась с Кризой с той же покорностью судьбе, с какой прежняя Герика смирялась с очередным женихом. Юная орка показала себя заправской наездницей, и все распоряжения от Романа и Рэннока к новоявленным офицерам, будь они в авангарде или арьергарде, доставлялись незамедлительно. Топаз же по-прежнему подчинялся лишь своему хозяину, который, не желая быть еще более белой вороной среди своих новых соратников, упрямо шел пешком. Конь ему был нужен лишь для разведки, когда эльф отправлялся вперед, посмотреть, свободна ли дорога. Оказавшись в седле и не чувствуя за спиной мерной поступи горцев, Роман оживал и с наслаждением подставлял лицо встречному ветру. Они с Топазом легко покрывали весу за весой, иногда останавливаясь, чтобы прислушаться и присмотреться. В эти минуты Роман вновь чувствовал себя самим собой, Рамиэрлем-разведчиком, а не гоблинским генералом.
Вот и сегодня, объезжая по широкому полукругу слегка холмистую долину, которую им предстояло пройти за ночь, чтобы разбить дневной лагерь в синевшем на горизонте сосновом лесу, Роман не видел ничего необычного. Несколько довольно небольших деревень, все еще замерзшая река, холм, увенчанный одиноким сломанным деревом. Никаких следов Хранителей или Хозяев, никаких следов магии.
Топаз заметил больше. Мягкие ноздри жеребца напряженно ловили теплый ветер, затем конь обернулся и ударил о землю ногой. Топаз знал, что, почуяв собратьев, он не имеет права выдать себя ржанием, но должен оповестить хозяина. Кроме того, бывалый разведчик, Топаз каким-то образом отличал никому не нужных крестьянских и купеческих лошадок от коней, чьи всадники могли представлять интерес или угрозу. Роман полностью полагался в таких вопросах на суждения своего четвероногого товарища.
— Говоришь, там кто-то, на кого следует взглянуть? — Роман проверил, как ходит шпага в ножнах и на месте ли метательные кинжалы. — Ну что ж, давай проверим…
Белоснежная кобылица остановилась, не желая двигаться дальше. Нанниэль удивленно огляделась, она никогда не была в этих краях. Узкое ущелье. На дне бежит поток, вдоль него змеится тропа. Кое-где еще белеют снежные островки, сквозь которые пробиваются отважные темно-синие цветы. Тихо, даже слишком тихо… Почему же упрямится Льдинка? Эльфийка соскочила с лошади и попробовала повести ее в поводу. Не вышло. Льдинка дрожала всем телом и отказывалась сделать хотя бы шаг. Она не была боевой лошадью, такой, как ее брат Опал или же Топаз и Перла Рамиэрля. Их обучали (в том числе и магическим способом) повиноваться всадникам в любых условиях. Конечно, надо было бы взять с собой Рубина Эанке, но Нанниэль боялась всего, связанного с покойной дочерью, и отправилась на поиски Эмзара на своей лошадке, теперь вышедшей из повиновения.
Немного подумав, Водяная Лилия повернула назад и, проехав где-то с треть весы, обнаружила небольшую поляну у устья впадающего в безымянную речку ручья. Прикинув, что она не так уж и рискует, оставляя здесь Льдинку, Нанниэль привязала кобылицу и решила отправиться вперед, посмотреть, что же там творится. Свернуть с дороги эльфийка не могла, так как единственной возможностью обнаружить Эмзара для нее было пройти по его следу. Стоило с него сойти, и ей пришлось бы искать короля Лебедей по всей Тарре.
Когда стало ясно, что Лебеди под водительством Снежного Крыла покидают Убежище, Нанниэль сотворила заклятье, почитающееся для Дочерей Звезд постыдным.
Она вынула следы Эмзара и его коня и, пустив в ход собственную кровь и когда-то давным-давно раздобытую прядь темных волос, сотворила амулет, наливавшийся теплом, когда она шла по месту, где когда-то проходил или же проезжал Эмзар. Подобное выслеживание у эльфов считалось верхом неприличия, сотворение такого артефакта допускалось лишь по просьбе того, по чьим следам собираются пройти, но Нанниэль не могла поступить иначе. Она должна была знать, что сможет отыскать Эмзара. И вот теперь глупая лошадь лишает ее этой возможности.
Вздохнув, Водяная Лилия зашагала вперед и вскоре поняла, что Льдинка не так уж и глупа. Ощущение давящей тяжести и обволакивающего сырого холода было отвратительным, но Нанниэль слишком долго была одинока, чтобы отступить. Она шла, стиснув зубы, по лесу, в котором не было ни птиц, ни насекомых, и вскоре выбралась на небольшую скальную площадку. Внизу виднелась широкая, но неглубокая котловина, посредине которой стояло самое мерзкое сооружение, которое можно себе представить. По крайней мере, эльфийке показалось именно так, хотя с точки зрения цвета, пропорций и размера здание было даже красивым. Высокое, с узкими игольчатыми башнями и стрельчатыми окнами, оно словно бы вырастало из клубящейся по дну котловины мглы.
Чувства отвращения и страха, захватившие вдову Астена, гнали ее прочь от этого гиблого места, но какое-то нездоровое, мучительное любопытство приковало женщину к земле. В гнетущей тишине внезапно раздались ритмичные жутковатые звуки, похожие на завывание своры, загоняющей зверя, и Нанниэль, сама не понимая почему, принялась торопливо спускаться вниз, все же не забыв окутать себя отводящим глаза заклятием. Она шла на звук, который все приближался… Наконец эльфийка оказалась на площади перед храмом. Двери были закрыты, вокруг не было ни души. Примостившись за невысокой изящной колонной, увенчанной ветвистыми оленьими рогами, сделанными все из того же камня, Водяная Лилия ждала. Лай раздавался уже совсем близко, но сначала на площадь высыпало несколько десятков людей. Мужчин и старух среди них не было — только молодые женщины, девочки-подростки и дети. Видимо, они пришли издалека, ноги некоторых были стерты в кровь, лица измождены, и на них застыл ужас.
Нанниэль видела, как беглецы бестолково затоптались по площади, и в это время с трех сторон, сжимая невидимое кольцо, появились огромные бледные собаки. Дойдя до какой-то, ведомой лишь им границы, свора остановилась, явно чего-то ожидая. И тут раскрылись двери храма, и оттуда выступило несколько фигур в светло-серых балахонах, между которыми шли, странно и диковато улыбаясь, три молодых нобиля. Одна из серых фигур молча обошла замерших девочек и указала на троих. Нобили, все с теми же застывшими улыбками, двинулись вперед, схватили избранниц и повлекли в храм. Две шли молча и покорно, словно овцы на бойню, но третья — рыженькая толстушка — внезапно дико завизжала и, извернувшись, ударила своего стража ногой по колену, вырвалась и бросилась наутек, смешно переваливаясь. Двое остальных этого даже не заметили. Дотащив своих пленниц до плоского камня, видимо исполнявшего обязанности жертвенника, они рывком забросили на него девушек, сорвали с них одежду и замерли, поджидая отставшего.
Рыженькая все еще бежала, а за ней, медленно, по волоску, но неотвратимо приближаясь, двигались чудовищные собаки, за которыми следовало пятеро или шестеро закутанных в молочные плащи охотников. Им ничего не стоило схватить жертву сразу же, но, видимо, погоня их забавляла, так как они позволили девушке добежать до края котловины, заканчивающейся отвесной скальной стеной. Девушка прижалась спиной к шероховатому камню, она задыхалась, губы ее были искусаны до крови. Но она все еще не сдавалась. Нанниэль с ужасом и жалостью наблюдала, как беглянка наклонилась и подняла довольно увесистый булыжник с острыми краями, видимо намереваясь подороже продать свою жизнь.
Собаки и охотники остановились и расступились, давая проход оставшемуся без дамы нобилю. Тот, так и не согнав с лица усмешки, пошел вперед, протягивая сильные руки. Девчонка метнула камень, который угодил смеющемуся в грудь. Удар был не слабый, но тот даже не вздрогнул. Между ним и рыженькой оставалось не больше шага, когда Водяная Лилия ударила. Она не думала, что сделает это, она вообще ничего не думала, но Зло, с которым она столкнулась, разбудило в ней то, что до этого буйно проросло в ее сыне и муже, за что она их осуждала. Водяная Лилия не смогла вынести чужих страданий и бросилась на помощь, не думая о себе. Она была одна, а противников… Псов десятка полтора, с полдюжины загонщиков и столько же жрецов. Много, очень много даже для сильного мага.
В свое время Астен с трудом справился с Охотником Ройгу, но в Малом храме адептов такого ранга не было: чтобы наполнять Чашу за счет детей и молодых женщин, маги высоких степеней посвящения не требовались, да и Охотники, в последнее время питавшиеся Силой Вархи, после заклятья Шаддура изрядно ослабели. К тому же на стороне Нанниэли была внезапность. Впрочем, эльфийка ни о чем таком не знала. Она сделала то, что не могла не сделать, не задумываясь ни о причинах, ни о следствиях…
Смеющийся остановился, словно налетел на незримую стену, а затем в жутких корчах свалился на землю. Свора резко обернулась, и Нанниэль, сама не ведая, что творит, выступила вперед. Нанесенный ею удар разрушил чары прикрытия, о которых она совсем позабыла, и теперь все: и враги, и жертвы — могли видеть ее. Первыми бросились вперед собаки, но Нанниэль была сильной волшебницей, ненамного уступавшей (если уступавшей) дочери. Первые два пса, глухо взвыв, ткнулись оскаленными пастями в каменные плиты, еще шесть или семь остановились и начали судорожно кататься по земле, окруженные язвящими их голубыми искрами. Светящихся синих точек становилось все больше, они охватили всю свору, перекинулись на стоявших позади Охотников, облепили светло-серые фигуры жрецов. Те, правда, довольно быстро их погасили, но Нанниэль, собравшись с силами, вызвала ясное голубое пламя, которое сначала окружило ее кольцом, а затем разомкнулось и, превратившись в огненный вал, пошло вперед.
Первыми погибли собаки, так и не сошедшие с места, затем наступил черед двух Охотников, но остальные, произведя какие-то пассы, остановили эльфийский огонь. На какое-то время все замерло. Силы эльфийки таяли, но и Охотники были на пределе, они уже не нападали, а лишь вяло огрызались, выгадывая время, — она чувствовала, что вскоре произойдет нечто, что придаст им силы. Этого было нельзя допустить, она не задумывалась почему, а просто знала, что в ее руках не просто жизни двух десятков смертных, которых она всегда презирала, а нечто важное, от чего зависит судьба этого мира и двух существ, вступивших на непонятную ей тропу. Эмзар, всегда занимавший ее мысли, и Рамиэрль, ее сын и сын Астена, который никогда ее не любил и которого не любила она… Оба они поставили Тарру выше клана, она осуждала их, а теперь сделала то, на что, возможно, не решились бы даже они.
Она могла бы бежать, ее вряд ли стали бы преследовать — эльфийка была очень неудобной и опасной добычей, да и охота была не за ней, а за смертными девушками и детьми, без крови которых ройгианские обряды не обретали должной мощи. Но Нанниэль стояла до конца, стояла там, где даже Эмзар наверняка бы отступил, предпочитая спасти часть, а не потерять все.
Жизнь каждого из Детей Звезд — магическая искра, высеченная самим Творцом, и искра эта в руках опытного мага может стать страшным оружием. Нанниэль, могущественная волшебница, добровольно отдавала себя, Бессмертную, Смерти, но высвободившейся при этом магической энергии хватило на то, что свора Ройгу вспыхнула ослепительным пламенем, перекинувшимся на отвратительное капище, присосавшееся к месту Древней Силы.
Дрожащие девушки и детишки с восторженным ужасом наблюдали, как серовато-молочные колонны оплавлялись и таяли, как свечи, гнулись и рассыпались лестницы, котлован затягивался, словно сама земля стремительно залечивала нанесенную ей рану. Наконец вспыхнули и загорелись чудовищные серебристые рога. Нанниэль в последнем усилии подняла к небу руки, и белоснежная молния, сорвавшаяся с ее пальцев, устремилась к пропитанному кровью алтарному камню и разнесла его на тысячи осколков. В тот же момент оцепеневшие от эльфийских чар, но не сломленные ройгианцы в корчах повалились на землю, а чернокудрая красавица пропала, словно бы ее никогда не было.
Нанниэль умерла на маленькой лесной поляне недалеко от Ласковой пущи. Она не выбирала это место, она вообще не думала, куда ее забросит, а действовала, повинуясь тому древнему зову, что гонит любую живую тварь, обладающую волей и гордостью, умирать подальше от чужих глаз. А Нанниэль исчезла с людских глаз именно потому, что умирала. Схватка вычерпала ее до дна.
Позже чудом спасшиеся невинные дети расскажут о явлении Равноапостольной Циалы, грозной и прекрасной, спасшей их от слуг Антипода, и к житию святой добавится еще одна глава, а годовщину этого события циалианцы будут отмечать как великий праздник. Позже ребятишки из лесного села найдут поляну, на которой от снега и до снега цветут странные белые цветы, похожие на водяные лилии, отчего-то выросшие на суше. Несмотря на все усилия узнавшего об этом купца, пожелавшего продать это диво в столицу, растение не желало цвести нигде, кроме одной-единственной ничем не примечательной поляны. Дело кончилось тем, что один новоиспеченный нобиль, будучи родом из этих краев, сделал строптивый цветок своей консигной, которую его прапраправнуки прославят в Войне Нарциссов…
Глава 28
— Утром полезут, глаз даю, — Рыгор Зимный не был напуган, но радости в глазах войта тоже не было.
— Да, не рассчитали чуток, — согласился Луи, — но что теперь поделаешь?
«Чуток» — это было еще мягко сказано: армия резестантов позволила себя самым глупейшим образом загнать в ловушку.
А начиналось все так обнадеживающе! Их появление в Таяне в обход перевала оказалось для годоевцев полной неожиданностью. Первое же нападение на небольшой тарскийский отряд, сопровождающий обоз с фуражом, позволило оценить тактическое творение Луи и Рыгора. Связанные между собой укрепленные повозки могли быть при желании и укреплением и ловушкой. Резестанты с ходу захватили несколько деревень, где жили люди с пустыми от ставшего привычным страха глазами, мимоходом прихлопнули пяток фуражирских отрядов и разгромили два приграничных гарнизона. Оставалось ждать ответного удара, и они его ждали, стараясь не удаляться особенно от дороги на Тахену. Луи и Рыгор намеревались немного пощипать высланный против них отряд, а затем, огрызаясь, уйти в топи, куда за ними полез бы только безумный. Ну а если бы преследователи вошли в раж, то Болотная матушка пропустила бы их в сердце трясин, откуда бы не вышел никто.
План был правильным и хорошим, но увы! Их подвела самонадеянность. Разведчики заметили довольно большой конный отряд, сопровождавший обоз с чем-то интересным, а у Луи было гораздо меньше пушек, чем хотелось бы. По всему выходило, что они вполне успевают уничтожить охрану, захватить груз и отойти до подхода высланных против них войск. Луи и Рыгор действовали из расчета, что основные силы сосредоточены в Гелани и что против них двинут не только конницу, но и гоблинскую пехоту, а посему ждать врага можно лишь назавтра. Они просчитались, или же таянцы оказались столь самонадеянны, что вознамерились расправиться с дерзким отрядом без помощи горцев. Обоз же оказался обманкой. Как только резестанты бросились вперед, охрана, кинув фуры на произвол судьбы, рассыпалась по степи, а в спину нападавшим ударили тарскийские конные тысячи. Судя по всему, на каждого резестанта пришлось три, а то и четыре противника, но Луи не растерялся. Его всадники и несколько повозок с пушками, умело пользуясь каждой складочкой местности, сдерживали тарскийскую конницу (которой, к счастью, было далеко до «Серебряных»), пока возницы, нещадно нахлестывая коней, гнали повозки к довольно высокому холму. Отступавший с основными силами Рыгор быстро, но без суеты заставлял людей делать то, к чему они готовились всю зиму. Повозки, въехав на вершину холма, образовали круг, в котором оставили три прохода — боковые для пехоты и тыльный для конницы, которые прикрыли заранее сработанными четырехугольными щитами. Когда всадники Луи, разрядив последние пистоли чуть ли не в лица врагам, влетели на холм, по преследователям выстрелили из пушек и арбалетов. Тарскийцы остановились, не лезть с разгону на крутой, хорошо укрепленный холм ума у них хватило, тем паче вечерело.
Годоевцы встали походным лагерем на недоступном для стрельбы расстоянии, намертво отрезая резестантов от дороги к спасительным топям и, что было еще печальнее, от воды. Конечно, одну ночь лошади как-нибудь перебьются, но что с ними прикажете делать дальше? И вместе с тем уходить с холма было нельзя — им бы навязали бой в степи, а это было бы еще хуже.
Если бы у резестантов была хорошо обученная пехота, способная отразить кавалерийскую атаку на ровном месте, это еще было бы допустимо, но вчерашние крестьяне, оказавшись лицом к лицу с бешено мчавшейся конницей, могли дрогнуть и растеряться.
— Надо продержаться до завтрашней ночи, — пробормотал Луи, — показать им, что мы не отступим и что у нас есть зубы, вымотать их, а потом попробовать прорваться. Если ударить сверху, может, и получится…
— Половину загубим, — Рыгор сплюнул в костер, — но делать нечего, долго нам тут не просидеть, кони без воды побесятся…
— Хорошо, что у тарскийцев нет пехоты, — заметил Луи.
— И погано, что она есть у нас…
— На повозки посадим.
— Кони быстро устанут… Дывысь, — войт удивленно поднял брови, — шо то вона?
Тут было чему удивиться. Гайда, мирно лежащая у ног хозяина, вдруг отчаянно завиляла пушистым хвостом и, радостно, по-щенячьи повизгивая, заплясала на месте, видимо желая броситься вперед и одновременно робея. Луи не успел даже удивиться, когда из-за повозок выступила стройная фигура. В свете костра сверкнули расплавленным золотом не по-фронтерски длинные волосы, и тут уже Рыгор с криком: «Романэ! Щоб я вмер! То ж дан Роман!», бросился вперед с распростертыми объятиями.
Граф Варшани был приятно возбужден — его хитрость блестяще удалась, и неимоверное мужицкое войско (и какому дураку могло прийти в голову, что им командует арцийский принц?!) было оттеснено от тракта, за которым начинались леса и болота, откуда перепуганных селян было бы весьма трудно выкурить. С другой стороны, тарскиец понимал, что добыча умеет кусаться, а класть без артиллерийской подготовки своих молодцов под безымянной горушкой, когда впереди большая почетная война, он не хотел. Кому захочется, чтобы Кантиска, Гверганда и Идакона достались другим, тогда как твоей добычей станет несколько сотен дурацких повозок и головы никому не известных фронтерских мужиков, у которых хватило наглости действовать от имени убитого в Лагской битве принца? Граф Варшани недаром много лет был правой рукой Михая Годоя, кое в чем он разбираться научился. Его оставили здесь, чтобы Таяна постепенно привыкла, что не Тарска при ней, а она при Тарске, и чтобы бледные не лезли туда, где им делать нечего. Полученный с голубем приказ о необходимости покончить с фронтерским восстанием застал графа во всеоружии, он и сам подумывал о чем-то подобном, особенно после того, как во Фронтере был захвачен обоз с предназначавшимися ему легкими пушками.
Дело казалось нетрудным, хоть и хлопотным. Как только Гремиха очистится от снега, вместе с гоблинами пройти железной метлой по нижней Фронтере, за каждого убитого тарскийца отправлять к «рогатым» сотню заложников, за каждый разграбленный обоз — сжигать село. Пусть поймут, что поднимать хвост на тарскийцев смерти подобно! По прикидкам Варшани, на все про все выходило, что к концу месяца Лебедя Фронтера и Нижняя Арция будут усмирены и он, оставив там южных гоблинов, которые должны подойти со дня на день, вместе с более обученными северянами поступит в распоряжение императора и, возможно, как раз успеет к штурму Кантиски, в котором Варшани очень хотелось поучаствовать.
Однако человек предполагает, а жизнь располагает. Подкрепления из Корбута все не было, зато резестанты каким-то немыслимым образом миновали Гремиху и принялись буянить во вверенной графу Таяне. Это было оскорблением! Варшани решил действовать немедленно. Больше всего он боялся, что армия самозванца успеет удрать тем же путем, каким и появилась. По всему выходило, что Лжелуи привел с собой не более десяти тысяч мужиков на телегах, а значит, пятнадцать тысяч тарскийской и таянской конницы изрубят наглеца в капусту. Хватило бы и пяти, но Варшани решил действовать наверняка, взяв с собой почти всех своих людей. В конце концов, вряд ли в Гелани в его отсутствие произойдет нечто такое, с чем бы не справились эркадные стражники и фискалы. Зато расположившихся в Высоком Замке гоблинов Варшани решил с собой не брать. Во-первых, пешим не угнаться за конными, во-вторых, граф не слишком ладил с начальником горцев, неким Урриком, который хоть и пользовался доверием Михая и Иланы, был созданием крайне неприятным — заносчивым, неразговорчивым и откровенно презирающим и самого Варшани, и его окружение. Пусть сидит в Высоком Замке и гоняет до седьмого пота подошедшее по последнему снегу подкрепление из Северного Корбута. Во время похода на Кантиску без гоблинов не обойтись, а сейчас можно справиться своими силами, да еще позабавиться! Как все-таки здорово, что резестанты сами притащились волку в зубы и не нужно их выкуривать из лесов и болот.
Лишь одно омрачало завтрашний триумф: спешно покидая Гелань, Варшани забыл взять с собой парадный плащ, а значит, придется кого-то за ним посылать, победитель не может вступить в Высокий Замок в ненадлежащем виде, тем паче Михай далеко, а его супруга близко и после родов стала еще красивее…
Рыгор, дожевывая на ходу здоровенный шмат хлеба с натертым чесноком салом, смотрел, как гарцевали черно-красные тарскийские всадники…
— Красиво, — заметил подошедший Луи, — но нагло. Ох, не знают они, чем им сегодняшний день обернется.
— Ще ужжжнають, — заверил атаман, спехом заглатывая последний кусок, — а то бач как разскакалысь… Той, возле оврага, их главный, чи шо?
— Похоже, — принц присмотрелся и уверенно кивнул, — точно, главный. Командорская консигна, конь подороже, чем у прочих, и холуев вокруг тьма-тьмущая. Ну что, Рыгор, пошел я гусей дразнить…
— Только осторожно, — пробурчал войт, — не хватало, шоб ты тут башку сложил.
— А вот и нет, — Луи залихватски подмигнул, — я бессмертный! Мне еще нужно тебе Мунт показать, да и вообще столько всего, куда уж тут умирать…
Законный наследник арцийской короны птицей взлетел в седло, и Атэв кокетливо затанцевал, хвастаясь своим наездником перед другими лошадьми. Тяжелые квадратные щиты, прикрывавшие тыльный выход из лагеря, оттащили в сторону, и кавалеристы цепочкой, стараясь не привлекать к себе раньше времени внимания, начали спускаться по дальней стороне холма.
Рыгор усмехнулся в длинные усы: тарскийцу на белой лошади удалось поймать медведя? Как бы ему, как тому дурню-охотнику, не пришлось кричать, что медведь его не пускает…
Варшани не успел махнуть алым платком, чтобы подать сигнал к атаке. Из-за холма на полном скаку вылетело несколько сот всадников, которые управлялись с конями отнюдь не как взгромоздившиеся на рабочих лошадей мужики! Кавалеристы вихрем пронеслись через позиции тарскийцев, стараясь поднять как можно больше шуму и причинить максимальный вред. Варшани оторопело смотрел, как какой-то молодец в потрепанном арцийском мундире, свалив выстрелом возницу, перескочил на облучок артиллерийской запряжки и угнал пушку из-под носа зазевавшихся тарскийцев, причем его конь как привязанный скакал рядом с хозяином. Не успел граф прийти в себя, как его ждало новое потрясение: несколько сотен таянцев пустили коней в галоп, но отнюдь не для того, чтоб дать отпор вражеским кавалеристам. Видно, мало Михай сворачивал головы геланским нобилям, которые воспользовались первым удобным случаем, чтобы предать. Таянцы бросились на тарскийцев, как взбесившиеся волки! Когда же в лагере взлетел в воздух весь запас пороха, подожженный чьей-то умелой рукой, превратив в один миг тарскийские пушки в негодный хлам, стало вовсе невесело.
Граф Варшани, с трудом придя в себя, развернул две тарскийские тысячи на предателей, но те уже мчались к лагерю резестантов, откуда доносились приветственные крики. Ну что ж, прекрасно! Он не только уничтожит лжепринца, но и расправится с изменниками! Восемь сотен кавалеристов не ахти какая потеря…
Луи, сияя темно-синими глазами, обнял высокого темноглазого таянца.
— Как удачно все получилось!
— Неплохо, — тот улыбнулся, — но у Варшани осталось достаточно людей, и он не отступится.
— Так это же прекрасно, — засмеялся все еще переживающий момент боя принц, — нужно, чтоб он как следует разозлился и полез в бой, забыв себя.
— В этом можете не сомневаться, — заверил таянец. — Разрешите представиться. Граф Дьердь Ричи-Гардани, к вашим услугам.
— Луи Арцийский, — протянул руку принц, — а это — атаман Рыгор Зимный. Знаете, я ведь тоже ваш родич по женской линии. О, кажется, полезли!
Тарскийцы действительно полезли. Умело и грамотно рассредоточившись, они охватили холм полукольцом и теперь шли вперед. На мгновение Луи показалось, что время повернуло вспять и он вновь на Лагском поле пытается спасти то, что спасти невозможно.
— От, бисови диты! — Рыгор поудобнее перехватил рукоятку чудовищного цепа, с которым управлялся, как с пушинкой. — Антось! Давай туды два десятка молотил. Пишлы…
У принца отлегло от сердца. Нет, сейчас все совсем не так, как тогда. Это не по Арции топают сапожищи гоблинов, а они пришли в логово к врагу и должны победить. Вот только пусть этот, как его назвал Дьердь? Варшани? Ну и имена у этих тарскийцев, да и у таянцев не лучше… Пусть Варшани позабудет обо всем на свете, кроме проклятого холма… Впрочем, вскоре Луи стало не до рассуждений. Тарскийцы взялись за дело всерьез, они лезли и лезли вперед, их лошади оскальзывались на крови, но и пушки резестантов раскалились и стали бесполезны, так как воды, чтобы охлаждать стволы, взять было неоткуда. Арбалетчики же и лучники не могли остановить атакующих, так что вся тяжесть боя легла на плечи крючников и молотил, тем паче повозки уравнивали в высоте пеших и конных.
Луи за последний год повидал всякое, но даже он не представлял, каким страшным оружием могут оказаться окованные железом цепы. Здоровяки-фронтерцы орудовали ими, как заведенные. Могучие мышцы перекатывались под взмокшими рубахами, заваливались на спину сбитые с ног лошади, дробились черепа. Даже в старые времена, когда нобили прикрывали свои драгоценные головы железом, подобные удары надолго бы выводили из строя, теперь же головы и вовсе крошились, как гнилые тыквы, а оглушенные кони падали, подминая под себя всадников. Кровь смешивалась с потом и высыхала под жгучим весенним солнцем.
Больше всего хотелось пить, но это было недостижимо ни для атакующих, ни для обороняющихся, люди словно бы обезумели, как будто на жалкой таянской горке сошлись все тропы вселенной и от того, за кем она останется, зависит судьба мира. А может, так оно и было, ведь каждый воин должен быть уверен, что именно его удар, его стойкость и является той песчинкой на весах судеб, от которой зависит победа.
Луи давным-давно потерял шляпу и сбросил колет. В лохматом оборванце вряд ли кто-то мог признать принца. Шпага сына Эллари мелькала в самых опасных местах, но судьба словно бы простерла защитную длань над молодым арцийцем, на нем не было даже царапины. Перепрыгивая с одной повозки на другую, ругаясь, хваля, умоляя, он заставлял людей держаться, и в руки и души фронтерцев словно бы вливались свежие силы. Пару раз битва сталкивала принца с Рыгором, который все еще орудовал своим страшным цепом, защищая передний проход между повозками. Деревянные щиты там были разломаны, но люди оказались крепче дерева, они стояли насмерть. Рядом с Рыгором сражался давешний таянец, и Луи мимоходом подумал, что ТАК драться может лишь человек, побывавший в аду и получивший наконец возможность отомстить. Мимоходом заколов какого-то черно-красного, Луи перепрыгнул на следующую повозку, и как раз вовремя, чтобы заступить место рухнувшего с простреленной головой молотилы. Принц яростно отражал удары, когда снизу раздался хриплый надсадный вой горных волынок.
Луи вздрогнул. Он слышал такое год назад и не сразу сообразил, что тогда гоблины таким образом означали смерть, а теперь — победу. Варшани мог ожидать чего угодно, но не того, что к фронтерцам подоспеет помощь, тем более такая…
Гоблины были идеальными солдатами. В том смысле, что, поняв, как и что делать, они делали это, не отвлекаясь на такие мелочи, как страх или чья-то смерть. Южане никогда в жизни не ходили в бой, но им объяснили, что главное не сбиться с шага, держаться соседей и делать все вовремя: поворачивать, останавливаться, выставлять пики, стрелять, смыкать и размыкать ряды. У них не было мушкетов, как у их северных собратьев, обучаемых на арсенальных дворах Высокого Замка, а только охотничьи луки, арбалеты да основательно сработанные пики, но хватило и этого. Оказавшись между холмом, оврагом и гоблинскими тысячами, Варшани потерял голову и заметался. Каждый действовал во что горазд, стараясь спасти свою шкуру, и при этом мешал другому, озабоченному тем же.
Воспользовавшись удобным моментом, с холма вновь спустилась конница. Всадников было немного, не больше шести сотен, но они ударили вовремя и в нужном месте, а гоблины мерно шли вперед, останавливались, стреляли и снова шли, страшно и красиво, выставив вперед пики и сверкая сигнами со стаей Омма. Разумеется, убивали и их, но место упавшего немедленно занимал другой. В обычно спокойных глазах горцев сиял огонь — они бились во славу детей Инты, они карали обманщиков и предателей.
Старый Рэннок, шагавший во втором ряду срединной колонны, невозмутимо отдавал приказы, которые тотчас же выполнялись. Его чупага, как только он подал сигнал «вперед», заполыхала призрачным синим пламенем, вселив в сердца гоблинов уверенность в своей правоте. Вогораж распоряжался на поле боя так же спокойно и неторопливо, как в своей хижине. Впрочем, бой был не из тех, когда нужно с ходу что-то решать, менять, придумывать. Варшани был невеликим стратегом и не смог ничего противопоставить Проклятый знает откуда взявшейся пехоте. Кое-как развернув уцелевших, он бросился наутек.
Было странно тихо, молчал даже неуемный Жан-Флорентин. Алый свет Волчьей Звезды, поднимавшейся над горизонтом, казался огнем далекого маяка. Рене не отводил взгляда от мерцающей точки, подставляя лицо пахнущему солью и йодом ветру. Что же все-таки делать? Они не могут бросить Кантиску на произвол судьбы, но драться на два фронта — безумие, особенно если в ход пойдет магия. Засевшие в Вархе ройгианцы наверняка скоро что-то предпримут, и Рене отнюдь не уверен, что их удастся остановить.
А арцийская армия во главе с закусившим удила Марциалом снова будет раз за разом бросаться на Аденский вал. Годой может себе позволить такую роскошь — к его услугам дружины арцийских баронов и наемники из южных королевств, и это не считая тарскийцев и безотказных гоблинов! В распоряжении Марциала никак не меньше ста двадцати тысяч, то есть чуть ли не в три раза больше, чем у Рене. Правда, позиция осажденных куда как выгодна, а Мальвани один стоит десятка марциалов. Командор готов держаться до бесконечности, но от этого не легче. Годой умело блокировал на аденском рубеже все сухопутные силы своих противников, а сам в это время стал полноправным хозяином Арции. Покойный синяк прав, если узурпатор возьмет Кантиску и вынудит Церковь признать себя ее главой, продемонстрировав несколько магических фокусов, разгром Эланда даже без применения всяческой магической чертовщины станет лишь вопросом времени. Рене не сомневался, что единственный шанс разбить Годоя — это нанести удар первыми. Но как?
Если Гонтран Куи не ошибался, армия Годоя вот-вот двинется, если уже не двинулась к Кантиске. Вот бы их там и встретить! А ведь с учетом ветров, дующих весной вдоль побережья, вполне можно успеть, если выйти из Идаконы на этой кварте, но это невозможно, пока здесь торчит Марциал.
Конечно, его можно попробовать разбить. Феликс и Сезар — отменные полководцы, да и сам он чего-то да стоит. Если б исход войны решался этим сражением, его нужно было принять, но, перейдя в наступление, они при самом лучшем раскладе потеряют добрую половину людей и вряд ли смогут с ходу ввязаться в новую битву. Да и Годой, без сомнения, узнает обо всем. А не будет внезапности — не будет и победы.
Можно попробовать обмануть Марциала, заставив его осаждать пустые укрепления! Но это слишком рискованно, узнай арцийцы, что Аденский вал оставлен, они не мешкая ворвутся в Эланд и пойдут вперед под барабанный бой.
Рискнуть Внутренним Эландом и затвориться на Старой границе? Братний перешеек — сотворенный самой природой прекрасный оборонительный рубеж, который можно штурмовать до бесконечности. Чтобы его оборонять, достаточно нескольких тысяч и снятых с кораблей пушек. Голод защитникам не грозит, так как за спиной море. Это самое разумное с военной точки зрения… Будь это обычная война, Рене бы так и поступил. Риск оправдывал себя. Марциал мог долго оставаться в счастливом неведении, но даже узнай он об уходе защитников вала, он оказался бы обладателем болот и редких деревушек, а Идакона и другие города Старого Эланда оставались бы недоступными…
Увы, нынешняя война не была обычной. Пустить Марциала за Адену означало впустить «рогоносцев» за Явеллу. Рене видел, что творят ройгианцы, и не сомневался, что население будет истреблено под корень, дабы напитать силой чудовищную тварь, которой сломить оборону на перешейке будет не труднее, чем ему разрушить замок из мокрого песка, построенный малышом. Да и обрекать на жуткую смерть тысячи беззащитных людей, которых при всем желании не вывести за оставшееся время из их лесных деревень… Нет, увести армию к Кантиске, оставив Внутренний Эланд без защиты, нельзя. Но и дожидаться, пока Михай Годой захватит Святой престол, тоже нельзя…
Говорят, Антипод сбивает с пути истинного, предлагая помощь в обмен на душу. Окажись Враг рода человеческого сейчас возле герцога Арроя, он бы, без сомнения, заключил сделку на самых выгодных для себя условиях, так как Рене с готовностью пожертвовал бы и душой, и жизнью, лишь бы найти выход из безвыходного положения… Великие Братья! Если б можно было сделать так, чтобы армия Марциала исчезла…
Рене бездумно следил, как извивалась и дрожала в воде залива огромная рыжая луна. Гверганда спала настороженным, чутким сном, но герцог отвернулся от темнеющих на фоне облитого луной моря силуэтов зданий. Первый Паладин Зеленого Храма смотрел в сторону Идаконы, такой близкой и такой далекой, представляя, как на рейде выстроились корабли, которым, если война будет безнадежно проиграна, принимать на борт женщин и детей.
Очевидно, он все же задремал, потому что странным образом почувствовал себя парящим над устьем Агаи. Безумная река несла свои мутные воды к морю, которое (Рене это чувствовал совершенно отчетливо) принимало их с отвращением. Герцог словно впервые смотрел на серые зыбучие пески, тускло мерцающие в свете ущербной луны.
Странное это было место. Словно какой-то сумасшедший великан разгреб в противоположные стороны прибрежные скалы, но для кораблей это было едва ли не самое опасное место на всем побережье. Устье реки все время менялось, огромные массы песка блуждали по заливу, чуть ли не после каждого шторма «радуя» моряков новыми мелями. Неимоверно широкая, но мелкая Агая разбивалась на множество рукавов и рукавчиков, перемычки между которыми изобиловали зыбунами. Река обладала еще и прескверной привычкой, чуть задует западный ветер, выходить из берегов, заливая плоскую широкую равнину, и, в довершение всего, ее устье, любовно прозванное местными рыбаками Обманка, славилось своими туманами, которые, казалось, можно резать ножом, как лучшую арцийскую сметану.
Единственным надежным клочком суши в этом плывущем, предательском месте была Волчья Голова — каменный остров посредине реки, на котором стоял Злой маяк, предупреждающий красными огнями о грозящих неосмотрительным опасностях. У его подножия лепилось несколько домов, в которых испокон веку жили смотрители маяка, заодно несшие службу лоцманов. Никто, кроме них, не знал, да и не мог знать предательницу-Агаю, так как они чуть ли не дважды в день с шестами в руках проверяли, где появилась новая отмель, где, наоборот, промоина или яма и какой из рукавов проходим. Остров и маяк на нем были единственным, что приковывало взгляд в царстве воды, песка и неба. В погожие дни Обманка превращалась в царство пронизанной золотом сини, в ненастье удручала беспросветно-серыми оттенками.
Рене прекрасно знал все арцийское побережье, а эти места тем паче. Собственно говоря, лучше его здесь ориентировались лишь старожилы. Ко всему прошлым летом адмирал самолично облазил междуречье Адены и Агаи, пытаясь на местности просчитать действия арцийцев, но сейчас Обманка неуловимо изменилась.
Рене не просто видел Злой маяк, искривленные стволы деревьев, взбаламученную воду, но и ощущал чье-то присутствие, давящее, отвратительное, опасное. Здесь кто-то был, кто-то древний и недобрый, отвергаемый и землей и морем… Рене ЗНАЛ, что Он тут… И еще как могло случиться, что прошло больше кварты? Герцог готов был поклясться, что нынче полнолуние, а сейчас от луны остался лишь узкий серп…
— Адмирал!
— Да, Ягоб? Прости, задремал…
— Когда ты последний раз ложился?
— Неважно. Ты что-то хотел сказать…
— Они перебрались в летний лагерь. Проклятый, как же здесь сейчас мелко.
Оба маринера уже лет десять понимали друг друга с полуслова. Вот и сейчас Ягобу не нужно было объяснять, что если б позволила глубина, лагерь арцийцев можно было бы разнести из корабельных пушек, но в эту пору у Гверганды можно брести ору по щиколотку в воде, к берегу не то что большой корабль, баркас — и тот не подойдет. Вот если б поднялся хороший шторм, такой, какие раз в десять или пятнадцать лет накатывают в месяце Волка, когда бесчисленные водяные горы заливают пляжи, с легкостью перекидывая подвернувшиеся бревна и выворачивая имевшие глупость вырасти слишком близко от берега деревья, и докатываются до Зимней гряды!
— Чего б я ни дал за хороший шторм, — проворчал Ягоб.
— Погоди, — Рене потряс головой, — тут что-то есть!
— Что тут может быть, — махнул рукой маринер, — шторм как баба, приходит, когда ей приспичило, а не когда тебе нужно. Разве что попроси своего попа, авось намолит…
— Слушай, Ягоб, — голос Рене странно зазвенел, — мне сейчас надо побыть одному…
Капитан «Осеннего Ветра» молча кивнул и исчез. Он знал Арроя и понял, что Счастливчику в голову пришла какая-то мысль. Скорее всего безумная, а это значит, что у них появился шанс.
Рене подождал, пока затихли шаги, и негромко окликнул:
— Флорентин, ты мне нужен!
— Разумеется, — отозвался жаб, — что бы ты без меня делал?
— Послушай, — адмирал был не склонен вступать в длительный кокетливый разговор ни о чем, каковые философский жаб обожал всеми фибрами своей души, — что ты знаешь об Агае?
— Об Агае? — кажется, Жан-Флорентин соизволил удивиться. — Зачем это тебе?
— Я не знаю, — отозвался адмирал, — но с ней связано что-то очень важное. Давай вспоминай!
— Откуда у тебя подобные сведения? — жаб был настроен весьма сварливо.
— Не знаю. Я, кажется, задремал и вдруг оказался там, но отчего-то видел все сверху, словно у меня появились крылья. И еще луна вдруг оказалась на ущербе, и свет ее был каким-то мертвенным. Жан, я чувствовал присутствие какого-то существа и отвращение моря и земли к этому существу.
— Что?! — воскликнул жаб, придя в неподдельное волнение. — Так вот это где, оказывается…
— Что именно?
— Я слышал, что после битвы, в которой погибли прежние боги Тарры, их дети и их воины, у новых хозяев этого мира возникли трудности с телами. Они боялись предать их земле, которая была с ними связана, равно как и море, и воздух, и даже огонь. Светозарные не хотели рисковать, так как боги обладают удивительной способностью к самопроизвольной регенерации, именуемой обычно непосвященными воскресением, — жаб посинел, видимо, ему было весьма неприятно говорить, — наконец было решено вызвать из ведомых Светозарным миров некое существо, пожиравшее трупы. Говорили, что по каким-то причинам новые боги не стали отсылать его обратно, а усыпили. Возможно, намеревались при необходимости использовать снова. Тем не менее Тарре это создание отвратительно, и потому в месте его упокоения идет вечный спор между водой и землей, каждая из стихий стремится избавиться от чудовищного груза, но не может.
— Значит, вот что прячется в устье Агаи…
— Видимо, да, — согласился жаб. — Ландшафт полностью отвечает заданным условиям. А то, что ты почувствовал это, в этом нет ничего удивительного. В тебе есть кровь старых богов, значит, это создание даже сквозь сон чувствует тебя, а ты его.
— Слушай, Жан! — Рене яростно сверкнул глазами. — Если так, то я его разбужу!
Несмотря на события двух последних лет, «Коронованная Рысь» оставалась уютным местечком, в котором обитатели окрестностей иглеция Марии Снежной все еще могли промочить горло да почесать языки. Последнее, впрочем, делали вприглядку. Длинный язык приводил к еще более длинной дороге, а то и к рыночной площади, на которой каждую кварту примерно наказывали уличенных в злословии против Его Величества императора Благодатных земель Михая Первого со чады и домочадцы, Его Высокопреосвященства кардинала эландского и тарскийского Тиберия, доблестных тарскийских воинов и всех жителей Гелани, процветающей под мудрой десницей вышеупомянутого Михая Годоя.
И все равно люди злословили. По Гелани бродили слухи один другого невразумительней и неожиданней. Говорили, что Тиберий никакой не кардинал, а самозванец, а Годоя предали анафеме, а во Фронтере идет настоящая война. Болтали, что Рене Аррой похитил дочку Годоя и держит ее в заложницах, а потому Михай не нападает на Эланд. Про бледных обитателей Высокого Замка было абсолютно точно известно, что те продали души Проклятому, а тот за это научил их добывать золото из грязи, а про Анну-Илану рассказывали, что та родила ребенка с волчьими зубами и что кормят его кровью других младенцев.
Когда же из Гелани спехом ушла большая часть тарскийцев, прихвативших с собой остатки таянской кавалерии и изрядную часть легких пушек, жители города совершенно обоснованно решили, что те двинулись на помощь Годою, потому как воевать в самой Таяне было не с кем. Нельзя сказать, чтобы геланцы вздохнули полной грудью, но чужих ушей стало много меньше, и языки развязывались, особенно после кружки доброго вина.
Родольф Глео просиживал в «Рыси» целыми вечерами. Дома Глео было делать нечего, тем паче что когда-то чистый и ухоженный домик Симона за год с небольшим превратился в неопрятное логово, где вперемешку валялись залитые вином и жиром книги, битая посуда, скомканные тряпки и просто всяческий мусор, неизбежно появляющийся там, где хозяева забывают о венике. Серые валики пыли, перекатывающиеся по комнате от сквозняка, заставляли поэта кашлять, но не убирать. Дом для него служил лишь местом ночлега и источником вещей, которые можно продать, а жил Глео в «Рыси», куда приходил к открытию и откуда его за полночь выпроваживал сердобольный вышибала. Обычно Родольф просто тихо напивался, глядя все более оловянным взглядом в закопченный потолок и бормоча себе под нос какие-то вирши, но порой на поэта находило, и он приставал с малопонятными разговорами и рассуждениями к ни в чем не повинным людям, если же его пытались вывести, начинал упираться, как кот, который знает, что его сейчас ткнут носом в сотворенное им безобразие. Хозяин «Рыси» живо смекнул, что куда проще сунуть выпивохе под нос стакан с самой паршивой царкой, после чего тот просто уснет, а назавтра покорно включит пропитое накануне в стоимость очередной принесенной вещицы. Короче, Глео никому особенно не мешал, и, когда дверь распахнулась и в «Рысь» ввалилось человек восемь тарскийцев и спутавшихся с ними таянцев, хозяин и не подумал выставить поэта.
Вновь вошедшие шумно уселись за лучший стол и потребовали вина. По всему выходило, что они намерены гулять всю ночь — сигнал «тушить огни» на них явно не распространялся. Харчевник разрывался между желанием не ударить лицом в грязь перед столь значительными гостями и боязнью, что те, именно из-за своей значительности, уйдут не заплатив. Рассудив, однако, что, будучи недовольны, годоевцы запросто могут спалить заведение, а его самого повесить, бедняга решил рискнуть царкой, а не головой. Гости пили и становились все шумнее.
— Да здравствует Годой, — заорал один, высокий и плечистый.
— Виват! — грохнули остальные. — Мы еще вздернем этого маринера на его собственной мачте!
— Вверх ногами, — добавил вертлявый таянец, услужливо подливая своим приятелям старой царки.
— Не сметь трогать Рене! — внезапно взревел поэт, грохнув кружкой об стол. Обожженная глина треснула, и дешевое красное вино разлилось по скатерти.
— Чего? — тарскийцы обалдели от подобной наглости. Увы, они были слишком пьяны, чтобы уразуметь, что Глео вряд ли соображает, на каком он свете. — А ну повтори!
— И повторю! — Глео был решителен и отважен. — Вы? Вы, отребье, вздернете Рене Арроя?! — поэт громко и оскорбительно захохотал, и хохот этот раздался в полной тишине. Все собравшиеся в «Коронованной Рыси» за исключением двух жизнерадостных весенних мух замерли, но поэту море было по колено. — ВЫ? — повторил он еще раз. — Да Рене из вашего поганого Годоя рыбный суп сделает! Нашли, на кого хвост поднимать!
— Я сейчас заставлю этого пьяницу съесть его собственный язык! — плечистый тарскиец поднялся со своего места, но Глео с неожиданной ловкостью вспрыгнул на стол, но этого ему, видимо, показалось недостаточно, и он, широко шагая и почти не качаясь, прошелся по шести столам, расшвыривая тарелки и опрокидывая бутылки, и перебрался на высокую стойку, где возвел очи горе и, завывая, продекламировал:
Ужель великая Таяна
Во власти гнусных чужаков?
Пускай я первой жертвой стану,
Но я восстану на врагов.
Меня убьют, но кровь поэта
Разбудит спящие сердца.
Во имя вольности и света
Мы будем биться до конца…
Прозвучал одинокий выстрел: пришедший с тарскийцами услужливый таянец разрядил пистоль Родольфу в грудь. Тот пошатнулся, но выпрямился и неожиданно чистым звенящим голосом выкрикнул:
— Стреляете? Значит, боитесь! Люди! Они боятся! Меня! Вас! Гелани! Нас больше! Всех им не перестрелять! Рене придет! Бейте их… бейт… — последнее слово захлебнулось в крови, хлынувшей у Родольфа изо рта на видавшую виды рубаху. Он пошатнулся и мешком свалился на пол. И тут высокий нескладный парнишка, разносивший кружки с вином и заказанную снедь, поднатужившись, поднял тяжелый казан с кипящим жирным супом и с криком: «Ребята! Бей!» — выплеснул обжигающее варево в лицо убийце. Тарскийцы схватились за шпаги, но парень отскочил в сторону, а двое дожидавшихся своей похлебки возчиков с ревом подхватили дубовую скамью и обрушили на головы годоевцев, а разошедшийся поваренок выскочил на улицу и завопил: «Люююююди! Сюдаааа!!!»