ВОЛЧЬЯ ЗВЕЗДА
О в знойной пустыне холодный родник,
О хлеба последняя корка,
О буйного ястреба яростный крик,
О смерть, стерегущая зорко!
Глава 29
Гиб боялся, но шел. Рене чувствовал напряжение Водяного Коня. Это странное создание следовало за ним по собственной воле. Уздечка, с помощью которой Сумеречная удерживала Гиба, Рене была нужна разве что для того, чтоб вызвать черного скакуна, непонятно почему признавшего в эландском герцоге хозяина.
Если верить Жану-Флорентину, то некогда существовавшие в достаточном количестве соплеменники Гиба умели принимать любое обличье, в том числе и человеческое, со всеми вытекающими из этого последствиями. Философский жаб полагал, что дар речи был отобран у прародителей Гиба, большинство из которых сгинуло во время битвы Первых богов Тарры со Светозарными, не в наказание за какую-либо провинность, а чтоб они не выболтали некую доверенную им тайну. Так оно было или нет, Рене не знал, но в том, что Водяной Конь прекрасно понимает, что происходит, был убежден. Именно поэтому, вызвав Гиба, Аррой заговорил с ним так, как говорил со своими маринерами, предлагая им отправиться в очередной отчаянный поход. Огромный черный жеребец слушал, склонив белогривую голову, и в зеленых глазах с узкими кошачьими зрачками вспыхивали и гасли искры.
Жан-Флорентин, высказав ряд ехидных замечаний в адрес некоторых склонных к авантюризму политиков, молчал, и Рене пришлось объясняться с Гибом самому. Видимо, ему это удалось, так как конь, резко вскинув белогривую голову, огласил берег рокочущим криком и враз ударил обоими передними копытами, что означало одобрение и согласие. Рене взлетел на блестящую черную спину и огляделся. Луна уже поднялась высоко и утратила свой зловещий оранжевый оттенок. Море лениво шумело, накатывая на пустынный берег. Их никто не увидит.
Гиб взял с места в карьер и понесся вдоль полосы прибоя к устью Агаи, где, если только они с Жаном не ошибаются, уже несколько тысячелетий смотрит свои отвратительные сны Могильщик, вызванный явившимися от Престола Света победителями. Если в жилах Рене и вправду течет кровь прежних богов Тарры, то тварь должна его учуять, тем паче под ним Водяной Конь, существо, принадлежавшее Старой Тарре и пронесшее сквозь тысячелетие верность прежним богам. Правда, Рене и раньше неоднократно бывал у агайских зыбунов и ничего необычного там не чувствовал. Место было скверным, особенно в пасмурную погоду, но не более того. Тем не менее герцог был убежден, что дело было во всеобщей летаргии, охватившей Благодатные земли. Теперь же, когда прошлое с чудовищной силой вламывается в Настоящее и грозит пожрать Будущее, спящее между двух вод чудище очнется. Дальнейшее зависело от копыт Гиба. Главное — увлечь неведомую тварь за собой навстречу воинству Марциала. Что будет дальше, Рене не представлял, но какое-то даже не шестое, а седьмое чувство твердило ему, что принятое им решение единственно правильное. Счастливчик был уверен в победе, а это чувство еще никогда его не подводило! Вот в собственном возвращении он подобной уверенности не испытывал, но это было не так уж и важно, если они с Гибом уничтожат вражескую армию. Старый Эрик уже вывел в море корабли, на которые под прикрытием эльфийской магии в полном порядке погрузилась армия. Старый маринер, как только убедится, что Марциал уже не принесет вреда, доставит войско к небольшой арцийской деревушке в устье Канна, откуда до Святого города всего четыре дневных перехода. А дальше уж дело Мальвани и Феликса. Эти не подведут, да и барон Шада из крепости поможет. Но это все потом, сейчас главное — Марциал, обустраивающийся в летнем лагере на побережье. Еще день-два, и он возобновит атаки на Аденский вал, с которого нынче ночью сняли все пушки. Но этих дней у него не будет! Если он, Рене, разбудит Могильщика…
Луна сдвинулась совсем ненамного, когда они оказались на пустынном безнадежном берегу. Рене придержал Гиба. Агая медленно, словно бы нехотя вползала в залив, где отродясь не водилось ни рыбы, ни даже ракушек. Только в конце лета ленивые, пахнущие гнилью волны выносили на берег грязно-зеленую тину. Море брезговало водами Агаи, и причина могла быть только одна. Рене прислушался. Было тихо, очень тихо, но он не сомневался, что его услышали. Он успел вовремя — древняя тварь уже не спала, подхваченная той же магической круговертью, что и вся Тарра. Не приди сегодня за ней Рене, она все равно бы поднялась и отправилась бы утолять свой голод, и одни Великие Братья ведают, куда бы ее занесло! Гиб втянул ноздрями сырой, пахнущий чем-то неприятным воздух и громко закричал. Ударил о слежавшийся песок полупрозрачным копытом и закричал снова. Или Рене показалось, или он почувствовал, как по широко разлившейся воде пробежала дрожь. А Гиб словно бы отплясывал какой-то чудовищный танец — прыжок, удар копытами, крик, еще прыжок в сторону. Снова удар и крик, и так до бесконечности. Однако в прихотливых прыжках и воплях черного жеребца чувствовался какой-то будоражащий ритм, подчиняясь которому волны Агаи то убыстряли свое течение, то словно бы отступали от залива. А Гиб стоял на границе реки и моря и звал, звал, звал…
Как всегда именно то, что казалось самым надежным, таило в себе угрозу. Скала, на которой стоял Злой маяк, задрожала. Гиб в последний раз испустил пронзительный вопль и, отпрыгнув по-кошачьи, боком, замер, нехорошо косясь на исхлестанный ветрами камень. Рене с каким-то отстраненным интересом наблюдал за тем, как от подножия скалы отхлынули воды, вопреки извечному закону, повелевающему речным водам стремиться к морю, а морским штурмовать сушу. Обнажилось ровное дно, покрытое слоем вязкой грязи. В свете обезумевшей луны тени, отбрасываемые камнями, казались нарочито четкими и черными, а зыбучие пески, грязно-серые днем, светились серебром. На какое-то время все замерло, а затем у подножия скалы вздулся и с громким шумом лопнул отвратительный пузырь, образовавшуюся каверну тут же затянуло, но рядом набрякали несколько новых пузырей.
Вязкая жижа кипела, как каша в казане, распространяя запах гниющих водорослей, к которому чем дальше, тем больше примешивался какой-то другой, острый, отдаленно напоминавший смесь мускуса и прогорклого сала. Гиб вздрогнул всем телом, фыркнул и сделал шаг назад, но потом, видимо устыдившись, продвинулся вперед на два шага.
— Сохранить хладнокровие в критической ситуации — сделать первый шаг к победе, — уверенно пояснил Жан-Флорентин.
Гиб фыркнул еще раз, на этот раз обиженно. Рене промолчал, не отрывая взгляда от бурлящей грязи. В свое время адмиралу приходилось иметь дело с самыми разными тварями, многие из которых по праву считались смертоносными. Повидал он и кое-какие чудеса, но разбудить чудовище, пожравшее тела Первых богов этого мира, даже для Арроя было слишком. Он не представлял, на кого будет походить шевелящаяся в зыбуне тварь. Отчего-то казалось, что Могильщик — это огромная змея, серая и безглазая, но при этом отнюдь не слепая. Жан-Флорентин имел на сей счет собственное мнение, каковое и огласил, хотя его никто об этом не спрашивал.
— Исходя из специфики своего предназначения, — убежденно объявил жаб, — Могильщик должен обладать всеми признаками, присущими животным, питающимся падалью.
Рене промолчал, Гиб тоже. Жан-Флорентин собрался было развить тему, но в кипящей песчаной каше мелькнуло что-то темное. Спустя несколько мгновений стало ясно, что ужас, много веков скрывавшийся в устье Агаи, вот-вот вырвется наружу. Рене невольно сжал зубы — какой бы тварь ни оказалась, игра будет смертельно опасной. Чудище бодро лезло на поверхность, расшвыривая во все стороны брызги грязи. Сначала показалась плоская клиновидная голова с наростом-нашлепкой и огромным жабьим ртом, затем длинная тощая шея, поросшая редкими длинными волосами, а затем наружу выбрался весь Могильщик, и Рене подумал, что на месте Светозарных, чьими подданными были прекрасные эльфы, он бы даже под страхом гибели не стал бы связываться с подобной тварью.
Она была не столь уж и велика. Чуть больше лошади и более всего напоминала уродливую птицу, по недосмотру обзаведшуюся еще и обезьяньими лапами. Длинные голенастые ноги заканчивались четырехпалыми когтистыми ступнями, кожистые крылья и длинный крысиный хвост тварь явно не украшали, но всего хуже были редкие каштановые волосики, сквозь которые просвечивала нечистая кожа. Чудовище ошалело вертело башкой, что было вполне естественно для существа, тысячелетиями не вылезавшего на поверхность. Судя по всему, монстра мало интересовали такие вещи, как звезды или море. Он хотел есть, а рядом была пища. Причем пища привычная и вкусная. Тварь, принюхиваясь, повернула уродливую голову в сторону Рене, и тот увидел тусклые большие глаза. Сначала медленно, а затем все быстрее Могильщик засеменил к предполагаемой добыче. Гиб, оправившийся от первого испуга, приплясывал на месте, выказывая свое презрение к врагу. Рене же испытывал сильнейшее разочарование. Вряд ли этот драный страус представляет какую-то опасность. Рене ЗНАЛ, что Гиб разделается с ним одним копытом, да и сам эландец чувствовал, что спалить трупоеда в том же черном огне, в котором сгорели стрелы синяков, ничего не стоит.
Аррой вспомнил прекрасные строгие черты Всадников и призрака из топи. Неужели высшие силы могли докатиться до того, чтобы бросить тела поверженных врагов на съедение столь жалкому и отвратительному созданию? Омерзение переполняло адмирала, омерзение и мучительная жалость к тем, кто был погублен тысячелетия назад, не получив даже посмертия. Гиба била дрожь, но не от страха, а от желания растоптать ковыляющую к ним изголодавшуюся нечисть. Рене отстраненно наблюдал за нелепыми и какими-то дергаными движениями Могильщика, но глаза маринера — это глаза маринера. Адмирал привык замечать все и увидел, что море словно бы пятится назад от Отвратита (как адмирал мысленно прозвал тварь), обнажая серый песок, затонувший корявый пень, какие-то обглоданные кости. Само присутствие выходца из царства мертвых оскорбляло вольную стихию. Рене показалось, что море внезапно превратилось в разумное, чувствующее существо, обуреваемое отвращением и яростью. Сейчас отвращение пересиливает, и оно отодвигается от мерзостного создания, но вскоре перевесит ярость, и тогда… То ли подсказала древняя кровь, кровь создателей этого мира, бегущая в жилах Арроя и все громче заявляющая о себе, то ли помогло то, что под ним был Водяной Конь, но Рене понял, что происходит, а поняв, не медлил.
— Гиб, — черный скакун напрягся, как струна, — вперед!
Водяной Конь рванулся с места. Могильщик, увидев, что вожделенная пища убегает, припустился за ней по обнаженному морскому дну, поблескивающему лужицами воды. Гиб мог легко оторваться от преследователя, а мог его уничтожить, но Рене заставлял его бежать перед самым носом оголодавшего за века гада. Тот, кстати, оказался неплохим бегуном. Будь на месте Водяного Коня даже эльфийский скакун, Могильщик его бы настиг. Об опасности Отвратит не думал, видимо, испытывать какие-то чувства, кроме голода, это создание было не в состоянии. Длинными, вроде бы неуклюжими прыжками оно мчалось за всадником и не могло догнать, Гиб всякий раз слегка прибавлял шаг, и клацающие челюсти хватали воздух в какой-то ладони от роскошного белого хвоста.
Погоня неслась на юг, постепенно забирая в глубь продолжающего отступать моря. Рене знал здесь каждый мыс, каждую скалу, каждый извив побережья. Герцог не сомневался ни в себе, ни в Гибе. Сейчас, когда все уже случилось, он успокоился и думал только о том, что должен сделать. Впереди показалась Ветровая Башня, откуда до лагеря Марциала нет и весы… Но что же, во имя Проклятого, медлит море! Вода отступила до самого горизонта. Озадаченные морские обитатели, оказавшиеся на мели, жалко трепыхались среди бурых и зеленых водорослей. Копыта Гиба и растопыренные пальцы Могильщика топтали застигнутых врасплох рыбин и не успевших убраться с дороги крабов. При желании тварь могла бы нажраться до отвала, но ее манила древняя кровь.
Рене бросил еще один взгляд через плечо. Отвратит по-прежнему несся за ними, смешно вытянув шею в тщетной надежде дотянуться. Солнце давно встало, обезумевшие от обилия пищи морские птицы с криками кружили над внезапно пересохшим заливом.
Гиб на бегу обернулся, победно сверкнув зеленым глазом. Наконец-то! На горизонте стремительно вырастала гигантская водяная стена. Море собралось с силами, вознамерившись навсегда избыть осквернившую Тарру мерзость. Могильщик не смотрел на горизонт, его интересовала лишь добыча. Рене в последний раз взглянул в тупые и жадные глаза твари и больше уже не отрывал взгляда от приближающейся волны. В этот миг они с Гибом стали единым целым, древним и могущественным существом, призванным оборонить этот мир. Гиб победно заржал, и ответом ему был грохот океана. Стена воды стремительно неслась вперед, отвесная, увенчанная роскошной клубящейся гривой. Гиб сделал чудовищный прыжок и понесся к лагерю арцийцев, с каждым шагом отдаляясь и от ставшего приманкой обреченного преследователя, и от взбесившегося моря. Могильщик же, с пробуждением лишившийся поставленной Светозарными защиты, так и не заметил своей гибели. Чудовищный вал подхватил отвратительное тело и, желая от него избавиться, повлек к берегу. Кружащиеся в небе морские птицы видели, как стена воды, сметая все на своем пути, ударилась в Зимнюю гряду, выламывая из нее огромные куски. За первой волной последовала вторая, третья… А когда выплеснувшее свою ярость море отступило, на мокром песке остались причудливые нагромождения камней, кучи водорослей да тины, какие-то деревянные обломки и десятка полтора искореженных арцийских пушек, напоминавших о том, что еще вчера здесь был лагерь семидесятитысячной армии.
— Что-то случилось! — Илана, пытавшаяся светски беседовать с двумя, лично ей отвратительными нобилями, бросилась к окну. Дувший со стороны Гелани сильный ветер принес тревожный колокольный гул. За всю свою двадцатилетнюю жизнь Ланка не слышала ничего подобного. Кажется, все городские иглеции сошли с ума. Это не был ни торжественно-радостный перезвон престольных праздников, ни угрюмое гуденье погребальных колоколов, раздававшееся, когда хоронили короля и принцев. Казалось, в колокола колотили люди, не имеющие никакого понятия об этом искусстве, главное, чтоб было громко.
Братья Цокаи, стоявшие за креслом супруги Годоя, переглянулись. Илана поймала их взгляд.
— Сходите и узнайте! — Братья щелкнули каблуками и вышли. Придворные помалкивали, втянув голову в плечи, очередной порыв ветра донес не только все усиливающийся перезвон, но и запах дыма. Неужели Гелань горит?! Но совсем недавно были дожди, дома в городе все больше каменные… В прежние времена Ланка уже была бы на конюшне, оседлывая коня, чтобы мчаться в город, но сейчас ее словно к месту приковало. Господин Рунна, последний из оставшихся в Высоком Замке бледных, казался еще бледнее и раздраженнее обычного. Сквозь открытое окно было видно, как в небе мечутся перепуганные голуби и вороны, колокола гудели не переставая, где-то рядом на крепостной стене ударила пушка, очевидно кто-то не выдержал. Наконец дверь распахнулась и вошел младший из Цокаи и, хвала святой Циале, Уррик!
— Ваше Величество, — Цокаи был серьезен, — в Гелани бунт. Чернь бьет тарскийцев и жжет дома горожан, замеченных в верноподданнических чувствах к Его Величеству. Командир гарнизона просит помощи. В городе осталось слишком мало солдат. Я взял за смелость пригласить сюда гоблинских вождей.
Он сделал все правильно. Ей оставалось лишь формально подтвердить это решение, но именно этого Илана не могла сделать. Не могла, и все тут!
Нет, она не сомневалась в верности гоблинов и в том, что они железной поступью пройдут по улицам Гелани. Против них горожанам не выстоять. Но Илана все же принадлежала к роду Ямборов, гордившихся тем, что Гелань ни разу не была взята врагом. Но разве гоблины враги? Они союзники, а в городе бесчинствуют бунтовщики. И в старые годы в столице Гелани то и дело вспыхивали бунты — серебряный, масляный, дровяной… Били арцийских купцов, били в недобрые чумные времена медикусов, якобы не желающих остановить заразу, как-то разнесли по кирпичику дом эркарда, самочинно поднявшего свечной налог… И всегда бунты усмиряли, зачинщиков и просто попавшихся под руку колесовали, вешали, клеймили раскаленным железом… Правда, на памяти Ланки такого не было — король Марко был слишком сильным и умным правителем, чтоб позволить взбунтоваться жителям собственной столицы. А она, выходит, не умная и не сильная? Чего же она медлит!
— Ваше Величество, — второй из братьев Цокаи был слегка возбужден, — прибыл кардинал Тиберий.
— Пусть войдет, — как хорошо, что можно оттянуть решение, и потом, Церковь… Она должна сказать свое слово, это несправедливо, если гоблинов на Гелань спустит только она.
Тиберий вошел как-то боком, и Ланка отчего-то вспомнила, как в детстве Рене Аррой ей объяснял, как ходят крабы… Рене… Свидятся ли они хоть когда-нибудь? Принцесса выпрямилась в своем кресле.
— Ваше Высокопреосвященство, нам нужен Совет Церкви Единой и Единственной. Должны ли мы посылать в Гелань горные полки? Или, возможно, Церковь сможет остановить бунтовщиков святым Словом?
Вопрос был чисто риторическим. Если под словом «Церковь» подразумевался кардинал Тиберий, то он не мог бы внятно сказать «мама», не то чтобы остановить Словом бунт или тем паче усмирить Огонь и Воду…
Ланка обернулась. Господин Рунна куда-то исчез, из окна по-прежнему тянуло дымом, хорошо хоть колокола стали звонить пореже, видно, уши и головы горожан оказались не железными. Принцесса собралась с силами и произнесла недрогнувшим голосом:
— Не думаю, что наше вмешательство будет своевременным. Бунт уже разгорелся, и мы еще выясним, кто это допустил. Пока же следует выждать. Пусть эти купцы и повара остановятся, протрезвеют и ужаснутся делу рук своих. К этому времени вернется граф Варшани, и будет справедливо, если он сам исправит собственную оплошность. Нужно было оставить в городе достаточно солдат для предотвращения подобного, — Илана выдержала паузу и возвысила голос: — Горные полки остаются в Замке. Они нам нужны для настоящей войны. О, господин Рунна. Вы, как и ваши предшественники, всегда исчезаете и появляетесь неслышно. Для чего вы отлучались на этот раз?
— Для того, — бледный почтительно поклонился, — чтобы узнать весьма неприятную новость. Наши войска потерпели сокрушительное поражение от резестантов, на стороне которых, по утверждению немногих уцелевших, сражались гоблины. Мне весьма неприятно сообщать подобное известие, но армии графа Варшани не существует, а объединенная армия резестантов и гоблинов движется к Гелани, не встречая никакого сопротивления.
— Что ж, — Илана поднялась, — тогда прочие разговоры излишни. У нас есть лишь один выход. Запереться в Высоком Замке и ждать возвращения моего супруга. Успокойтесь, Ваше Высокопреосвященство, — дочь Марко с трудом сумела скрыть свое отвращение, — Вам ничего не грозит. Высокий Замок неприступен.
Я стояла на смотровой площадке Герцогского Замка и смотрела на море, в котором затерялись ушедшие ночью корабли. Я знала, куда они ушли. После того как взбесившееся море слизнуло армию Марциала, руки Рене были развязаны. Правда, очень немногие знали, что пушки с Аденского вала были возвращены на корабли ДО того, как стихия столь властно вмешалась в войну смертных. Я подозревала, что здесь не обошлось без Гиба, но подозрение не есть уверенность, тем паче я сама скрывала слишком многое.
Флот ушел к устью Канна, откуда армия Мальвани и Феликса должна скрытно пройти к осажденной Кантиске. Сам же Рене вместе с Эмзаром намеревался пробраться в город. Адмиралу, видимо, было мало того, что уже выпало на его долю, ему нужно было еще и еще искушать судьбу. Рене вбил себе в голову, что Годой, узнав о том, что в Святом городе в Светлый Рассвет[124] состоится коронация короля Таяны, постарается ее сорвать и пойдет на штурм, а тем временем Мальвани ударит ему в спину. Я молила всех богов и святых, чтобы так и было, но мне было очень страшно за тех, кто ушел, и я была наедине со своими страхами. Говорить в Идаконе о возможных трудностях нельзя — маринеры, смелые до безрассудства, отличаются суеверностью, так что единственной моей утешительницей стала Белка, свято уверенная, что Рене размажет Годоя по стенам Святого города. Жизнерадостности дочки Шандера хватило бы на сотню человек, и я была ей за это очень благодарна.
Солнечный зайчик прыгнул мне в лицо, и я отвернулась. Не тут-то было, пятнышко слепящего солнечного света не отставало, я попробовала прикрыться ладонью, но оно с проворством таракана скользнуло под моей рукой и принялось плясать у меня на лице, норовя попасть в глаза. Более того, к нему присоединились другие, как светлые, так и темные. Сначала это меня взбесило — бесплотные зверята совсем обнаглели, но потом я задумалась. Мои маленькие приятели из света и тени никогда не позволяли себе подобных выходок. Неужели они хотят мне что-то сказать?
Я посмотрела туда, куда меня пытались развернуть, — ничего особенного: море и небольшая лодочка, уходящая в сторону Гверганды. Новая вспышка заставила меня обернуться. Теперь черные и белые пятнышки образовали дорожку, ведущую вниз. Подхлестываемая любопытством и, что скрывать, беспокойством, я пошла вниз. Поняв, что я уразумела, что от меня хотят, слепить меня прекратили и проводили до дверей в комнату Белки. Разумеется, она была не заперта. Я вошла. Дочка Шани никогда не считала нужным поддерживать у себя образцовый порядок, но подобный кавардак она могла устроить, лишь куда-то спешно собираясь. Куда? Я ничего не понимала. Преданный, который после отплытия Рене не отходил от меня ни на шаг, принюхался, коротко и взволнованно рыкнул и, тихонько схватив меня зубами за руку, потащил к двери. Его явно что-то беспокоило. Великие Братья! Куда могла подеваться эта разбойница?
Стражник у двери охотно объяснил, что девочка прибежала около оры назад, страшно взволнованная и сияющая, промчалась наверх и почти сразу же выскочила назад, одетая в парадное платье, и убежала в сторону порта. Я ничего не понимала, но происходящее нравилось мне все меньше и меньше. Что делать, я не знала, но тут мне на глаза попался Ри. Сын Рене шел по двору, о чем-то оживленно беседуя с высоким маринером. Я бросилась к нему. Внешне совершенно не похожий на своего отца, Рене-младший быстротой ума явно удался в него, связав в уме исчезновение Белки, тревогу Преданного и лодку в море — про поднявших тревогу зверят я, естественно, ничего не рассказала.
Совершив отчаянное умственное усилие, я послала вместе с Ри Преданного, а сама вернулась на башню. Толку от меня не могло быть никакого, так зачем путаться под ногами?
Только бы с Белкой ничего не случилось! Я искренне любила этого бесенка в юбке, и потом, мне страшно было подумать, что станется с Шани, потеряй он еще и дочку. Рене рассказал мне о Лупе. Я не желала зла ни маленькой колдунье, ни ее новому возлюбленному, но как она могла? Хотя чем лучше я сама?! Я забыла Стефана еще быстрее, чем Лупе забыла Шандера. Более того, мне теперь даже не верится, что когда-то я любила таянского принца, а ведь память мне говорит, что любила. Отчего же я не могу воскресить в себе хотя бы слабый отзвук этого чувства?
Все, что было до Убежища, меня не трогало… Нет, пожалуй, все началось еще в Таяне, в домике Симона и Лупе… Там я пришла в себя, там же поняла, что втянута в какую-то адскую круговерть. Потом был Астени. Эту боль я, наверное, буду носить в себе до конца своих дней, затем в мою жизнь вошел Рене, и я твердо знала, что навсегда. В моей душе не осталось места для Стефана, как же я могу винить Лупе? И все же я не могла ее простить, может быть, потому, что это я убила пожиравших Шани тварей, я крикнула ему «встань и иди», мне он рассказал о своей любви к маленькой колдунье. И чем я лучше ее? Куда ушла моя первая любовь?
«Просто иногда вы меняете души, а не тела, — густой низкий голос раздался где-то совсем рядом, — не думай об этом, не беспокойся за девочку, ей уже ничего не грозит. И готовься к бою. Скоро придет твоя очередь…»
Я пока еще не сошла с ума и видела, что на площадке никого нет. Глаза говорили одно, но я ощущала чье-то присутствие, мощное, но не подавляющее. Это ощущение продолжалось не дольше мгновения, а потом все пропало. Я недоуменно огляделась вокруг. Все было прежним — море, небо, в котором не спеша плыл огромный орел, город внизу…
Странно, но я сразу же поверила сказанному моим незримым собеседником. Белка вне опасности, скоро меня ждет битва — это было понятно, но вот что он имел в виду, говоря, что мы меняем души? То, что жизнь, как взбалмошный кузнец, кует из нас сначала одно, а потом — другое, или же он имел в виду нечто иное? Нет, эта задачка была не для моего ума… Вот каменная жаба, с которой ходит Рене, наверняка имела свое мнение по этому поводу, но она была далеко, и как бы я хотела быть там же. Увы, это невозможно.
Когда Рене пришел попрощаться, я чудом не кинулась ему на шею, и сейчас мне казалось, что он не оттолкнул бы меня. Только бы он вернулся! Больше мне в этой жизни ничего не было нужно…
Я так и не ушла с башни до вечера, когда вернулся Ри. Он таки нашел Белку и теперь воспитывал ее на весь замок. Мои зверушки не зря подняли тревогу, уж не знаю, как они сообразили, что происходит что-то не то. Возможно, потому, что и Свет, и Тьма одинаково враждебны Туману, а дочку Шани выманили именно с помощью магии Ройгу. В городе к ней подошел кто-то, чье лицо казалось лицом одного из «Серебряных», и сообщил, что граф Гардани вернулся и приглашает ее на корабль, чтобы вместе войти в порт, и что это будет для всех сюрпризом. Разумеется, она согласилась.
Не знаю, как Ри умудрился найти и догнать в море нужную ему лодку. У маринеров свои секреты, а Ри был сыном Первого Паладина Зеленого Храма. Белка с восторгом пересказывала свои ощущения, происходящее ее даже не напугало. Похитители, видимо, решили держать девочку в неведении как можно дольше, а когда над бортом оказался форштевень «Акме» и, не дожидаясь людей, в лодку прыгнула огромная рысь, Белку это лишь рассмешило. Зато потом ей стало не до смеха. Ри орал на нее так, как может орать только… любящий человек, боящийся потерять дорогое существо. Самым же мерзким было, что целью похитителей была я. Они совершенно правильно рассудили, что ради дочки Шандера я готова на многое, и я бы наверняка пришла за ней туда, куда мне велели, но вот смогли бы они меня взять?
Глава 30
— Они можуть тут цельный год сидеть, — Рыгор раздумчиво тронул пальцем длинные усы, — на такие стены лезть — лучше сразу в Рысьву вниз головой…
— А кому они тут мешают? — Луи залихватски тряхнул кудрями. — Пусть их сидят! Гелань наша. Таяна наша. Фронтера тем более наша! Оставим их здесь под присмотром — и вперед!!!
— То було б добро, когда б не було б погано, — хмыкнул бывший войт. — Шоб их тут держать, надо и руки, и голову… Иначе они такого тут понаделают… Там одних гоблинов тьма, а ще геланьска шелупонь да тарскийцы з ихними подлыми подковырками… К таким только спиной повернися, враз без хвоста останешься…
— Это так, — подтвердил Роман, — но и караулить их тут мы не можем. Мы нужны в Арции… Конечно, — эльф нахмурился, — есть еще подземные галереи, если их не завалили, но это вряд ли возможно… Во всяком случае, тот ход, которым пользовался Стефан, вряд ли знает еще кто-то, кроме меня и Уррика…
— Дак у чему тогда справа?! — Рыгор приосанился. — Под утро и вдарим. Главное — до замка вломиться…
— Не скажи, — протянул Луи, отучившийся от чрезмерного лихачества, — в таком Замке с бою придется брать каждую лестницу… Мы положим половину людей.
— Луи прав, — подытожил Рамиэрль, — я немного знаю Высокий Замок. Это еще та мышеловка. Попасть внутрь — еще не значит победить… К тому же не нравятся мне эти тарскийские сюрпризы. Я не уверен, что один смогу справиться со всеми бледными, так что положеньице у нас аховое, хоть и у них не лучше…
— В любом случае нужно предложить им сдаться, — вздохнул Луи.
— Ты рехнулся, — сплюнул фронтерец, — так ти упырины тоби и согласятся…
— Не согласятся, — кивнул молодой полководец, — но там дама. Кодекс Розы нас обязывает.
— Он прав, — эльф на мгновение задумался, — мы должны воевать по-рыцарски, когда Луи предъявит свои права на корону, он должен быть безупречен… К тому же… К тому же это может и выгореть, по крайней мере если Илана по-прежнему… — эльф прервал себя на полуслове, — короче, мы должны предъявить им ультиматум.
— Ну зовсим обалдели. Вас там пулями-то утыкают, — постановил недоверчивый Рыгор, — да ну вас, нобилей, впертые, як пни…
— Насчет пуль не беспокойся, защитить десять человек я пока еще в состоянии. И вот еще что… Возьмем с собой наших корбутских друзей.
Рэннок согласился сразу же. Бывший вогораж не хотел проливать кровь соплеменников с севера, хоть и полагал это неизбежным. Он прямо-таки ухватился за идею их образумить… Юный Греддок, разумеется, был во всем согласен с приемным дедом и побратимом, а их соплеменники, поверив раз и навсегда в то, что Михай разбудил не Изначальных Созидателей, но древнее проклятие, шли за своими вождями молча и до конца. Если б было нужно, они бы умирали от рук таких же, как и они, горцев и убивали бы сами, пока не взяли бы твердыню, и тогда страшен был бы жребий уцелевших защитников. Но если заблудших удастся вернуть на путь истинный, орки были бы искренне рады.
Выслушав Рэннока, горские вожди единодушно решили, что разговор нужен. Неожиданно вышла заминка с Кризой, заявившей, что будет сопровождать Рамиэрля. Вообще-то девушке влезать в мужские дела не пристало, но поскольку существовал молчаливый уговор, что во всем, что касается Кризы, последнее слово принадлежит Рамиэрлю, орка добилась своего и, ступая след в след за бардом, с бешено колотящимся от волнения сердцем подошла к Нижним воротам Высокого Замка.
Зная почти детскую впечатлительность гоблинов, скрывающуюся под внешней немногословностью и нарочитым безразличием к собственной судьбе, эльф постарался придать себе наиболее располагающий с точки зрения горцев вид. Именно поэтому он отказался от столь презираемых северными орками лошадей. В орлиной лапке, венчающей горский шлем эльфа, были зажаты принесенные им с Седого поля странные, похожие на седые волосы стебли, все еще сохранившие шелковистость и блеск…
Роман шел быстро и уверенно, зная, что за ним легким охотничьим шагом скользит Криза, а чуть подальше плечом к плечу идут Луи Арцийский и командир немалого таянского ополчения Дьердь. В том, что за каждым их шагом напряженно следят из-за стен, бард не сомневался. Защитники Высокого Замка не стреляли — возможно, просто хотели подпустить их поближе, но эльф увидел в этом определенные добрые предзнаменования. Наконец он остановился в десяти шагах от ворот и поднял руку. Простенькое заклинание — и на его ладонь села белая ласточка — символ мира и у гоблинов, и у таянцев (засевших в замке тарскийцев Роман в расчет не принимал, этих можно только убивать). Затем эльф заговорил, и усиленные магией слова во внутренних дворах были слышны ничуть не хуже, чем у первого вала.
Если у кого-то и оставались сомнения в том, что Роман Ясный был великим бардом, то его выступление у стен Высокого Замка их развеяло. Либр находил такие слова, которые, не оскорбляя и не склоняя к предательству, заставляли думать и сомневаться. Он не давил, не угрожал — а просто и спокойно рассказывал о том, что знал сам. О том, что Михай не стоит крови тех, кто за него воюет, что слова регента были лживыми, а цель — грязной. Эльф рассказал о Седом поле и о Ночной Обители, о Стражах Горды и о Сумеречной, о Герике, бывшей Эстель Оскорой, и о Рене Аррое, в котором течет кровь Инты и Омма. Об эльфийских родичах Герики, равно как и Михая, Рамиэрль благоразумно умолчал. О победе у Тахены сказал мимоходом, но так, что осажденные поняли: на стороне пришедших не только правда, но и сила.
— Клянусь извечным Светом, из которого я вышел и в который я вернусь, и кровью Звезд, текущей в моих жилах, что я сказал правду. Было время, мой народ принес вам немало зла, но те, кто сделал это, уже давно ушел на Закат, мы же остались, чтобы исправить то, что еще можно исправить. Клятва, полученная обманным путем, тает, как снег под лучами солнца. Михай Годой лгал, обещая вернуть в мир навсегда ушедшее и оплаканное, ибо это невозможно, но он разбудил Древнее Зло, некогда побежденное Великим Оммом, и оно пожрет всех и все, если мы его не остановим.
Клянусь поседевшей травой и слезами Инты, клянусь своей дружбой с детьми вашего племени, что я не лгу! Задумайтесь, кому и чему вы служите! За что жертвуете своими жизнями! За то, чтобы тварь, некогда обузданная теми, кого вы называете Созидатели, восторжествовала с вашей же помощью?!
…Говорили, что Проклятый мог убедить даже камень. Было ли это уменье сгинувшего мага волшебным и вложил ли он его в черный перстень, или же Рамиэрль из Дома Розы овладел искусством уговаривать самостоятельно? Может быть, на защитников Замка произвели впечатление южные орки, невозмутимо стоявшие рядом с людьми и эльфом, или же знаменитая седая трава, о которой слышали все, но нашел ее тот, кто считался злейшим врагом? А вернее всего, справедливые по натуре гоблины уже и сами понимали, что, идя за Михаем, они не найдут ничего достойного и настоящего? Как бы то ни было, вслед вестникам мира не было сделано ни единого выстрела. Рамиэрль и его свита медленно отошли от замковой горы к своим разноцветным полкам. Никто не расходился. Люди и гоблины в беспокойном ожидании не сводили взгляда с тяжеленных ворот. Если за ними еще чтят Кодекс Розы или неписаные законы гор, им ответят… Если же отрава, сваренная Годоем и его бледными то ли хозяевами, то ли, наоборот, рабами, сделала свое дело, ответа не будет. Или же последует какое-то очередное вероломство.
Солнце весело светило с ясного темно-голубого неба, вовсю стрекотали кузнечики, радостные и равнодушные к делам тех, кто отчего-то возомнил себя разумным и великим, остро пахло созревшими травами.
Только спустя ору узкая — на одного, и то боком, — железная дверца, злобно лязгнув, приоткрылась, выпустив одинокого воина, затянутого в черную кожу. Сердце Рамиэрля бешено заколотилось от радости — он узнал Уррика! Неужели удастся обойтись без крови?
Гоблин шел неспешной упругой походкой, и эльф успел заметить жесткие складки у рта и наметившуюся морщину между широкими изломанными бровями — верный знак того, что в последнее время Уррику приходилось много размышлять и думы его вряд ли были радостными и светлыми. Все: и фронтерцы, и таянское ополчение, и горцы — напряженно следили за парламентером, на локте которого трепетал шарф цветов Ямборов. Что ж, это было куда лучше тарскийского «Ангела» или ройгианских рогов… Оружия у Уррика не было, и Рамиэрль быстро отцепил шпагу и, передав ее Луи, пошел навстречу налегке. Арциец сделал было попытку пойти за ним, но Рэннок остановил его — на доверие следует отвечать доверием. Однако один сопровождающий у эльфа все же был. Криза! Орка ловким кошачьим движением сбросила пояс с ножом и решительно двинулась за Романом.
Парламентеры хорошо рассчитали свой шаг — они встретились ровно на полпути между замком и позициями резестантов. Рамиэрль протянул руку, и Уррик с готовностью пожал ее.
— Да уйдешь ты в славе, — старинное гоблинское приветствие в устах эльфа явно произвело впечатление на орка, а Рамиэрль слегка помолчал и добавил: — Эмико.
Черные глаза широко открылись. Эльф понял, что сказал что-то необыкновенно важное, но так и не понял, что именно.
— Да будешь ты гордостью своих друзей и ужасом своих врагов, — орк произнес ответную фразу, не скрывая дружелюбия, — ты говорил, мы слышали и решили продолжить разговор.
— Вы поверили тому, что я говорил?
— МЫ, — Уррик подчеркнул это «мы» так, что не оставалось сомнения, что речь идет о гоблинах, — поверили, но в Замке есть и другие. Один из них хотел тебя убить, и мне пришлось напоить ятаган недостойной кровью.
— Благодарю, — слегка наклонил голову Роман, умолчав о том, что был не столь уязвим, как это казалось со стен.
— Это не может стоить благодарности. Послы неприкосновенны, я спасал не твою жизнь, а нашу честь. Но я пришел сказать о другом. Мы присягали регенту Михаю на верность. То, что произошло, доказательства, которые ты привел, освобождают нас от этой клятвы. Мы не можем отстаивать порочное дело, но мы не вправе и встать под ваши знамена. Нас посылали жрецы-старейшины, и без их решения мы не поднимем оружие… Но мы спросим с Белых Жрецов за ложь.
— Я понимаю, — спокойно сказал Рамиэрль. — Это много больше того, на что я надеялся. Уходите! Возвращайтесь в горы. Никто не посмеет причинить вам вред по дороге домой.
— Нам трудно причинить вред, — по-волчьи улыбнулся гоблин.
— Но можно, — просто сказал бард, — люди устали бояться. Таянцы думают только о мести и не могут трезво судить, кто проливал кровь детей и женщин, а кто честно сражался с мужчинами. Ты знаешь, что творилось в Гелани, и так повсюду. Михай слишком понадеялся на колдовство, и, когда оно его подвело, земля под ним загорелась. Вас много, вы вооружены, но до Корбута дойдет в лучшем случае треть. Вам придется идти по колено в крови тех, кто справедливо хочет отомстить за жертвоприношения Годоя. Мы же проводим вас до предгорий, и вам не придется браться за оружие.
Орк задумался, затем вздохнул совсем по-человечески и признал:
— Ты прав, наши воины уйдут тихо, но сделай так, чтобы их пропустили. Но наш уход не означает сдачу Замка. Госпожа наша, — он с вызовом взглянул в бездонные эльфийские глаза, — не совершала ничего недостойного и останется правительницей Таяны, пока сюда не придет герцог Рене.
— Означает ли это, что Илана готова сдаться герцогу?
— Она будет говорить с ним и после этого решит. Пока же мы должны быть уверены, что штурма не будет. От клятвы защищать госпожу Илану мы не отрекаемся. И еще. Те, кто в Замке. Они недостойны ходить под этим небом, но они есть, и у них есть наше слово. Оставляя их без наших мечей, мы должны знать, что их судьбу решит только господарь Рене, а не геланские люди с веревками и ножами. Я должен получить доказательство, достаточное для их спокойствия, так как крыса, чующая свою смерть, столь же опасна, как волк…
Потому я и те, кто любит меня, останутся, чтобы охранять госпожу Илану от тех, кто зовет себя ее подданными, но могут вонзить ей нож в спину. Нас будет не более сотни, и мы не представляем угрозы для Гелани. Остальные уйдут сегодня же, если ты дашь достойное доказательство вашей искренности.
— Я, — прерывистый девичий голос прервал разговор столь неожиданно, что Уррик и Рамиэрль вздрогнули. Криза умоляющими глазами смотрела на них обоих, — я… я пойти в замок и остаться. Меня все знать. Если я ходить в замок, они должны верить? Так ведь?
— Мне это не нравится, волчонок! Мысль неплоха, но я не верю тарскийцам. Ты женщина, ты не должна рисковать, мы найдем других заложников.
— Нет, — черные глаза подозрительно заблестели. Рамиэрль внимательно посмотрел на девушку и все понял. Юная орка — сильная, смелая, веселая — ничем не походила на бедняжку Мариту, но этот взгляд, взгляд, которым девушки смотрят на пленившего их воображение рыцаря… Роман помнил, какими глазами смотрела на него дочка покойного эркарда, это же обожание было написано на лице его отважной спутницы. Уррик оставался в Замке, и она хотела быть рядом с ним. Сердце сжало незнакомой доселе болью, но эльф безмятежно улыбнулся. — Что ж, Криза, если ты решила твердо и твой брат скажет «да».
— Он скажет, — радостно крикнула девушка…
— Уррик, — Роман теперь обращался к гоблину, — Криза мне больше чем сестра, тем более что моя сестра — женщина недостойная и злая. Криза стоит сотни принцесс, обещай мне, что ты защитишь ее.
— Клянусь, — Уррик был заметно взволнован, — ее жизнь — это и моя жизнь. Залог драгоценен, и я его сохраню.
А через четыре оры знаменитые ворота нехотя распахнулись, прутья органки[125] пошли вверх, и гоблины своим походным волчьим шагом, не оглядываясь, темным потоком устремились на восток. Рамиэрль на Топазе следил, как северян окружили три сотни фронтерцев. Что ж, эскорта хватит, чтобы остановить даже самых неразумных таянцев, буде те пожелают напасть на уходящих. Скоро уйдут и южные гоблины. Они встанут лагерем у истоков Рогга, перекрыв дорогу на Тарску, и будут ждать до осени. Если Прядущие Судьбу отвернутся от справедливых и будут милостивы к Годою, Ночной Народ придет на помощь крови Инты. Если же воля Изначальных восторжествует, воины Рэннока вступят во владения Михая, и горе тем, кто попробует остановить их. Это решение устраивало всех. Таянцы привыкли видеть в горцах вернейших слуг узурпатора и с трудом скрывали страх и неприязнь. Луи и Рыгор ничего не имели против орков как таковых, но понимали, что нельзя ни в чем уподобляться Годою. Так что пусть уходят, им хватит дела и в Последних горах, а Благодатные земли должны справиться сами… Тем более что резервов Годой теперь не дождется.
С надвратной башни в спину соплеменникам смотрел Уррик, и сердце его рвалось на куски. Он тоже мог бы шагать навстречу родному горному ветру, освобожденный от ненавистной службы, ничем себя не запятнавший. Ничем, кроме нелепой и горькой любви к человеческой женщине, жене негодяя и обманщика. Илана стояла тут же, теребя тонкими пальцами вишневый шелк накидки. Отпуская гоблинов, она бросила на кон все. Теперь в замке оставались лишь люди, которые сделали слишком много страшного, чтобы рассчитывать на милость Рене, и верный Уррик… Его любовь грела душу, но горчила как полынь, потому что она была ее недостойна.
Не было в ней, Илане Таянской, той силы и безгрешности, которой обладали героини легенд. Она виновата, очень виновата, и она вопреки всему продолжает любить Рене. Все, кто остался в замке, — заложники этой любви, ибо если Рене ее примет, она без колебаний отдаст всех в его руки и спокойно будет смотреть, как их поведут на казнь, так как за то, что они сотворили, кто по подлости, кто по слабости, земного прощения нет и быть не может. Пока, впрочем, об этом ее плане знал лишь Уррик. Остальным она объяснила, что гоблины после того, как к резестантам примкнули их соплеменники, стали ненадежны и лучше от них отделаться, выговорив себе время, и дожидаться Годоя. Бледный, как ни странно, не спорил. Видимо, тоже опасался тех, кто еще месяц назад казался надежнее скал. Что ж, ждать осталось не так уж и много. Она знает тайные выходы из замка, она сдаст замок Рене и заслужит его прощение, а возможно, и нечто большее.
Принцесса задумчиво смотрела вслед уходящим горцам, а Криза… Криза смотрела на Уррика…
Вечерело. На колокольне прозвонили к молитве, и братия под бдительным присмотром старших пастырей направилась в основной храм. Скромная эрастианская часовня на монастырском кладбище не годилась для торжественных молебнов. Конечно, ее содержали в порядке (аббатство было богатым и ухоженным), но не более того. И все-таки именно у этого скромного строения, в глубине которого благочестиво преклонил колени мраморный Эрасти Церна, стояли те, в руках которых находилась судьба Благодатных земель.
— Если кто узнает о моем преступлении, — Архипастырь натянуто рассмеялся, — я предскажу вам свое будущее…
— А разве может кто-то дать Агва Закта Архипастырю, ведь он превыше суда церковного и светского? — подивился Мальвани.
— Превыше, — подтвердил Феликс, — но для того, чтобы убить, не обязательно судить.
— Верно, — признал Рене, хитро улыбнувшись, — но смерть от яда нам в ближайшее время не грозит. Однако пора. Максимилиан обещал молиться подлиннее, но все же стоит поспешить.
Феликс кивнул и, пройдя в глубь часовни, опустился на колени перед Эрасти. Однако, несмотря на молитвенную позу, Архипастырь был весьма далек от дел небесных. Внимательно прищурившись, он что-то выискивал на постаменте статуи и, видимо, нашел, так как Эрасти медленно и грустно посторонился, открывая узкий проход, из которого потянуло подвальной затхлостью.
— Сколько лет сюда никто не заходил? — поинтересовался Мальвани.
— На моей памяти и даже на памяти Филиппа им не пользовались. Тайну этого хода знает только Архипастырь и его душеприказчик, который должен ее открыть вновь избранному главе Церкви. Впрочем, последние четыреста лет душеприказчики или становились Архипастырями, или быстро уходили в мир иной… Но хватит об этом. Вам пора, друзья мои.
Глава Церкви Единой и Единственной и не подумал благословить тех, кто должен был спуститься в старинный ход. Да и то сказать, зачем благословение эльфам, да и эландцы шарахались от церковных церемоний. Провожающий и уходящие расстались не как пастырь и паства, а как соратники и друзья.
Первым в сырую тьму ступил Эмзар. Рене знал, до какой степени эльфы не переносят темноту и замкнутые пространства, и лишний раз подивился самообладанию короля-Лебедя и тех, кого он взял с собой. Затем настала очередь самого Рене и полутора десятков морских стрелков. Рене в последний раз вдохнул свежий воздух побережья и решительно шагнул вниз. Им предстояло пробраться в Кантиску подземными тропами, остальных же во главе с Мальвани и Феликсом ждал беспримерный пеший марш через поля и виноградники Западной Арции к Коретскому лесу, за которым лежала Кантиска. Там должны ждать эльфы и несколько Хозяев, которые уже будут знать, какими силами располагает Годой.
Мальвани и Феликс атакуют узурпатора во время штурма, предварительно согласовав время с осажденными. Эмзар и эльфийские маги должны будут нанести неожиданный для Годоя удар из крепости, чтобы тот напрочь забыл обо всем остальном. Тогда внезапность компенсирует численный перевес. Конечно, существовала опасность, что разведка Годоя обнаружит чужую армию, но идти решено было по ночам, а Клэр и Нидаль обещали прикрытие и содействие Хранителей и Хозяев. К тому же Годой должен думать, что Мальвани с Феликсом все еще торчат у Гверганды. Должен, но думает ли? Тарскиец хитер и непредсказуем. Он все время творил почитаемое невозможным и выигрывал, Аррой и сам был таким.
Узкий покатый ход шел вниз и вниз. Кто бы его ни проложил, он не слишком заботился об удобстве и уж точно не предполагал, что этой душной щелью одновременно попробуют пройти много людей. Именно поэтому пришлось отказаться от столь привлекательной идеи провести в Кантиску подкрепление. Здесь могла пройти сотня человек, не более… Ноздреватый, словно бы плачущий камень нависал над головами, люди шли молча, наступая на пятки друг другу, понимая, что обратно дороги нет. Каждый второй нес светившийся голубым эльфийский шарик, слегка разгонявший тьму. Время как будто остановилось. Казалось, они идут вечность и всегда будут так идти, видя лишь плечи и голову шагающего впереди и ощущая на затылке чужое дыхание. Хорошо хоть пол вскоре выровнялся и оказался не скользким.
Рене молча шел за эльфами, на всякий случай отставая от них на несколько шагов, чтобы, если что, дать идущим впереди хоть какую-то свободу маневра. Страшно маринеру не было, скорее тоскливо. Три дня дороги в затхлой темноте, лишь едва разгоняемой светом эльфийских шаров, три дня без солнца, неба, ветра… Только звук своих и чужих шагов, молчание и мысли. О том, правильно ли они поступают, о том, что было когда-то и что будет потом, удастся ли их замысел и так ли велик военачальник Годой. И еще отчего-то он думал об Эстель Оскоре. Не как о сильной фигуре на эрметной доске и не как о последней надежде в схватке с Ройгу, а как об одинокой и гордой женщине, которую адмирал Аррой хотел еще увидеть в этой жизни.
Глава 31
Было тихо и тепло, пахло мятой и отцветающим красульником. До Кантиски оставалось еще несколько дней езды, и Роман торопился.
Местные хозяева были беспечны и глупы, но все же от них удалось добиться относительно связного рассказа о том, как Святой дорогой проходила армия Годоя. Хвала Великому Лебедю, никакого Осеннего кошмара лесные духи не учуяли, а значит, Михай понадеялся на свою военную силу. Что ж, на этот раз тарскийский господарь может нарваться. Прашинко уже наверняка успел сообщить Рене о разгроме тарскийской армии и уходе гоблинов. Жаль, конечно, что нельзя привлечь горцев к арцийской войне, но политика есть политика. Гоблины в глазах арцийцев и фронтерцев намертво связаны с узурпатором, и нельзя показывать, что защитники правого дела черпают из той же чаши…
Роман достаточно знал Рьего, чтобы понимать: тот не станет сидеть и ждать, когда Годой приберет к рукам Святую область и Кантиску. Эльфу было интересно, как герцог умудрился уничтожить армию Марциала, но Пылевичок не отличался любопытством и о подробностях не расспросил. Впрочем, это уже дело прошлое. Сейчас главное — Кантиска! Только бы город продержался до подхода Северной армии! Хотя почему бы ему и не продержаться? Стены сработаны на совесть, пушек и защитников хватает. Правда, клирики не очень любят, когда по ним стреляют, наверняка найдутся такие, что пожелают сдаться… Во все века предательство было главной причиной падения казалось бы неуязвимых крепостей, хотелось бы верить, что Кантиска окажется исключением.
Рамиэрль не сомневался, что ему удастся так или иначе пробраться в осажденный город. Он полагал, что небольшие чудеса, которые он намеревался устроить, поднимут дух защитникам, да и побывать в храме Эрасти не мешало, вдруг Церна приготовил еще какой-то сюрприз? На последнее, впрочем, бард не слишком рассчитывал, он и так больше года гонялся за миражами в детской надежде отыскать кого-то сильного и мудрого, кто с ходу победит всех врагов или, на худой конец, хотя бы научит, что и как делать. Увы… Эрасти оказался недоступен, хотя по некоторым признакам действительно мог сладить с ройгианской напастью. Пустышкой оказалась и Ночная Обитель. Да, теперь Роман знал, почему Светозарные покинули Тарру и что двое из них не хотели ее бросать на произвол судьбы и предприняли кое-что для защиты оставляемого мира… Спасибо им, конечно, но тень Ангеса ничего не знала о последних событиях и могла лишь вздыхать о прошлом… Смешно, но самое главное, а именно кольцо Эрасти, Роман нашел в начале своего пути, а потом словно бы в насмешку отправился на край света, чтобы вернуться, твердо зная, что ни боги, ни маги Тарре не помощники.
Правда, совсем уж зряшным Роман свой поход не считал. Он обрел союзников, позволивших очистить Таяну от годоевской нечисти, нашел и похоронил Уанна, побывал на том поле, где некогда его предки покрыли себя славой, обернувшейся позором… Седое поле жило своей особенной жизнью, и, похоже, оно признало его. Как бы то ни было, белые птицы помогли ему убедить гоблинов в своей правоте, хотя сначала он повел себя не лучшим образом. Если бы не Криза… Эльфу очень хотелось знать, как она там, в Высоком Замке, рядом с предметом ее девичьих грез. Уррик слишком влюблен в Илану, чтобы обратить внимание на свою соплеменницу, нужно что-то совершенно необычное, чтобы его гоблинский знакомец заметил очевидное!
Странное дело, Роман негодовал на слепоту Уррика и вместе с тем отчаянно не хотел, чтобы тот преподнес Кризе расшитый бисером платок, как того требовали горские обычаи. И вообще, лишившись своей спутницы, Рамиэрль из Дома Розы почувствовал себя странно одиноким. Наверное, все дело было в том, что ни с кем он еще не проводил столько времени, да еще наедине. Зима в горах на двоих сблизит не только эльфа с орком, но и оленя с волком… Роман усмехнулся, представив себе, что сказала бы по этому поводу Криза, так и не научившаяся нормально связывать слова. Впрочем, ей это шло… Роман очень надеялся, что в Высоком Замке с девушкой ничего не случится, но все равно не нужно было там ее оставлять. Он бы ее и не оставил, если бы не дурацкая гордость и боязнь… Боязнь чего? Того, что она догадается, что он не хочет оставлять ее с Урриком?! И из-за этого он бросил ее одну в этом гадючьем гнезде, где собрались твари, залившие Таяну кровью?! Хорошо хоть бледные оттуда убрались, вопрос — куда?
Роман проехал через всю южную Таяну и нигде не почувствовал признаков ройгианской магии. Это настораживало. Куда они попрятались? Почему молчат?
Резестанты, прежде чем подойти к Высокому Замку, проутюжили степную часть страны вдоль и поперек и не обнаружили даже следов «жнецов». Конечно, те могли уйти в Арцию, ведь Стражей Горды больше не было. Роман долго стоял на том холме, где они с Герикой разговаривали со Всадниками. О них теперь напоминала лишь причудливая груда оплавленных камней, из которой струился поток солоноватой, как слезы или кровь, воды. Роман, в который раз за последнее время, отдал последний долг погибшим соратникам. Темно-лиловые траурные вьюнки оплели черные блестящие камни, большего Роман сделать не мог, разве что приложить все свои силы и умение для того, чтобы Белая Тварь издохла окончательно и бесповоротно.
Здесь, у холма Всадников, Роман расстался с резестантами, которые двигались слишком медленно, а Роман торопился. Рыгора и Луи ждала своя война. Теперь, когда из Таяны не ожидалось никакого подвоха, а Тарску сторожили гоблины Рэннока, можно было очистить Фронтеру и идти на Мунт. Именно об этом и мечтал Луи, с таким жаром рассказывавший о столице Арции, что Роман от души пожелал жителям империи увидеть его на троне. Луи и Рене отлично поладят, хотя что это он делит шкуру неубитого Годоя? Сначала надо победить и выжить, а для этого все, или, вернее, почти все, средства хороши. Интересно все же, на каких тропах Ангес нашел камень, вставленный им в кольцо, магия которого так отличается от эльфийской, черпающей силу в Свете, и куда сейчас забросила судьба взбунтовавшихся Светозарных?
Кольцо Эрасти… С ним ясно далеко не все. Для начала не мешало бы узнать, что за перстень подарил Анхель побратиму, ведь тогда черное кольцо еще было у Ларэна. Или не было? Тогда каким образом оно попало к Анхелю? Похоже, на этот вопрос может ответить лишь Проклятый.
Странные все же узоры сплетает судьба, играя и богами, и эльфами, и людьми… Взять хотя бы всех втянутых в нынешнюю круговерть. Все начиналось во Фронтере в ныне несуществующем Белом Мосту. Судебный маг Гонтран Куи пытался осудить за Недозволенную магию знахарку Лупе, за которую вступились эландский герцог и эльфийский разведчик. А затем тот же самый Куи, жертвуя жизнью, спасает эту ведьму, которая вместе с бывшим войтом и арцийским принцем бросает вызов самозваному императору-колдуну. Кто бы мог подумать, что Рыгор окажется прекрасным полководцем, а маленькая колдунья в один прекрасный день, возможно, станет императрицей? Луи, похоже, не смущает ни то, что Лупе его старше лет на десять, ни то, что она деревенская знахарка, хотя Шандера это тоже не волновало. Бедный Шандер, судьба опять ударила его по самому больному… Роман не стал рассказывать Лупе, что граф жив, зачем вносить сумятицу в еще одну душу, сейчас она счастлива, и слава Вечным Звездам, ведь счастье людей столь кратко, хотя на войне жизнь может быть еще короче счастья…
Топаз и Перла легко пробирались среди расступавшихся перед ними деревьев — Роман предпочитал ехать лесом, так как на тракте можно было встретить не того, кого хотелось бы, а отводить глаза в стране, где заправляет ройгианец высокой степени посвящения, приручивший синяков, было бы весьма опрометчиво.
— Дальше идти не стоит, — Сезар Мальвани неодобрительно покосился на лесную опушку, через которую просвечивало поле, — никогда не нужно полагать себя самым хитрым. Если Годой догадается, где мы…
— Не догадается, — махнул рукой Архипастырь, — и вовсе не потому, что мы такие умные. Лес нас не выдаст. Рене говорил, что это так, значит, это так…
— Феликс, ты совсем не изменился, — хохотнул командор, — только при Авире ты говорил: «Эллари говорил, что это так, значит, это так…»
— Хочешь сказать, что я был не прав? — улыбнулся и Архипастырь. — Был бы Эллари жив, в Арции и духу бы Годоя не было…
— Его бы духу не было, даже будь живы Франциск или Стефан Ямбор… А теперь вот живы мы и все зависит от нас. Ох, не нравится мне, что Арроя понесло в Кантиску, нечего ему там делать!
— Он полагает, что Годой в узел завяжется, чтоб не допустить коронации, и что лучшего времени для удара нам не придумать.
— Да, кабы нам самих себя не перехитрить, — проворчал Сезар и крикнул: — Анрио!
— Здесь! — корнет Мальвани изо всех сил делал вид, что они с командором вовсе не отец и сын.
— Где таянцы?
— Купают коней, тут неподалеку озеро.
— Пригласите ко мне Роцлава!
«Серебряный» появился почти тотчас — его темные волосы блестели от воды, видимо, лейтенанта вытащили прямо из озера.
— Вы хорошо поняли приказ Рене Арроя? Когда вы начинаете?
— Как только из крепости ударят по заречным укреплениям и Годой бросит туда хотя бы часть резервов.
Криза с ненавистью смотрела на дубовую панель, за которой скрывался тайный ход, в котором исчезли сначала Илана, а затем и Уррик. Девушка прекрасно понимала, ЧТО там сейчас происходит, и ей хотелось выть в голос. Уррик с самого начала относился к ней по-братски, но ни разу не взглянул на нее так, как глядел на рыжую принцессу, и вообще обращался с ней как с несмышленышем. Орка все чаще жалела, что, поддавшись порыву, осталась в Высоком Замке ради воина, которого видела в первый раз в своей жизни… Ведь тогда, у Ночной Обители, это был не Уррик, а Роман, изменивший свое лицо. Он шутил, как Роман, советовался с ней, как Роман, доверял ей, как Роман, и она, дурочка, решила, что и настоящий Уррик будет таким же. Как же, разбежалась! Он не видел никого, кроме своей рыжей… Вместе с обидой и ревностью орку мучила еще и совесть, ведь она по сути предала друга, осталась здесь в безопасности, а он продолжает воевать. И… они ведь даже не попрощались как следует.
В ушах орки словно бы вновь прозвучало: «А теперь, волчонок, вперед!» Сколько раз за прошедший год она слышала эту фразу и еще: «Этот мир стоит того, чтобы за него драться!» Роман сейчас дрался, а она сидела и смотрела на стенку, за которой уединились Уррик с Иланой.
Вот другие гоблины, те точно обрадовались ее появлению. Криза не сомневалась, что двое или трое готовы предложить ей на празднике Осенних Песен расшитый платок, но Кризу это лишь злило. Разве они не видят, что не нужны, что их глупые ухаживания ее бесят, а якобы «случайные» встречи в коридорах замка вызывают желание бежать куда подальше. Нет! Зря она пришла сюда, возможно, после войны Уррик увидел бы в ней великую воительницу, а так… Разве станет он обращать внимание на девчонку с выселок, даже если та умеет говорить по-арцийски и побывала на Седом поле.
Скрипнула панель, и Криза юркнула за портьеру. Первым вышел Уррик, и на его обычно непроницаемом лице застыло выражение тревоги и вместе с тем решимости. Появившаяся позднее принцесса Илана была бледна и спокойна. Криза сразу поняла, что между ними был серьезный разговор. О чем? Орка не могла себе этого даже представить, но ей отчего-то расхотелось покидать Высокий Замок.
Глава 32
Ночь с двадцать девятого дня месяца Влюбленных на первый день месяца Лебедя — самая короткая в году. Таянцы и эландцы считают ее праздником и веселятся вовсю, а вот Церковь Единая и Единственная подобных гульбищ не одобряет, хоть прямого запрета и нет. Церковь чтит следующий за короткой ночью Светлый Рассвет, провозглашенный одним из великих праздников, именно в этот день пастыри Божии коронуют земных владык.
В позапрошлом году Михай Годой рассчитывал, что Светлый Рассвет 2230 года станет днем его славы, но все пошло не так, и теперь за высокими стенами клирики собирались возложить корону на голову Рене Арроя, провозгласив его королем Таяны и Эланда.
Для Годоя это оказалось полной неожиданностью. Он совершенно точно знал, что Рене в Гверганде, по крайней мере был до того, как войско самозваного императора окружило святой город. Летать при всех своих талантах эландец не умел, значит, был какой-то тайный проход, неизвестный ни прознатчикам Годоя, ни заигрывающим с ним клирикам. Вообще-то Михай не собирался сразу же штурмовать город, следовало как следует напугать клириков, а затем измотать их блокадой, пушечным огнем, подкопами, и лишь когда они не смогут за ночь починить разрушенное днем, когда в ныне целых и невредимых стенах образуются бреши, кое-как заваленные бревнами и битым камнем, вот тогда им следует предъявить окончательный ультиматум, после которого пойти на штурм. Годой полагал, что месяца осады и двух или трех приступов будет достаточно, Канн это не Адена, Кантиска — не Гверганда, а засевшие в Святом граде кардинал Иоахиммиус и какой-то барон — не Феликс с Арроем. Если бы все шло как задумано, к середине месяца Дракона город был бы взят, и осенью можно было бы принять корону из рук нового Архипастыря.
В данном случае арцийский казус, отличающий империю от прочих государств Благодатных земель, играл Годою на руку. Со времени Анхеля Светлого арцийские императоры могли короноваться не только в Светлый Рассвет, но и в день поминовения великомученика Эрасти, приходящийся на пятнадцатый день месяца Зеркала. Годой, казалось, действовал наверняка, но все словно бы сговорились нарушить его планы.
Сначала на голову Михаю свалились Союзники, перехватившие его еще в Мунте и пожелавшие принять непосредственное участие в войне. Правда, им хватило ума выдать себя за клириков, но суть их притязаний это не меняло. Господин Шаддур требовал немедленно покончить с Кантиской и уничтожить Рене. Ему не было никакого дела до того, что скажут о Годое его подданные: глава ройгианцев хотел получить все и сразу. Михай не сомневался, что подлинная цель бледного — Эстель Оскора, и досадовал на то, что ройгианцам удалось прорваться через Горду. Терпеть Союзников становилось все труднее, но Годой все же добился отсрочки, дабы успеть с помощью нескольких чудес и знамений доказать осажденным, что ему покровительствует сама святая Циала и что она явилась ему во сне и повелела возглавить Церковь и искоренить эландскую ересь. Брать же с помощью магии город он не хотел, но господин Шаддур настаивал на своем. Они проспорили всю дорогу, но каждый остался при своем. Все решили догнавшие их вести: Варшани потерпел сокрушительное поражение, гоблины оказались изменниками, Таяна и Гелань в руках резестантов, дорога в Тарску перекрыта намертво, и, в довершение всего, кто-то (судя по всему, эльфы) разрушил Малый храм в Лисьих горах, надолго оставив ройгианцев с пустыми Чашами.
В этих условиях Годою была нужна немедленная победа. Любой ценой, пока другие, не обладающие столь надежными и необычными источниками, не узнают, что у императора больше нет резервов. В этой ситуации помощь Равноапостольной Циалы, которая сокрушит гнездо ереси и заблуждений, каковым становилась Кантиска, была нужна как воздух. Да и армию теперь приходилось беречь: потеряв Таяну и Тарску, Годой не мог жертвовать своими людьми и пушками. Вчерашнее же известие о том, что Рене Аррой в сопровождении каких-то странных нобилей, в которых тарский господарь без труда угадал проклятых эльфов, появился в Кантиске, положило конец колебаниям, благо все подготовительные работы были закончены. Обычно спорящие до хрипоты Шаддур и Годой были едины в том, что разрушение Малого храма было очередной эскападой Счастливчика, спевшегося с Перворожденными. Их нужно было остановить во что бы то ни стало.
Именем Равноапостольной Циалы Годой потребовал открыть ворота Кантиски не позднее Светлого Рассвета, а Рене Арроя, прибывшего вместе с ним рыцаря Эмзара, а также кардинала Кантисского Иоахиммиуса и исполняющего обязанности командора барона Шаду выдать законному императору и главе Церкви. Годой не сомневался, что ему откажут, да еще достаточно оскорбительно. И вот тогда вмешается святая Циала, и гнев ее будет страшен.
Господин Шаддур клялся, что собранной им силы хватит, чтобы сокрушить Кантиску и погасить магическое сопротивление Рене и эльфов. Годой был склонен ему верить, но червячок сомнения продолжал тревожить тарскийца. Даже прежних выходок эландца хватало, чтоб трижды задуматься, прежде чем бросать ему вызов, а уничтожение храма в Лисьих горах свидетельствовало о том, что Рене и его союзнички поняли, где и как черпают силу их противники, и нанесли удар. Правда, Шаддур утверждает, что все дело было в неожиданности и в том, что в Храме не оказалось никого из высших адептов, а против Чаши из Вархи в руках самого главы ордена им не устоять…
— Ваше Величество! — Годой с ненавистью посмотрел на появившуюся фигуру в монашеском балахоне — на людях Шаддур с присными были сама почтительность, но наедине начинали вести себя как хозяева. Однако делать было нечего, и тарский господарь милостиво кивнул вошедшим:
— Вы что-то хотели, святые отцы?
Глава 33
— Что-то случилось?
— Думаю, что да, — в глазах Эмзара застыла безнадежность. — Разве ты сам не чувствуешь?
— Мне кажется, к утру разразится гроза.
— Гроза? Да, ощущение довольно похожее… Но это не гроза, эриано,[126] это, если мы ничего не предпримем, гибель Тарры.
Рене ничего не ответил — ожидал продолжения.
— Боюсь, крепость придется сдать. У Годоя что-то произошло, и он призвал на подмогу своего демона. Мы ошиблись, думая, что он попробует победить обычным или почти обычным путем.
— Кого на нас спустят, неужто самого Оленя? Но ведь что-то наверняка можно сделать, или он непобедим?
— Трудно сказать, — Эмзар пожал плечами. — Защитники города отважны, а сама Кантиска стоит на любопытном месте, здесь веками молились то одним богам, то другим, и стены города исполнились силы. Взять их непросто, да и у нас в запасе есть кое-что.
— Тогда я совсем уж ничего не понимаю.
— Я тоже, — эльф попробовал улыбнуться, — вернее, не понимаю причин происходящего, но вот последствия считываются без труда. Ты сам мне рассказывал, как от берега отхлынуло море, и ты понял, что оно вернется и остановится, лишь дойдя до гор. Сейчас отхлынуло другое море…
— Но даже с морем можно бороться…
— Да, — кивнул Эмзар, — и, если не будет другого выхода, мы попробуем. Возможно, вновь объявится тот, кто за Явеллой избрал тебя своим мечом. Тебя это скорее всего убьет, но тогда у нас появится шанс остановить потоп.
— Тогда моего согласия никто не спрашивал, — адмирал пожал плечами, — но я готов его дать. И все же почему ты заговорил о сдаче?
— Когда пущены в ход сильные заклятья, их всегда можно отследить. Мы с Клэром уверены — Годой и бледные пустили в ход все, что им подвластно. Как я понимаю, создается фантом Ройгу, с помощью которого они хотят вломиться в город. Возможно, этот безумец, объявивший себя главой Церкви, хочет выдать его за знамение собственной святости. Ведь, если я не ошибаюсь, какая-то из ваших святых часто изображается с оленем?
— Да, святая Циала, — кивнул Рене, — ты прав, явление Оленя потрясет многих, но защитники города убеждены, что с ними святой Эрасти, так что все не так уж и безнадежно, особенно если мы сдержим фантом. Или я что-то упустил?
— Упустили прежде всего они. То ли в их заклинания вкралась ошибка — как-никак ничего подобного не делали тысячи лет, то ли кто-то очень тонко и умело подправил заклятье и теперь оно направлено не против стен Кантиски и рассудка его защитников, а на разрушение Великого Барьера.
— Что это значит?
— Нас учили, что Великий Барьер появился много раньше всего Сущего, тогда же, когда Свет был отделен от Тьмы, и что его суть познать невозможно, но если его проломить или обойти, в мир ворвется нечто, не совместимое с самим его существованием. Так ли это, никто не знает — проверять это утверждение, хвала Великому Лебедю, еще не приходилось.
Вы, люди, привыкли относить к Запретной магии все, что не укладывается в Кодекс Циалы, но это лишь отзвук древнего великого Запрета, наложенного на те области знания, овладев которыми безумец или глупец мог преодолеть Барьер…
— Ты допускаешь?
— Я не допускаю, я уверен. Михай, думая, что ударит по Кантиске, ударит по Барьеру, и никто не знает, к чему это приведет.
— Значит, нужно сдаваться, хотя смерть — это только смерть, жизнь под игом бледных много хуже.
— Для тебя, для меня, но не для звезд, деревьев и птиц, которые знать не знают о наших терзаниях. Но я не думаю, что нам оставят жизнь, мы слишком опасны.
— Сегодня мы сдадимся, а завтра Годой переругается с бледными, замахнется на Идакону или Атэв и все равно пустит в ход Оленя.
— Ты ошибаешься, уж не знаю, к счастью или нет. Нам нужно пережить лишь сегодняшний день, день Светлого Рассвета, затем все вернется на круги своя. Не стану читать тебе лекцию по Запретной магии, так что поверь на слово. Для того чтобы обойти Барьер, нужно, чтобы в одной точке сошлось множество дорог и тропинок от положения звезд до человеческих снов. Только тогда такая относительно слабая Сущность, как на время обретший что-то похожее на тело один из старых богов одного из миров, сможет пробить преграду, поставленную чуть ли не самим Творцом, и туда устремится нечто, губительное и для Тарры, и для других миров. Да, да! Поглотив наш мир, чуждое рано или поздно прорвется в другие. Так уж вышло, что мир без богов и без магии оказался самым слабым звеном Барьера. Именно об этом и предупреждает Пророчество, жаль, что мы слишком поздно это поняли.
— И сколько времени нам будет грозить это самое чуждое?
— Искажающее заклятье, открывающее ему пути, проживет до захода солнца, не долее, после чего Олень снова подчинится тем, кто питает его. Он и его хозяева по-прежнему будут опасны, но с ними можно и нужно будет бороться. Та же Герика, Эстель Оскора… Она должна остановить Оленя, возможно, она смогла бы что-то сделать даже сейчас, но до Идаконы слишком далеко даже для Гиба. Да и слишком драгоценна она, чтобы рисковать ее жизнью сегодня и сейчас.
— Что ж, война с нашей смертью не кончится, — на лице Арроя не дрогнул ни один мускул, но Эмзар понял, что тот принял решение и не отступится, — Феликс — хороший Архипастырь, Мальвани — готовый маршал, а Шани — таянский король. Хорошо, что он пока в безопасности. Так же, как и Роман.
— Рамиэрль мой наследник, — Эмзар сказал это так, что герцог понял — уговаривать эльфа исчезнуть из обреченной крепости бессмысленно, — он не станет прятаться в болотах и не даст тем, кто с ним пришел. Ты сможешь остановить армию Мальвани?
— Конечно, не беспокойся, но не лучше ли тебе…
— Не лучше, — Эмзар гордо вскинул голову, — иногда смерть короля нужнее его жизни, к тому же, если нас не убьют до вечера, мы и в плену сможем что-то сделать. Годой знает, кто сейчас в Кантиске, если он кого-то не найдет, он пустит по следу своего монстра, а этого допустить нельзя.
— А он не отправит его за Герикой?
— Нет, так как Пророчество утверждает, что их силы равны.
— Да, пожалуй, держа нас в руках, он попробует поторговаться с теми, кто остался в Эланде.
— Ты решил?
— Да, я выеду навстречу Годою, а те, кому я верю, откроют ворота. Мы сделаем это в последний момент. Люди готовы к битве, рассчитывают на победу и могут расправиться с «предателями» на месте.
— Согласен. Ты сам объяснишь все Шаде и Иоахиммиусу?
— Да, но сначала я хочу собраться с мыслями.
— Что ж, я тоже хочу вспомнить обо всем, что нужно и не нужно. Встретимся на рассвете у Малахитовых ворот.
Эльф бесшумно исчез в зарослях монастырского сада — стройная, легкая тень, порожденная благоуханной летней ночью. Рене какое-то время смотрел ему вслед, затем негромко окрикнул:
— Жан-Флорентин, ты все слышал?
— Разумеется, — последовал незамедлительный ответ, — мой слуховой аппарат хоть и не столь совершенен, как, скажем, у обыкновенной кошки, но все же много лучше, чем у почитающих себя венцом мироздания двуногих существ…
— И что ты скажешь?
Философский жаб перебрался с браслета на рукав и, забравшись по нему наверх, устроился на краю воротника, задумчиво скрестив лапы.
— Логика подсказывает, что Эмзар верно оценил обстановку. Завтра нас ждет не бой с Михаем Годоем за власть над Арцией, а конец Света, инспирированный не идентифицированными на данный момент силами. Сработал тот самый неизвестный фактор, о котором я неоднократно предупреждал, так как, исходя из причинно-следственной связи…
— Жан, — прервал его адмирал, — у нас слишком мало времени и слишком многое нужно сделать. Я хочу попросить тебя об одной вещи.
— К вашим услугам, — жаб изобразил нечто, долженствующее, по-видимому, изображать рыцарский поклон.
— Вы ведь ладите с Гибом?
— Настолько, насколько можно ладить с созданием, живущим одними эмоциями и не способным думать о Вечном. Впрочем, это не его вина, так как вся история этих существ…
— Сейчас не до родословной Водяных Коней. Нужно предупредить Мальвани, и сделать это, кроме тебя, некому.
— Нет! — жаб категорично рубанул воздух лапой, оставив за собой огненную черту. — Я поклялся не оставлять тебя, и я сдержу слово.
— Ты пойдешь, — устало повторил Рене, — потому что больше некому.
— Не пойду!
— Пойдешь! Я приказываю тебе, ты присягнул мне как своему сюзерену, и твой рыцарский долг повиноваться.
— Да, действительно, — жаб вздохнул, приняв оттенок красной яшмы, — я присягал, и рыцарский долг меня обязывает. Я сделаю так, как ты хочешь.
— А хочу я многого. Ты передашь Мальвани, чтобы он ни в коем случае не пытался нас спасти. Его забота — армия и беженцы. Он должен вместе с уцелевшими эльфами запереться за Аденой и ждать. Мое завещание у Герики Ямборы, пусть она отдаст его Шандеру, когда тот вернется. Надеюсь, он привезет подписанный договор. Майхуб понимает больше, чем хочет показать, и потому исполнит обещанное, даже без меня. А теперь главное. Мальвани и Шани сделают все, что в человеческих силах, но от вас с Гибом потребуется больше. Вы должны спрятать Герику так, чтобы ее никто не нашел. Если она Эстель Оскора…
— Все можно подвергать сомнению, но не это…
— Михай не должен ее получить. Когда она будет укрыта, вы найдете Романа — он жив, я в этом уверен. Дальше все будет зависеть от вас. Эстель Оскора, кольцо Проклятого, Водяной Конь и твои мозги — этого должно хватить для победы, потому что это все, что осталось у Тарры.
— Я понял, — жаб был на удивление краток, — и я исполню.
— Не будем откладывать, — Рене поднял руку, и Жан-Флорентин вновь привычно устроился на браслете. Цвел жасмин, и его аромат мешал думать о смерти как о чем-то неизбежном. В дальнем конце сада бил небольшой источник, заботливо обрамленный резным белым камнем. За источником в стене виднелась полукруглая ниша, из которой выступала сделанная с немалым искусством фигура какого-то арцийского святого, сзади которой хитрый мастер поместил большое, слегка помутневшее зеркало, так что пришедшие к водоему паломники видели себя как бы идущими по стопам святого. Рене ухмыльнулся, подумав о том, что многочисленные святые и угодники, якобы хранящие эту землю, давно должны были бы вмешаться и покончить с Годоем и его колдунами. Вместо этого узурпатор при полном попустительстве небес объявил себя главой Церкви и в таковом качестве осаждает Святой город… Что ж, если боги и святые отвернулись, придется рассчитывать на эльфийскую магию и копыта Гиба.
Водяной Конь появился сразу — видно, болтался где-то поблизости. Рене в который раз убедился, что Гиб понимает все или почти все. На сей раз он не ржал, не рыл копытами землю, а тихо стоял, опустив голову, пока Жан-Флорентин переползал на шею скакуна и цеплялся за спутанную гриву.
— Клянусь честью, — философский жаб сделал правой лапой жест, похожий на гвардейское приветствие, — ваша жертва будет не напрасной. Потомки узнают, кому они обязаны жизнью. Никто не будет забыт, и ничто не будет забыто!
— Главное, чтобы они были, эти потомки, — отмахнулся Рене, — ну, вперед! Прощайте! — Гиб черной молнией рванулся куда-то вбок и ввысь, лишь слегка тронув копытами сонную воду. Рене, хоть и не раз ездил на черном жеребце, так и не понял, какими путями тот иногда ходит, да это было и неважно, главное, сооруженный осаждающими двойной вал для него не помеха. Не пройдет и оры, как он доберется до лагеря Мальвани.
Странное дело, Жан-Флорентин бывал порой совершенно невозможным, но, расставшись со своим многословным спутником, Рене почувствовал себя невыносимо одиноким. Оно, наверное, было и к лучшему, с учетом того, что адмиралу предстояло завтра. Одинокие могут себе позволить быть стойкими, ничего не бояться и ни о чем не жалеть. Хорошо, что Герика в Эланде и Годой знает об этом, иначе он потребовал бы и ее, а Рене не мог поручиться, что отдал бы Геро Михаю, даже зная, чем грозит неповиновение… И Шандер… Как удачно вышло, что он отправил его в Эр-Атэв, избавив от ужаса повторного плена. Шани был откровенен с Арроем настолько, насколько в подобных вещах можно быть откровенным, так что адмирал насчет собственной участи не обольщался…
Эландец машинально поднял взгляд к луне, исходившей неистовым серебряным светом, казалось, она понимала, что эта ночь может оказаться последней. Птицы молчали, в застывшем воздухе стоял дурманящий аромат… Праведник провел бы такую ночь в молитвах, воину более приличествовало отдать ее какой-нибудь случайной подруге… Но подруги не было, и искать ее не хотелось, а молиться, просить упорно молчавшего все это время Творца о помощи? Зачем? Если тот всезнающ, всеблаг и всемогущ, это излишне, а если нет, то бесполезно.
Аррой присел на край бассейна, повернувшись спиной к гроту святого, чье имя он запамятовал, и опустил руку в воду. Он не молился в прямом смысле этого слова, повторяя красивые заученные слова, но мысленно обращался к любым высшим силам, если таковые все-таки где-то есть. Герцог заранее соглашался на любую жертву, пусть только эта луна и завтра отразится в прохладной воде и над ней склонятся распустившиеся к ночи цветы. Этот мир должен жить, и если за это он должен положить жизнь, разум, душу, то, что клирики называют вечным спасением, то он сделает это без колебаний.
Усыпанные звездами небеса молчали, молчал и тот, кто некогда столь щедро поделился с Рене силой, чуть этим его не прикончив. Не раздавался Трубный Глас, не спускался с горных высей воин в сверкающей броне, в кустах не вспыхивал негасимый огонь, белоперый голубь Творца не садился на плечо… Да и пропахший серой и нечистотами Антипод не спешил забрать душу адмирала в обмен за помощь. Не случилось ничего, что обычно происходит в легендах в ответ на отчаянный и искренний призыв смертного. Высшие силы безмолвствовали, только луна скрылась за горизонтом — ее время истекло. Небо быстро светлело, скоро поднимется солнце, и в храмах слитно ударят колокола, возвещая приход Светлого Рассвета, с которым истечет и срок ультиматума. Если Рене и Эмзар ответят отказом, Годой бросит против них своего монстра и тем подпишет приговор Тарре, так как остановить Оленя ни Михай, ни его бледные не в состоянии, хоть и не знают об этом. Правду им не объяснить.
— Ваше Высочество, вы тут? — кардинал Иоахиммиус торопливо пробирался по узкой тропинке, опираясь на свой цветущий посох.
— Да, знаете ли, захотелось вспомнить, какими бывают летние ночи, — Счастливчик Рене встал, повернулся и быстро пошел навстречу кардиналу Кантисскому, — что-то случилось?
— Да, хоть этого и следовало ожидать, да мы и ожидали, зная, сколь вероломен узурпатор. Он не стал дожидаться оговоренного срока, а напал прямо сейчас. Видимо, понимал, что мы не собираемся сдаваться, и решил застать нас врасплох. И, — кардинал с явным усилием произнес отвратительное слово, — он пустил в ход магию. Они собрались за Канном и начали какой-то омерзительный ритуал… Со стены видно.
Рене, не дослушав, бросился из сада, сразу же опередив осанистого клирика. Он думал, что у него есть выбор, что своей головой он выкупит передышку… Выбора не было.
Белка весело трещала, в очередной раз передразнивала старую няньку жены Рене, которую здесь считали ведьмой. На самом деле старуха не заколдовала бы и ежа, но ей нравилось представлять себя опытной колдуньей, благо синякам в Эланд хода не было, а опасливое почтение окружающих и перепадающие время от времени подарочки бабку вполне устраивали.
Как-то так вышло, что дочка Шани возненавидела все, что было связано с Ольвией Арройей, и своих чувств не скрывала. Старуха огрызалась, Белка не отступала, и вскоре война между дочкой уважаемого всеми Шани Гардани и старой ведьмой стала любимым развлечением обитателей герцогского дворца. Я смеялась вместе со всеми, хоть и с оттенком грусти. Старуха из кожи вон лезла, чтоб прослыть ведьмой, не будучи таковой, я же, будучи нелюдью, изо всех сил скрывала свою сущность. Великие Братья, как же мне это надоело! Скорей бы вернулся Рене, будь что будет, я почти решилась рассказать ему всю правду, тем паче что если я буду молчать, это рано или поздно сделают эльфы. А может, уже сделали. Хотя вряд ли. Наверняка все их мысли занимает предстоящее сражение. Они должны победить, только бы Луи Арцийский не пропустил к Годою резервы! Я мало что смыслила в военном искусстве, но понимала, что общий расклад пока был не в пользу Мальвани, хотя играть было все-таки можно.
Белка замолчала, раздались привычные взрывы смеха. Идакона жила обычной жизнью. Похоже, здесь не сомневались в конечной победе, особенно после того, как взбесившееся море уничтожило чуть ли не до последнего человека армию Марциала, не тронув при этом побережье севернее Адены. Мне же казалось, что здесь, как бы ни благодарил за чудо Творца кардинал Максимилиан, что-то не так. Конечно, гибель армии здорово улучшила наше положение и развязала руки Феликсу и Мальвани, но, захоти Всевышний вмешаться и защитить нас от еретика-узурпатора и его чудовищных подручных, он бы прежде всего поразил главного виновника несчастий, а не губил бы тысячами людей и гоблинов, не дав им даже возможности покаяться.
Скорее уж я была готова поверить в пресловутых Великих Братьев, опекавших Эланд. Эти могли утопить чужаков, не позволив при этом чудовищным волнам обрушиться на побережье хранимой земли. Только вот что-то не слышала я преданий о вмешательстве в дела эландцев высших сил; маринеры всегда гордились тем, что отвечали за себя сами, а Братьев поминали скорее наперекор Церкви, чем ожидая от тех помощи.
Теплый ветер бросил мне в лицо пригоршню белых лепестков. Весной всегда очень хочется жить, и я не была исключением. Хотелось забыть о зиме, Годое, войне, о собственной порченой крови и просто слушать шепот ветра да любоваться на море. Я решила подняться на башню, но перед этим зашла к себе оставить сдуру захваченную с утра теплую накидку. Голос Рене застал меня врасплох. Умом я понимала, что герцога в Идаконе нет. Нет и быть не может, но я слышала, как он произнес «Герика», а потом его голос сменился другим — знакомый тяжелый бас веско произнес: «Иди к нему «. Я потрясла головой, отгоняя наваждение.
Вроде ничего не изменилось. Преданный дремал, вальяжно раскинувшись в центре солнечного пятна. На раскрытом окне стоял кувшин с зелеными ветками, солнечные лучи высвечивали подушки на креслах, брошенную шаль, Книгу Книг с богатыми гравюрами, которую мне подарил Максимилиан и которую я из политических соображений держала на столе. Разумеется, в комнате не было ни Рене, ни басовитого незнакомца, но я готова была поклясться, что СЛЫШАЛА их. Я уже ничего не понимала. Как человек, находящийся за тридевять земель, мог называть меня по имени и уж тем более как я могла отправиться к нему? Куда? В Кантиску? Дальше? Где тот безумный капитан, который вопреки приказу Рене беречь меня как зеницу ока возьмет меня на борт? Как мы проберемся в осажденный город?
Ни на один из вопросов не было ответа, но я уже знала, что должна идти и пойду. Не так давно вместе с Преданным мы пересекли чуть ли ни всю Арцию, но это было совсем другое дело. Тогда время ждало. Стоп, а откуда я знаю, что теперь промедление смерти подобно?! Басовитый мне ничего не сказал? Или же сказал все?!
Я постаралась взять себя в руки. Прежде чем пускаться в дорогу, нужно узнать, где сейчас Рене. Хорошо бы мне удалось еще раз взнуздать зеркало, через которое на меня пытался напасть Пустоглазый. Удирая, он не успел оборвать магические нити, и я по его следам овладела единожды подчиненным стеклом.
Правда, в магии я оставалась совершенным ребенком. Первый раз все вышло случайно, я увидела Рене на Гибе и с ним эльфов. Мне даже как-то удалось отдать герцогу часть переполнявшей меня силы. Второй раз я по просьбе адмирала попыталась открыть окно в тонкий мир и открыла его, но сама ничего, кроме дурацких глаз, не увидела.
Будь Шани в Идаконе, я бы позвала и попросила его помочь — посмотреть в стекло, пока я буду удерживать токи силы, но Шандер еще не вернулся от атэвов. Что ж, придется все делать самой, не выйдет — обращусь к Белке! Хотя впутывать в такие дела девчонку последнее дело, но больше мне довериться некому. До возвращения Рене никто не должен знать, кто я.
Я закрыла глаза, собираясь с мыслями и стараясь представить себе Арроя таким, каким видела его в последний раз, когда он, прежде чем встать к рулю «Созвездия», обернулся и махнул рукой остающимся. Неужели он меня действительно звал?! Ведь ни разу после нашей поездки на разлив он не показал, что я ему хоть немного нужна не как вдовствующая королева Таяны, а как женщина или, на худой конец, как друг. Что же с ним случилось, если он вспомнил обо мне? Если Годой (отцом эту тварь назвать у меня язык не поворачивается) причинил зло Рене, я доберусь до него, стереги его хоть тысяча Оленей! Ярость меня захлестнула бурно и неожиданно, страхи и сомнения, терзавшие меня, отступили перед одной мыслью — что с Рене?!
То ли голова у меня закружилась, то ли комната, небо, дерево за окном и с ними все сущее совершили почетный круг вокруг моей особы. Я пошатнулась, но удержалась на ногах и уставилась в зеркало. Клянусь, в моей голове не оставалось ни одной мысли, только стремление добраться до Рене.
Зеркальная гладь пошла рябью, мне в лицо ударил порыв ледяного ветра. Стекло исчезло. Я стояла перед странной пульсирующей дверью, за которой не было ничего, кроме Тьмы. Страх спеленал меня отвратительной мокрой простыней, я отшатнулась от черного провала, и тут в моих ушах вновь громыхнуло: «Ну же, иди к нему! Поторопись!»
Я шагнула вперед, как прыгают в ледяную воду, и ничего не произошло. Только сверкнули впереди те же проклятые глаза, что и в прошлый раз, да раздался за спиной какой-то хрустальный звон. Я стояла в пещере или гроте, впереди маячила какая-то малосимпатичная одеревеневшая спина, а дальше виднелись деревья и кусты, яростно раскачиваемые ветром. Приглядевшись, я поняла, что от бури меня загораживает каменная статуя какого-то святого. В следующее мгновение я поняла, какого именно. Это был знаменитый Мавриций Праведный, изображение которого я видела в Книге Книг, а его кантисское изваяние было знаменито на всю Арцию. Значит, я все же попала в Святой город, и Рене наверняка где-то рядом! Я бросилась вперед, промозглый ледяной ветер немедля вцепился мне в волосы и чуть не содрал с меня слишком легкую для такой погоды одежду, но какая это была ерунда в сравнении с тем, что я в мгновение ока перенеслась за невесть сколько диа. Впрочем, размышлять о чудесах мне долго не пришлось. В Кантиске происходило что-то невероятное и очень нехорошее.
Небо, казалось, вспучивалось и трещало, как готовая сбросить ледяную шубу река. Иногда в клубящихся лиловых облаках образовывались провалы, но не черные, а какие-то белесые, выпускавшие тонкие длинные нити-щупальца, тянущиеся к земле. Я словно бы собственной кожей ощущала их липкую, холодную, ненасытную природу. Уши заложило, перед глазами мельтешили какие-то блестящие мухи, но я все же могла держаться на ногах и даже идти.
Прошла вечность, прежде чем я выбралась из сада на какую-то площадь, с одной стороны ограниченную величественным храмом, с другой — крепостной стеной. Здесь было полно народу, и я поняла, что переношу это светопреставление куда лучше других. Даже сильные мужчины в муках падали на четвереньки, катались по земле, пытаясь зажать уши руками, а я бестолково топталась на месте, соображая, куда идти и что делать.
Одна, особо длинная белесая плеть хлестнула по стене и словно бы слизнула несколько человек, но затем ее конец полыхнул летней синевой и рассыпался. Визг и вой стали не то чтобы тише, но не столь мучительны, я попробовала поднять голову, и мне это удалось. Небо стало словно бы повыше, белые проплешины частью затянулись, частью стали меньше. Люди вставали на ноги, самые сильные или самые смелые обнажали оружие и, шатаясь, брели на стены.
Я была предоставлена сама себе, но любопытство, как известно, сгубившее кошку, заявило о себе в полный голос, и я, вместо того чтоб укрыться в храме, как следовало благородной даме, поднялась на стену, благо до меня не было никому никакого дела. Будь я нормальной женщиной, то, что я увидела, заставило бы меня взвыть в голос, а я лихорадочно соображала, что же мне делать, вслушиваясь, не подняла ли во мне голову моя Сила. Увы, именно сейчас она меня оставила, пришлось спешно вспоминать ту малость эльфийской магии, которой обучил меня Астени. Все лучше, чем ничего, потому что происходящее не было природным катаклизмом. Это была волшба. Древняя, страшная и безжалостная.
На другом берегу неширокого Канна рыла копытом землю та самая тварь, что гналась за нами в Таянских холмах. Но как же она выросла и окрепла! Она по-прежнему походила на гигантского оленя, но была куда выше и мощнее некогда остановивших ее Всадников. Таращились мертвые глаза, ветвистые рога чуть ли не касались нависших облаков. Кишащие у столпообразных ног твари люди казались в сравнении с ней муравьями. Видимо, там шло какое-то ритуальное действо, потому что воины Михая Годоя и не пытались наступать, наблюдая ройгианское камланье. «Рогоносцы» сновали с места на место, бросались на колени, вскакивали, некоторые оставались лежать на земле, другие, не замечая этого, проходили по неподвижным телам. И с каждым их движением Белый Олень обретал все большую силу, я кожей чувствовала, как она вливалась в него.
Наконец монстр вновь издал тот самый повергающий в ужас высокий протяжный визг, который я слышала еще в монастырском саду, и, поднявшись на дыбы, словно бы пропорол небо мерзкими рожищами. На миг голова чудища скрылась в облаках, затем над ним образовалось белесое пятно, от которого стремительно разбегалась сеть трещин. Через них вползали, просачивались смертельные щупальца. И снова ударил синий огонь, заставив их — нет, не убраться, но все же отпрянуть, хотя дыр на сей раз осталось поболе…
Я наконец догадалась оглянуться. Так и есть. Эльфы. Несколько взявшихся за руки Лебедей во главе с Эмзаром сдерживали магию монстра, но мне было очевидно, что силы неравны. Да уж, не уйди Преступившие и Роман на поиски Эрасти, уцелей Астени, окажись Эанке существом пусть бессердечным, но хотя бы способным понять происходящее, все могло быть иначе. Вместе они еще могли бы отбиться, но теперь…
Не соображая, что я делаю, я быстро побежала по стене к тому месту, где кто-то озаботился пристроить к ней широкий деревянный пандус, по которому могло пройти в ряд человек пятьдесят. Меня никто не останавливал, люди в ужасе таращились кто на Оленя, кто на ставшее таким опасным небо. Наверное, только я понимала, что смотреть надо на горсточку эльфов, что только от того, на сколько их хватит, зависит, жить нам или не жить. То есть что не жить — было очевидно, дело было лишь в том, сколько этой жизни еще оставалось.
Я добралась до места, когда Олень малость поутих, а его прислужники засуетились, накачивая тварь новыми и новыми силами, которые, разумеется, отбирали у жертв, согнанных сюда из окрестных деревень. Пытались отдышаться и эльфы. Я оказалась как раз над ними и с какой-то спокойной горечью поняла, как они измотаны. И как их мало. Эмзар и Клэр стояли впереди, обняв друг друга за плечи, словно готовясь исполнять Осенний Танец. Остальные преклонили колени за их спинами, окружив тлеющий голубым костер. Нет, не костер. Я догадалась, ЧТО это было, и подивилась Эмзару, не пожалевшему ради спасения нашего мира главного талисмана клана. Моих знаний в магии хватило на то, чтобы понять: в общей сумятице, когда защита Тарры ломалась изнутри и снаружи, Лебеди со своим Камнем получали хороший шанс вырваться и уйти к своим собратьям. А вот поди ж ты… Пришли умирать вместе со всеми. Если у людей еще теплилась хоть какая-то надежда, то эльфы понимали все. Я видела, как они отдавали свои силы талисману, который, в свою очередь, поддерживал заклятия Эмзара.
На этот раз им удалось устоять. Я с отвращением посмотрела на ройгианцев — похоже, те придумали что-то новенькое — щупальца исчезли, но из пробитого рогами отверстия в наш мир вплывал отвратительный толстый столб, который на конце начал раздуваться, растягиваться, превращаясь в гигантский перевернутый гриб. Его «шляпка» тянулась к защитникам. Теперь над Эмзаром зависло некое подобие перевернутого блюда, края которого начали стремительно заворачиваться внутрь, пытаясь накрыть эльфов. Эмзар и остальные вскинули руки, их окружило ярко-синее кольцо, и белая муть остановилась, но не исчезла. Я поняла, что она будет ждать, пока силы Перворожденных не будут вычерпаны до конца, после чего слизнет их вместе с их талисманом и возьмется за смертных. А слабели Лебеди быстро, очень быстро. Белый пласт начал медленно, почти незаметно опускаться, но внезапно резко подскочил вверх. Сначала я не поняла, что произошло, а поняв, не могла не удивиться.
Уж во что во что, а в Творца, как его представляла Церковь Единая и Единственная, я не верила, ибо, признав, что Он есть, приходилось признать, что и все безобразия и подлости творятся с Его ведома, а по мне уж лучше думать, что мы одиноки и свободны. Разумеется, в магические способности адептов Церкви я тоже не верила, и, как оказалось, совершенно зря.
Кто-то седой и осанистый, в полном кардинальском облачении привел на помощь к несуществующим или же богомерзким эльфам целую толпу верующих. Конец света Его Высокопреосвященство встречал во всеоружии и по всем правилам. В парадном одеянии цвета лучшего корбутского малахита, с увитым белыми сияющими цветами Посохом и отливающим всеми цветами радуги драгоценным наперсным Знаком,[127] он был просто великолепен. Рядом шли несколько клириков разного возраста и положения, в том числе и четверо кардиналов. Слуги Церкви, как и простые смертные, воспринимали творящийся кошмар по-разному — кто-то стоял до конца и делал что мог, кто-то забился в щели… Тем не менее десятка два собратьев кардинал с цветущим посохом присобрал, сотворив, наверное, самый странный за всю историю Церкви Небесный Ход.[128] К нему примкнули тысячи верующих, истово молящих Творца о спасении. Люди пытались петь молитвы, в руках многих мерцали свечки, прикрываемые ладонями от порывов взбесившегося ветра. Похоже, изначально процессия двигалась к храму, но затем седой кардинал повел свою паству на стены.
Увидев эльфов, клирик, видимо, все понял, а поняв, не колебался. Знаком показав прочим остановиться и продолжать молитву, кардинал подошел к Клэру и возложил холеную руку на его плечо. Я ничего не ждала от этой манипуляции, хотя мужество церковника и вызывало уважение. Я ошибалась. Посох Его Высокопреосвященства воссиял глубоким зеленым светом, а висевший над площадью белый блин отвратительно задрожал, как задрожала бы огромная медуза, вздумай ее кто-нибудь как следует тряхануть, и нехотя пополз вверх. Увидев это, многие молящиеся попадали на колени, истово простирая руки к такому жуткому небу, и, словно в ответ на их призывы, зеленый свет полыхнул ярче, а студенистая мерзость наверху отступила еще немного. Что ж, приходится признать, Церковь оказалась неплохим аккумулятором магической энергии, капля которой есть в каждом живом существе, будь то человек или, к примеру, корова. Молитвенный экстаз ее усиливал многократно, а возглавивший Небесный Ход клирик вбирал в себя сотни маленьких искр и отдавал их возводящему защитные барьеры Эмзару…
И все равно этого было недостаточно. Какой бы сильной и искренней ни была вера, только Святые, если предположить, что они существуют, могут благодаря лишь ей творить чудеса, превозмогающие грязную магию смерти и мучений. Неожиданная задержка лишь распалила ройгианцев, гнавших на убой новых и новых заложников, чьи страдания питали Белого Оленя. Один за другим четверо эльфов медленно опустились на колени, так и не разорвав живой цепи, — их силы были на исходе. Белесый блин это сразу же учуял и рывками начал спускаться к защитникам, и тут события понеслись с быстротой бурного весеннего потока.
Сначала словно бы из ниоткуда появились трое — старая женщина и двое молодых людей. Я никогда не видела ни эту старуху с летящими белыми волосами, ни ее спутников, один из которых, стройный и гибкий, обхватил плечи кардинала. Седая и ее спутники встали плечом к плечу, заменяя собой упавших, и белая смерть снова отпрянула.
Дико, странно, нелепо, но мне все это напомнило старую добрую игру, когда два отряда перетягивают веревку с закрепленным посредине диском-меткой. Так Олень и Перворожденные с их нежданными союзниками тянули друг на друга незримый канат, посредине которого была гибель. Гибель, которая неотвратимо приближалась. Талисман эльфов вспыхнул неправдоподобно ярко и погас. Он исчерпал себя. Все было окончено — Ройгу одержал победу!
И в это время я наконец ощутила Силу, которая стремительно затопляла все мое существо. Это было как и в прошлый раз, но намного сильнее, пронзительнее. Магическая энергия переполняла меня, словно каждое заклинание, каждая выпитая жизнь, доставшиеся Оленю, питали и меня, а скорее всего так оно и было. Мгновение назад я была одинокой, приготовившейся к неизбежному концу женщиной. О том же, чем я стремительно становилась сейчас, странно и страшно было даже думать. И тут я услышала зов. Голос, который слышала только я, звучал уверенно и самодовольно. Меня прощали. Мне приказывали воссоединиться с породившей меня силой, немедленно идти к Нему, ведь я изначально ему принадлежу… Я была посвящена Ему при рождении, меня растили, готовя к Великой Миссии, которую я чуть было не погубила. Но еще не поздно. Я еще исполню свой долг и буду вознаграждена. Мои ноги сами понесли меня вперед. Я шла, нет, не шла, летела туда, где только и могло быть мое место… Но меня остановили.
Кто-то обхватил меня за плечи, и я обернулась. Рене! Герцог, хоть лицо его и было искажено болью, на ногах держался, и держался твердо. Так мы и замерли рядом, в одной руке он держал обнаженную шпагу, а другой обнимал меня за плечи, прижимая к себе в извечном мужском желании защитить.
Нет, он, конечно же, не понял, не мог понять, что со мной творится; меня нынешнюю он совершенно не знал, а та женщина, которую он оставил в Идаконе, видимо, могла сделать только одно — кинуться в отчаянье вниз с крепостной стены. Герцог схватил меня за плечи и хорошенько встряхнул. Кажется, он велел мне немедленно прийти в себя, и… я это сделала. Переполнявшей меня силы хватило бы для того, чтобы и от самого Рене и от всех, кто стоял с ним рядом, не осталось ничего… Голос приказывал мне именно это — уничтожить Рене, потому что это было необходимо Ему. Я больше не чувствовала своего тела, оно казалось мне таким же орудием смерти, как кинжал или шпага. Рене еще раз тряханул меня, я вскинула голову и встретилась с его яростными и несчастными глазами… Взгляды наши скрестились лишь на какую-ту долю секунды, надсадный визг пронесся прямо над нашими головами, и Рене втолкнул меня в нишу между двумя каменными зубцами, прикрывая собой. Белесый отросток, видимо, был голоден и безмозгл, ему было все равно, кого тянуть в небытие — герцога Арроя или незадачливого аюданта, рысцой бегущего вдоль стены. Человек исчез, словно его и не было, а щупальце… Опаленное лиловым огнем, оно нехотя отдернулось. Руки Рене разжались, и я смогла увидеть, что творится на площади. Синий эльфийский свет угас, живая стена рассыпалась, теперь на ногах оставались лишь трое — сам Эмзар, давешняя старуха и… клирик с увитым цветами посохом. За рекой бесновался Белый Олень. Было очевидно, что еще одна-две атаки — и последние защитники не выдержат.
— Бей, — прозвучало в моем мозгу, — уничтожь их и иди сюда, к нам… к нам… к нам… ты наша…
Я вырвалась из рук адмирала и так же легко, как кошка пересекает лунный луч, не разбирая дороги, не думая, что будет, если я покажу, кто же я на самом деле, бросилась вперед… Голоса что-то бубнили, но совершенно спокойно, видимо не сомневаясь, что я выполняю их приказ. Рене что-то закричал мне вслед. Нет, это мне показалось — не мог он говорить сейчас о любви…
Белая Тварь выжидала, зачем ей было тратить свои драгоценные силы, если я — ее создание, ее послушное орудие — была в крепости. Зверюга гордо и нагло высилась на противоположном берегу, ожидая, когда верная раба докончит столь успешно начатое… Что ж, она дождалась. Я остановилась как раз напротив твари и с маху ударила всей отмеренной мне силой. Трудно описать, что я при этом чувствовала… Эанке, Гончие Тумана, гнусные финусы, все, кого я прикончила раньше, были лишь слабенькими огоньками, погасить их было так просто.
Эстель Оскора, подруга Древнего Бога, сама не знала пределов своего могущества, а оно оказалось равным Силе ее господина. Огонь гасят огнем. Только я могла остановить пожар, зажженный Ройгу, и, клянусь Великими Братьями, я творила немыслимое.
Я никогда не была ни особо удачливой, ни особенно умной, но сейчас у меня получилось все. Закрыв астральным щитом тех, кто стоял сзади, я лупила всем, что было во мне, по Оленю и по тем, кто бесновался у его ног. Внутренним взглядом я видела то, что мои земные глаза не могли рассмотреть. Я видела, как два вихря — черный, как сама Тьма, и нестерпимо блестящий, как солнечная дорога на озерной глади, — повинуясь моей воле, ринулись вперед. Свет накрыл клубок тел, катавшийся у ног исполина, а Тьма обвила его шею чудовищным арканом. Я душила эту мерзость, ощущая ее удивление, негодование, ярость и, наконец, страх и отчаянье. Олень бился и хрипел, а я всей своей волей тащила на себя сотканный из Тьмы канат, затягивая его, держа тварь на ремне, как это делают жители Эр-Атэва с дикими ослами. Мне было не по силам придушить ее окончательно, но и она не могла освободиться. Я не знаю, сколько я так стояла. Мне казалось, целую вечность, но для тех, кто смотрел на нашу схватку живыми глазами, похоже, все произошло мгновенно. Наконец аркан лопнул, меня швырнуло на колени, и сквозь волну непередаваемой, неистовой боли я — нет, не увидела, а почувствовала, как Олень, обретший свои обычные размеры, вытянув рогатую голову, стремительно удирает на юго-восток…
Глава 34
Чудовище не выдержало. Рене, с трудом стоя на трясущихся ногах, смотрел на улепетывающего монстра, не веря, что все кончилось. Кончилось?! Ничего подобного, все еще только начинается. Сейчас этим, за рекой, еще хуже, чем в Кантиске, и этого нельзя упустить. Но сначала Герика… Когда герцог, преодолев слабость, подбежал к ней, ее уже уносили двое кстати подбежавших клириков. Рене, переживший бой у Червонного кряжа, представлял, что с ней творилось… Увы, он не мог остаться с ней, как бы ни желал этого. Теперь, когда монстр удрал и Тарре не грозит никакая потусторонняя погань, нужно поговорить по душам с Годоем.
Тряхнув белыми волосами, словно отгоняя все лишние мысли и чувства, Аррой бросился к пушкам, оглядываясь в поисках людей, не утративших способности действовать. К счастью, барон Шада оказался поблизости, и на красной физиономии не было ни растерянности, ни страха.
— Рад вас видеть, барон, — кивнул Рене и заорал на пушкарей: — Чего ждете? Заряжай, живо! — Солдаты забегали, как посоленные, а Рене вновь обернулся к барону: — Ваши люди не рехнулись со страху?
— Я им рехнусь, — рявкнул Шада, — что, пощиплем этих злыдней заречных?
— Самое то, — кивнул адмирал.
— Как решили давеча: тысячу конных и три пехоты?
— И быстрее, пока они не очухались…
— Станут чесаться — поотрезаю, скажем, носы, — заверил барон, — через четверть оры будут у Речных ворот.
— Мне коня тоже оседлайте.
— А стоит ли? — старый вояка в упор взглянул на Рене.
— Стоит! За крепостью ты углядишь.
— Надо быть, — согласился Шада и, не дожидаясь ответа, принялся спускаться. Рене махнул ему рукой и повернулся к пушкам.
Среди многочисленных талантов Счастливчика Рене числилась и стрельба без промаха. Адмирал прошел мимо всех четырнадцати стоявших здесь пушек, слегка подправляя наводку. Фитили были поднесены одновременно, и выстрелы грянули разом. Рене лишний раз подтвердил свою репутацию человека, который ни слов, ни пороха даром не тратит. Арцийские земляные туры рвались и валились, одна из пушек развалилась на куски, еще две опрокинулись. Бестолковая беготня и вопли и без того растерянной прислуги вызвали на стенах Кантиски злорадный хохот, но умчавшийся к Речным воротам Рене его уже не услышал.
Как ни странно, посрамление Белого Оленя Михая Годоя не очень расстроило. Напротив, тарскиец углядел в происшедшем уйму новых возможностей. Еще до того, как господин Улло и господин Шаддур сначала с радостью, а потом с ужасом произнесли имя его дочери, Михай обо всем догадался. Рене опять всех обошел, притащив девчонку в Кантиску, и она сыграла свою игру.
На какое-то время и о Герике, и о Белом Олене как о магическом оружии следует забыть. Нужно наполнить не одну Чашу, чтобы Ройгу вновь обрел тело и способность сражаться, а на это уйдет не менее месяца. Ну а пока бессилен Олень, бессильна и его строптивая супруга, и Кантиску защищает лишь небольшая армия. Подмоги им ждать неоткуда, значит, нужно брать город, и чем скорее, тем лучше. Конечно, не сегодня. Неудачу Оленя и то, что ожидаемое чудо не только провалилось, но и отнюдь не выглядело как Божия помощь, придется как-то объяснять. Но он сегодня же выдаст армии жалованье и выкатит бочки с вином, а вечером начнет обстрел Кантиски. Стены города не столь уж и крепки, особенно с той стороны, где он предусмотрительно разместил лагерь.
Нет, какой он все-таки молодец! Хоть господин Шаддур и вынудил его брать город в день Светлого Рассвета с помощью магии, он все же озаботился провести все земляные работы. Теперь Кантиска по всем правилам военного искусства окружена двойным земляным валом, внутреннее кольцо предназначалось для осады, внешнее — на тот (совершенно немыслимый с точки зрения самозваного императора) случай, если бы на помощь осажденным подошла какая-то армия.
Опытный интриган, Михай понимал, что армию до Светлого Рассвета нужно чем-то занять и что солдаты должны быть уверены, что им предстоит разгрызть твердый орешек. Тогда чудо в праздник Светлого Рассвета будет оценено по достоинству, и никто не посмеет сказать, что все подстроено. В самом деле, какой безумец станет бесцельно переворачивать горы земли?! Впрочем, вал не помешает в любом случае, ибо когда Кантиска падет, в ней наверняка останутся сумасшедшие, которые во главе с герцогом Рьего, против которого магия может оказаться бессильна, постараются вырваться из крепости… И Годой тщательно следил за земляными работами, лично проверяя, как расставлены и защищены пушки, надежны ли переправы через Канн, наведенные в двух местах, и хорошо ли стоит тын в укрепленном лагере напротив Малахитовых ворот.
Случившееся подтвердило, что никакая сделанная на совесть работа не пропадает зря. Появление призванного ройгианцами чудища теперь никоим образом не припишут императору, который воевать намеревался честно и свое намерение исполнил. Более того, не далее чем вечером по армии поползет слух, что именно Годой изгнал монстра, призванного колдуном Арроем и его сподвижниками, выдававшими себя за святых людей. Конечно, Шаддуру нынче же ночью придется убраться восвояси, но оно и хорошо. Бледные Годою больше не нужны! Пусть зализывают раны, а он и так возьмет город и вместе с ним Герику.
Главное, чтобы Рене не увел девчонку через подземный ход. Увы! Лучшие прознатчики не смогли узнать, где он начинается и куда выходит, ну да Рене не из тех, кто бежит с поля боя, и он вряд ли отошлет от себя Эстель Оскору. Нет, положительно, все не так уж и плохо.
От размышлений самозваного императора отвлек один из отправленных за реку аюдантов. Молодой южанин четко вскинул руку к легкому шлему и доложил, что Кантиска открыла огонь, батарея северного берега совершенно расстроена, а из Речных ворот крепости вышел отряд конницы, под прикрытием крепостных пушек перешел Канн и захватил подготовленные для будущего штурма связанные лодки. Пока одни конники рубили растерявшихся арцийцев, другие со знанием дела принялись наводить мосты, так что, видимо, вскоре следует ожидать вылазку пехоты.
Годой быстро встал, отшвырнув ногой ни в чем не повинный барабан. Рене угодно навязывать ему сражение? Он полагает, что император растерян и расстроен и не ждет удара?! Ну что же, владыка Эланда! Ты хочешь боя, ты его получишь! Жаль, конечно, что он опрометчиво отправил большинство гоблинов на север, ну да арцийцы тоже на что-то да годятся.
Годой жестом подозвал двух коронелей и командора.
— Поднять «Буйволов», «Удалых» и «Женихов». Форсированным маршем через западную переправу. Отрезать этих свиней от реки и уничтожить. Пленных не брать… Или нет, возьмите, но не больше двух десятков. Живо!
Первыми, как и следовало ожидать, были готовы «Женихи Смерти». Сыновья многочисленных южных дворянчиков жаждали покрыть себя славой и получить награду и земельный надел. Впрочем, «Удалые» и «Красные Буйволы» отстали ненамного. Не прошло и полуоры, как десять тысяч отборных головорезов покинули лагерь и скорым шагом двинулись к реке.
Все шло хорошо. Даже слишком. И вместе с тем все было очень плохо. Хорошо, потому что расстроенные прицельным огнем и совершенно не готовые к атаке арцийцы оказались не волками, а овцами в мундирах. Они бестолково метались по берегу и даже не пытались организовать хоть какое-то сопротивление. Люди Шады быстрехонько навели переправу, и две с половиной тысячи мушкетеров, пикинеров и орудийной прислуги, бегом пробежав по шатким мосткам из связанных лодок, выскочили на берег и принялись разворачивать уцелевшие пушки в сторону, с которой к арцийцам могло подойти подкрепление. Кавалеристы же в это время уничтожали наведенную годоевцами загодя переправу, охрана которой пребывала в блаженном неведении о происшедшем у Речных ворот. Все было чудесно и замечательно, но Аррой понимал, что это ненадолго.
Слишком мало было в крепости людей, чтобы справиться с приведенной лжеимператором ордой. Если бы все шло, как они задумали вначале, то узурпатора вынудили бы ввязаться в драку с немногочисленными защитниками крепости, имевшими глупость высунуться из-за прикрытия стен, за чем последовала бы серия тщательно продуманных вместе с Мальвани и Феликсом сюрпризов, но увы… Северная армия ушла, и теперь ножки приходилось протягивать по одежке.
— Рафал!
— Да, монсигнор, — коронный лейтенант вытянулся в струнку.
— Следить за дорогой. Мы не должны зарываться. Как только Годой навалится со всей силы — отойдем.
— Есть следить за дорогой, — офицер дал шпоры коню и исчез.
Аррой оглянулся — схватка догорала. Ошеломленные сначала появлением монстра, а потом его бегством, арцийцы не горели желанием умирать за новоявленного императора. Впрочем, здесь, где городская стена была всего выше и к тому же перед ней текла река, Годой поставил не лучших своих людей. Штурмовать город с этой стороны он не собирался, а на то, что осажденные окажутся столь наглыми, что нападут сами, он не рассчитывал. Рене усмехнулся — пусть не сегодня, но им не миновать генерального сражения, в котором все и решится. Магии, слава Великим Братьям, больше не будет, а в битве, даже если на одного северянина придется трое годоевцев, выиграть можно, тем паче гоблинской пехоты у мерзавца почти не осталось.
Пушки в крепости замолчали — стрелять пока было не в кого, люди Рене устроились поудобнее и в ожидании противника оживленно и весело переговаривались. Легкая победа, как известно, окрыляет. Пленные были разоружены и со смешками выставлены за пределы внешнего вала, возиться с ними было некогда, а потеряв оружие и продув стычку, горе-вояки наверняка предпочтут Михаю не попадаться и просто разбредутся куда глаза глядят.
Запел совершенно неуместный жаворонок, и герцог глянул на небо. Солнце даже еще не поднялось как следует, самый длинный день в году только начинался…
Залихватское громкое ржанье заставило Рене обернуться. Перед ним стоял Гиб собственной персоной, глаза коня горели изумрудами, он отплясывал какой-то варварский танец, видимо выражая радость по поводу встречи и готовность к дальнейшим подвигам. Люди Рене, без сомнения, заметили Водяного Коня, но адмирала это не заботило. После сегодняшнего чудища какая-то лошадь вряд ли сойдет за исчадие ада.
— Поднявший меч от меча и погибнет, — восседавший на шее огромного жеребца жаб горел нестерпимым золотом, — так будет с каждым, кто покусится…
— Погоди, Жан, — одернул приятеля Рене, — никто еще не погиб, нам еще драться и драться… Где Мальвани?
— В настоящее время он выдвигается на заранее обусловленные позиции, — охотно пояснил жаб, занимая свое привычное место на руке Арроя.
— Как? Разве он не ушел?
— Я внес в твой приказ коррективы, продиктованные развитием событий, — Жан-Флорентин гордился собой и не скрывал этого, — надо извлечь максимум выгоды из своего положения. Эльфы наладили неплохой контакт с местными Хозяевами и Хранителями, так что Мальвани с Архипастырем отошли в глубь леса, именуемого отчего-то Королевским, чтобы дождаться вечера. Мы посовещались и решили, что несколько часов, с учетом того, что эльфы откроют для них Лесной коридор, особой роли не сыграют.
— Вы поняли, что случилось?
— Да, мы почувствовали магическое напряжение и смогли реконструировать события, — воспоминание, видимо, было не из приятных, потому что Жан-Флорентин на мгновение посерел, — силы, использованной ройгианцами, хватило бы, чтобы сокрушить любой Барьер, но, к счастью, она была погашена. Как я понимаю, Эстель Оскора?
— Да, — кивнул Рене.
— Свершилось, — благоговейно произнес жаб, — твоя любовь спасла мир…
— О любви потом, — Рене был собран, как тигр перед прыжком, — что Мальвани?
— Как только мы поняли, что Ройгу отброшен, я, — жаб снова полыхнул червонным золотом, — отдал приказ действовать соответственно первоначальному плану и отбыл сообщить тебе об успехе выполненной миссии, — в тоне философа был явный намек, и Рене, сдерживая одновременно нетерпение и смех, осыпал своего вассала благодарностями и повернулся к коню.
— Гиб, — черный жеребец лихо ударил копытом, — во-первых, спасибо, а во-вторых, я должен попросить тебя об одной услуге.
Гиб стукнул копытом еще раз.
— Друг дорогой, отвези Эмзара и Клэра к эльфам. Знаю, что вы враги, но это очень нужно.
Конь фыркнул и пару раз хлестанул себя хвостом по бокам.
— Он согласен, — перевел жаб, — Гиб свободное создание, но он понимает, что свобода — это осознанная необходимость…
Михай Годой в окружении сигурантов и нескольких клириков неторопливо шел по лагерю, весело и небрежно отвечая на приветствия выстроенных в боевом порядке войск. Все в порядке. Рене получит свой бой. Не исключено, что проклятый эландец затеял всю эту катавасию у Речных ворот, чтобы отвлечь внимание от Малахитовых, где и стена пониже и послабее, и реки нет… Ну что ж, в таком случае он тем более был прав, послав за Канн десять тысяч. Пусть Рене решит, что его затея удалась, и увязнет в сражении за стенами крепости. Похоже, он вытащил наружу половину того, что имел. Отчаянно и не так уж глупо, но не с таким противником, как господарь Тарский. Возможно, он и проигрывает адмиралу в умении владеть шпагой, но никак не в стратегическом таланте.
— Ваше Величество, — арциец в запыленной одежде (видимо, только что соскочил с коня) вытянулся в струнку.
— Слушаю, — махнул рукой Годой.
— Мы не можем перейти реку. Переправа разрушена, а с крепости и из-за реки бьют пушки.
— Для моих солдат нет слова «не можем», — брови императора слегка сдвинулись. — Если кто-то думает, что, оставшись на этом берегу, сохранит себе жизнь, он ошибается. Так и передайте. Повторите.
— Если кто-то думает, что, оставшись на этом берегу, сохранит себе жизнь, он ошибается.
— Правильно. Исполняйте.
Гонец, видимо кто-то из полковых аюдантов, бегом бросился к своему коню.
— Турни, — грузный человек со смышлеными глазами подошел поближе, — конный полк и шесть, нет, восемь орудий им в помощь.
Годой присел на услужливо подставленный большой барабан и, постегивая хлыстиком по голенищам щегольских красных сапог, дождался доклада о том, что резервы выступили. Оставалось немного выждать и подать сигнал к началу штурма. Но не прошло и полуоры, как молоденький аюдант из числа пришедших с Годоем тарскийцев срывающимся голосом доложил:
— Ваше величество! У восточного прохода снаружи «Серебряные!»
Михай удивленно приподнял бровь и якобы нехотя поднялся, хотя спокойствие давалось ему с большим трудом. Все, что напоминало о Шандере и Стефане, будило в тарском господаре дикую ярость, непонятную ему самому. Однако на холеном лице императора не отразилось ничего, разве что нижняя губа слегка выпятилась, демонстрируя презрение и скуку. Поднявшись на небольшую сторожевую вышку, Годой с удивлением рассматривал около сотни всадников в знакомых черных с серебром доломанах, гарцевавших на знаменитых таянских дрыгантах. Им, дрыгантам, взяться было совершенно неоткуда. Можно было предположить, что Рене протащил через подземный ход сотню-две своих людей, но лошади?! А таянцы между тем затеяли своеобразную игру. Несколько всадников стремительно подлетали к внешнему валу на пистолетный выстрел и, ни мгновения не оставаясь на одном месте, выкрикивали оскорбления в адрес Годоя, сопровождая их красноречивыми жестами, понятными солдату любой армии, и возвращались на безопасное расстояние.
Особенно усердствовал худенький юноша с каштановыми волосами. Годой узнал его — Стах Гери, любимчик Шандера Гардани… И знал этот Сташек вещи, которые воинам императора Михая Годоя слушать было совершенно не обязательно…
— Эй, вы! «Дети империи», — ветер, как назло, дул к лагерю, и можно было разобрать каждое слово, — и как оно там, под горным кабаном?
— Михай. Тебе твои крысы все отгрызли, или что-то еще осталось?!
— Что ж ваш император жену в Таяне держит? Он не может, или она не хочет?
— Михай, а правда, что ты в сапогах копыта прячешь?
— Копыта прячешь, а рога на всю Арцию видны!
— Ну, арцийцы, ну, молодцы! Нашли себе хозяина. Он вас научит…
— Ага, научит! Вчетвером сзади на одного!
— Э-ге-гей! Годой! Привет тебе от Шандера Гардани, давно он что-то тебе морду не чистил! Соскучился? …плешивый!
— Выходи, сто шмелей тебе в нос!
— Лучше ниже!
— ..! ..!
— Ну и войско, гляньте только. Со всей Арции шваль собрали!
— Небось все помойки обегали!!!
Несколько десятков южан не выдержали и, вскочив на коней, вылетели в поле. Однако гнев плохой советчик. Гвардейцы Годоя пошли за шерстью, но оказались стрижеными. Может быть, эльфы и были лучшими наездниками, чем «Серебряные», а атэвы управлялись со своими поджарыми конями не хуже таянцев, но других соперников у личной гвардии наследников Ямборов в Благодатных землях не было. Южане, безусловно, были неплохими конниками, но в схватке один на один у них не было никаких шансов. Впрочем, таянцы и не думали убивать своих противников, они, похоже, задались целью довести их и так немалую ярость до исступления. Ловко уворачиваясь от сгоряча выпущенных пуль, «Серебряные» словно бы исполняли какой-то причудливый танец, когда человек и лошадь составляют единое целое. Как будто вернулись легендарные времена, когда по холмистым степям нынешних Таяны и Фронтеры, еще не разгороженных Лисьими горами, разгуливали тысячи странных созданий полулюдей-полуконей.
Не прошло и десятинки, как арцийцы впустую разрядили свои пистоли, а их лошади ошалели, не поспевая за понуканиями седоков, пытавшихся угнаться за своими верткими противниками, не перестававшими осыпать этих «мулов, по недомыслию вскарабкавшихся на лошадей» насмешками одна гнусней другой.
Наблюдавшие за позором своих товарищей из-за земляного вала арцийцы и тарскийцы только кулаки сжимали, а «Серебряные», словно бы всех предыдущих унижений было мало, схватились, нет, не за палаши, а за плетки, которыми владели в совершенстве.
Арцийцы и не представляли, на что способно это на первый взгляд несерьезное оружие в руках мастера своего дела. Впрочем, таянцы не собирались калечить своих противников, вместо старинных боевых плетей с вплетенными в кожу кусками свинца они прихватили так называемые мухобойки, которыми наездники, выхваляясь друг перед другом, на полном скаку сбивали с заборов и стволов мух и ос. «Серебряные» явно щадили лица и глаза противников, зато плечам, рукам и спинам несчастных южан, а также крупам их коней доставалось по первое число, и арцийцы не выдержали. Под насмешливые напутствия салютующих им плетьми таянцев они бросились под защиту своих пушек.
Годой понял, что южная гвардия не простит, если он позволит нахалам безнаказанно уйти. Он знал, что совершает ошибку, но не совершить ее не мог. Ворота открылись, и восемь сотен конных бросилось на пять или шесть десятков «Серебряных», которые и не думали принимать боя, а, пришпорив своих дрыгантов, понеслись назад. Разъяренные имперцы бросились в погоню. Похоже, таянские лошади начали уставать. То одна из них спотыкалась, то другая, всадники нещадно понукали коней, но расстояние между преследователями и преследуемыми неуклонно сокращалось. Несшийся последним Стах Гери, чей белоногий, похоже, вымотался больше других, опережал передних всадников не более чем на два корпуса. Всадники вихрем пролетели мимо небольшого леска и теперь неслись между неглубокими, но крутыми оврагами. Странное дело, стоило последним преследователям проскочить росший чуть в стороне от своих собратьев высокий каштан, как таянцы резко осадили коней и повернулись лицом к противникам, выхватив из седельных сумок пистоли, а из-за деревьев вылетело не меньше тысячи «Серебряных» и «Золотых». Тех, кто, не приняв Михая, ушел в Эланд позапрошлой осенью.
Наблюдавший за происшедшим в окуляр Годой грязно выругался. Он должен был догадаться! Сам мастер расставлять другим ловушки, он, как мальчишка, попался на самую простую приманку. Новоявленный император не мог допустить, чтобы на глазах у него и у всей армии рубили в капусту его гвардейцев. В конце концов, «Серебряных» даже в лучшие их дни было не больше тысячи, а имперская кавалерия насчитывала в двадцать раз больше. Что ж, он остался сегодня без штурма и наверняка потеряет десятую часть своих кавалеристов, но Рене потеряет всех. И Годой скомандовал: «Кавалерия, пошла!»
Роман сразу понял, что означает одинокая туча за лесом, неподвижная и тяжелая. В той стороне была Кантиска, там несомненно шел бой. Магический удар немыслимой силы, который Рамиэрль почувствовал на рассвете, мог означать все, что угодно, но самым логичным было предположить, что города больше нет. То, что после этого заговорили пушки, обнадеживало.
Эльф свернул с дороги в услужливо расступившиеся заросли орешника. Там он быстро снял ненужные в бою вьюки. Буде он уцелеет и они ему понадобятся, он всегда отыщет это место. На мгновение на точеном лице изобразилось раздумье, но потом Рамиэрль из Дома Розы решился. По рождению эльф, он прожил жизнь либром Романом Ясным, и если ему предстоит умереть, то он умрет, как жил… Не нужно ему ни сверкающих белых одежд, ни иллюзорных крыльев за спиной. Роман быстро переоделся в чистый костюм эландского маринера, тот самый, в котором он был на созванном Эанке Светлом Совете и который он зачем-то таскал с собой по горам и долам. Как и все его соотечественники, бард недолюбливал огнестрельное оружие, но пистоли — подарок Луи — в бою будут не лишними. Жаль, он так и не озаботился подыскать себе шпагу получше, хотя…
Вынув из ножен наследство Уанна, эльф с удивлением обнаружил, что был несправедлив. При всей внешней неказистости и отсутствии украшений клинок был безупречен. Что ж, тем лучше. Кинжалы тоже при нем.
Эльф прикрепил уздечку Перлы к седлу, чтоб ненароком в гуще боя не ухватился кто-то чужой. Кобылица последует за Топазом хоть в пекло, а иметь запасную лошадь никогда не помешает. Самым трудным было решить, что делать с кольцом. Рисковать талисманом было преступно, но, с другой стороны, если Годой пустит в ход свою поганую магию, перстень Ангеса будет незаменим. Роман не думал, правильно ли он поступает, рискуя и кольцом, и собственной головой, в которой хранились важнейшие сведения. Когда-то не выдерживает самый выносливый. Рамиэрль из Дома Розы хочет драться, и он будет драться.
Последний взгляд на небо, и он уже в седле. Топаз, которому передалось настроение хозяина, оказавшись на тракте, пошел легким, стремительным галопом, который унизил бы даже гепарда. Земля словно бы сама стелилась под ноги эльфийскому скакуну, но Роману все равно казалось, что они стоят на месте.
Даже когда Таяна и Тарска были друзьями и никому в самом страшном сне не могло присниться, что династия Ямборов исчезнет и на трон взберется тучный тарскиец, господарь Годой и граф Шандер Гардани не ладили. Разумеется, Михаю и в голову не приходило сопровождать Гардани на Конское поле, где капитан «Серебряных» и его додеканы до двадцатого пота гоняли своих подчиненных. Если бы Михай там бывал, он бы вряд ли стал так рисковать…
Девятнадцать тысяч арцийских конников — южане, гвардейцы, дружины присягнувших новому императору самозваных баронов — дружно устремились вперед. Земля гудела под копытами коней, дождей давно не было, и поднятое ими облако пыли издали могло сойти за дым. Разумеется, таянцы вовремя заметили опасность и, бросив на произвол судьбы изрядно поредевший отряд противника, понеслись вдоль оврага. Тот, кто знал повадки таянской конницы, понял бы, что «Серебряные» придерживают лошадей, хотя несведущие были бы уверены, что кони несутся в полную силу. И то сказать, обогнать таянских дрыгантов могли лишь эльфийские иноходцы… Таянцы мчались вперед красиво и слаженно, ровно по столько в ряд, чтобы не путаться друг у друга под ногами и при необходимости меняться местами. Овраг кончился, и таянцы вылетели на покрытое зеленеющим овсом поле, с одной стороны которого виднелись знаменитые кантисские фруктовые сады, а с другой текла небольшая — воробью по колено — речонка, берег которой порос барбарисом. И тут бравый Войцек поднес к губам свой знаменитый горн и коротко протрубил. Повинуясь сигналу, «Серебряные» осадили лошадей и с ходу перестроились. Вылетевшие преследователи были встречены пулями. В свое время Рене Аррой подметил, что от множества легких пушек на корабле зачастую больше толка, чем от нескольких крупных. «Серебряные» не взяли с собой мушкетов: слишком заметно, слишком неудобно, да и десять выстрелов лучше одного. Зато за поясом и в седельных сумках таянцев у каждого было по десятку заряженных пистолей, а стрелками люди Гардани были отменными. Падали кони, перелетали через их головы незадачливые всадники, а многочисленные лошади, продолжавшие скакать, уже лишившись своих наездников, изрядно усугубляли сумятицу. Разрядившие пистоли таянцы умело отворачивали в сторону, давая дорогу своим товарищам. Увы! Арцийские кавалеристы набрали слишком большой разгон и не могли остановиться, тем паче что сзади преследователей на дороге взметнулась странная сероватая фигура, более всего похожая на пылевой смерч. Видимо, она обладала какой-то властью над лошадьми, потому что бедняги потеряли со страха голову и кинулись вперед, вынуждая скакавших впереди поторопиться.
Лавина арцийской конницы продолжала нестись, то ли преследуя таянцев, то ли убегая от самих себя. Стремительный бег, однако, был остановлен кинжальным огнем еще недавно украшавших верхние палубы эландских кораблей легких пушек, для которых хватало пары лошадей. Когда тысяча «Серебряных», разрядив пистоли, исчезла в лесу и речных зарослях, а арцийцы не успели даже понять, что с ними происходит, им в лицо и в спину ударили невесть откуда выскочившие пушки, плюнули смертью и куда-то умчались, а из леса и со стороны речонки дружно грянули мушкеты, и тотчас в бок сбившимся в кучу ошалевшим кавалеристам ударили свежие конные тысячи, а сзади уже отрезали путь к лагерю выскочившие из леса пешие копейщики. Их было меньше, чем арцийцев, но они знали, что делали. Мальвани и Феликс чуть ли не год по минутам разбирали Лагское побоище и постарались учесть все. Помог и рассказ Рене о том, как он в свое время обошелся с ортодоксами.[129] Более громоздкие и тяжеловооруженные, к тому же не ожидавшие подвоха, те продолжали скакать вперед за якобы удирающей жертвой. В последний момент Рене резко ушел вбок, а преследователи на полном ходу налетели на подводную гряду. Тогда маринеры со смешками и подначками выуживали из воды незадачливых блюстителей веры, теперь время шуток миновало. В войне с Годоем места жалости не было и быть не могло…
Имперская кавалерия бестолково металась по полю, мешая сама себе, теснимая со всех сторон передвижной артиллерией, конниками Архипастыря, «Серебряными» и северянами Мальвани. Только немногие из офицеров Годоя настолько владели собой, что пытались найти выход из ловушки. Один из них углядел на противоположном берегу речонки довольно высокий холм, напоминающий формой лошадиную подкову, на плоской вершине которого виднелось нечто, напоминающее загородку для скота. Когда никто не знает, что делать, первый решившийся хоть на что-то, сам того не замечая, становится вождем. Неизвестный офицер был не в великих чинах, но его люди стойко держались рядом, оберегая командира и одновременно смотря на него с отчаянной надеждой. Офицер привстал на стременах и рявкнул:
— Прорываемся к холму!
Противники, видимо, не ожидали такого поворота, потому что между арцийцами и речушкой оказалась лишь пара рядов «Серебряных», давших по врагу нестройный залп и отступивших. Им на помощь уже мчались пушки, но было поздно. В нащупанную брешь устремились десятки, сотни, тысячи кавалеристов, и остановить их было невозможно.
Глава 35
Сезар Мальвани отбросил в сторону переломленный хлыст и про себя выругался — нельзя столь явно выказывать свои чувства. Нельзя? А если в это мгновение решается судьба сражения, а заодно и судьба Арции? Не угодно ли вам сохранять спокойствие? А может быть, вы желаете помолиться? Командор с трудом удерживал себя от дурацкого вопроса, не вернулись ли наблюдатели. Можно подумать, что те забудут доложить, что видели, и завалятся спать…
Последнее дело, когда полководец нервничает, суетится, гоняет туда-сюда аюдантов, проверяет то, что уже трижды проверено. Вот Феликс, тот даже умудряется делать какие-то записи. Пристроился, мерзавец, на пеньке и малюет себе в сафьяновой тетрадке… Хотя что взять с клирика, даже с самого лучшего? Наверняка ему уж за столько-то лет втемяшили в башку, что все в руце Божией…
Мальвани понимал, что он несправедлив, что Феликс прекрасный друг и замечательный полководец, но напряжение требовало хоть какого-то выхода. Сезар обвел глазами аюдантов, среди которых особенно выделялся юный Анрио, пожиравший отца умоляющими глазами. Дескать, сколько можно? Другие дерутся, а мы?! Ну пошли меня, пошли куда-нибудь, пожалуйста… Может, в самом деле его послать к этому холму? Ну и названьице! Поганая Подкова, это надо же, и такое безобразие в полувесе от Святого града! Мальвани нервно хихикнул. Бой у Поганой Подковы… Интересно, что напишут об этом летописцы? Уж наверняка перезовут несчастную горушку в какую-нибудь Грозовую гору или Святой холм… Чтоб красиво было…
Простучали копыта, и молодой офицер в некогда черном с серебром, а сейчас сером от пыли доломане, спрыгнув со взмыленного дрыганта, пошатнулся, но удержался на ногах. Еще до того, как парень открыл рот, по светящимся глазам Мальвани понял — все идет как надо.
— Монсигнор, — Стах Гери сорвал голос, дразня арцийцев, и теперь шипел, как простуженный кот, — монсигнор. Мы все сделали. Дали им прорваться, они теперь у холма. Поднялись до половины, и тут по ним и ударили сверху из пушек и мушкетов, а там и мы подоспели. Они в ловушке.
— Не вырвутся?
— Не должны. Там Диман и Рафал.
— Тогда действительно не вырвутся, но…
— Монсигнор, мы не забыли. Человек двадцать ускакало, за ними гнались, но не очень.
— Будем надеяться, что хотя бы один доберется до Годоя…
— Монсигнор!
— Да?
— Разрешите вернуться?
— Не разрешаю, — отрезал Мальвани, — садитесь и отдохните. Вы мне понадобитесь позже.
Понурившийся Сташек отошел к томящимся аюдантам, которые принялись его тормошить, расспрашивая про бой, в котором им пока не привелось участвовать.
Мальвани устало прикрыл глаза — пусть думают, что он дремлет, но мозг лихорадочно работал. Выйдет ли Годой из лагеря? Он должен прийти на помощь гибнущей кавалерии, иначе конец ему как полководцу…
То, что произошло сейчас, хорошо, очень хорошо, но это только первый шаг к победе или поражению… Если Годой клюнет на приманку, то и так не шибко великие силы придется разделить. Феликс должен захватить оставленный лагерь, а он вряд ли будет совсем уж пустым, ну а ему предстоит сцепиться с теми, кто идет на помощь прижатой к Поганой Подкове кавалерии, а сбрасывать ее со счета рановато, хотя милейшие бароны и наступили на те же грабли, что и на Лагском поле, хоть и под другими знаменами…
Конечно, поможет Рене, да и Эмзар обещался, но станет ли кто-то из них той песчинкой, которая перетянет чашу весов… Мальвани был опытным военачальником и понимал, что исход боя не ясен никому.
Наверху что-то зашуршало — любопытная белка с интересом наблюдала за заполонившими ее перелесок пахнущими железом людьми. Видимо, в Святой области белок не стреляли (правду сказать, шкурки у них в отличие от их северных сестричек были не ахти), и зверьки жили себе в полном уюте. Вот и эта даже не думала пугаться, а устроилась на ветке прямо над командором и начала охорашиваться… А ведь судьба этой зверушки тоже зависит от того, кто победит…
Время не текло, оно ползло, как пьяная улитка. Наконец юноша в черно-зеленом плаще Святого воинства привез долгожданное известие. Из лагеря выступили пехота и конная артиллерия. Идут четырьмя колоннами, с ними и гоблины, обычно охраняющие узурпатора. Надо полагать, Годой почтит битву личным присутствием.
Мальвани встал, поправил нагрудник, хотя толку-то от него, если, скажем, пуля… Ну да где наша не пропадала. Прежде чем сесть на коня, командор подошел к Феликсу, которому предстояло выступить чуть позже.
— Пожелайте мне удачи, Ваше Святейшество!
— Зачем так официально? — тонкие губы бывшего рыцаря тронула нечастая усмешка. — Перед Авирой мы вели себя иначе…
— Прости, — улыбнулся Мальвани, — я немного не в себе, до последнего боялся, что они не клюнут…
— Правду сказать, и я тоже, — неожиданно рассмеялся Феликс, — меня просто бесило твое проклятое спокойствие…
Теперь смеялись уже оба.
Гоблины могли бы идти еще быстрее, но приходилось соразмерять шаг с людьми и лошадьми, с трудом тянувшими тяжелые пушки. Истосковавшиеся по настоящему делу, раздраженные жарой, горцы рвались вперед. То ли дело было в прошлом году, когда они, выдержав неистовые атаки баронской конницы, пошли вперед, сметая все на своем пути. Тогда казалось, что их осеняет благословение Истинных Созидателей, что не за горами предреченный Час Справедливости, когда Вернувшийся будет карать предателей и награждать верных… Увы, победа над Арцией была всего лишь победой над Арцией. Понадобился год, чтобы Годой набрался смелости и решился наконец ниспровергнуть эту подленькую человеческую Церковь…
Разрушить капища лжебога, пройти по головам его презренных служителей — ради этого стоит жить! Жаль только, что большинство соплеменников застряли на севере. Четыре тысячи гоблинов, оставленные в Мунте, дабы охранять особу императора, по осени завидовали своим соплеменникам, уходящим в бой, но Созидатели справедливы, и именно им выпала честь смести с лица земли обитель лжи и предательства.
Гоблины мерно печатали шаг, окружая неспешно ехавшего на вороном жеребце Михая Годоя и трусивших рядом с ним Белых Жрецов. Известие о том, что конница угодила в ловушку, горцев не удивило. Лошадям доверять нельзя, а тем, кто связал себя с этими глупыми, легко впадающими в безумие, дурно пахнущими тварями, тем более. Эти же самые арцийцы у Лага, удирая, передавили собственных пехотинцев, а потом, вместо того чтобы покончить с собой от такого позора, дружно перешли под знамена победителя. По мнению орков, Годою незачем было принимать их к себе: во-первых, предатель всегда предатель, во-вторых, от таких вояк одна маета… Вот и сейчас вместо того, чтоб штурмовать город, приходится выручать этих недоумков…
Впрочем, это казалось нетрудным. Слишком неравны были силы. Похоже, противник был занят тем, что не давал прижатой к холму кавалерии вырваться из ловушки, на другое его просто не хватало. Около полутысячи все тех же изрядно умученных «Серебряных» и десятка два легких конных орудий, вот и все, что они смогли выставить против целой армии. Правду сказать, действовали эти смертники умело и отчаянно, используя превосходство в скорости и маневренности, но десятки, сотни, даже тысяча или две убитых и раненых годоевцев не меняли соотношения сил.
Армия узурпатора, несмотря на комариные укусы, целеустремленно перла вперед. Окутанный дымом и пылью вожделенный холм был уже четко виден…
Когда делили силы, Феликсу досталась меньшая часть Северной армии, и это было правильно: удача в захвате лагеря зависела от внезапности, а никак не от числа нападавших. Пять тысяч церковных воинов и пять тысяч арцийцев — вот и все, что было решено выделить под это дело.
Все: и Рене за рекой, и Шада в крепости, и они с Мальвани в поле — понимали, что главная тяжесть свалится на Северную армию, которой предстоит схватиться с пехотой и передвижной артиллерией Годоя. Даже лишенная кавалерии и лагерных пушек, арцийская армия была грозным противником. При самом лучшем раскладе, а пока — тьфу-тьфу (Архипастырь воровато оглянулся и сплюнул через левое плечо, как простой солдат, боявшийся сглазить) — им все удается, — и то соотношение один к трем, и не в пользу Сезара.
— Монсигнор, — арцийский коронэль по возможности старался сдерживать раскаты своего могучего голоса. — Мы на месте.
— Зажигай, — кивнул Архипастырь.
— Сигнал, — завопил аюдант, чьей почетной обязанностью было наблюдать в окуляр, не потянется ли в небо столб белого дыма, возвещая, что Годой убрался из лагеря, а Феликс вышел на исходные позиции.
— Александер! Вы… — барону Шаде не хотелось оскорблять сына недоверием, но напомнить ему о некоторых вещах не мешало…
— Да помню я, — откликнулся Шада-младший, — не волнуйтесь, отец, мы им накостыляем.
— Постарайтесь, — буркнул ветеран, скрывая тревогу — сыну второй раз за день предстояло выводить свою дружину в бой. Там, у Речных ворот, парень справился неплохо, но там был Счастливчик… За рекой и сейчас идет бой. Годоевцы — первые, которых выманили из лагеря, все еще пытаются отбить собственные укрепления, где засели две тысячи Рене. И те и другие, похоже, готовы бодаться до посинения. Что ж, так и задумано…
Дружно бахнули крепостные пушки, колья органки поползли вверх, и Малахитовые ворота, краса и гордость Кантиски, привыкшие к паломникам и чинным клирикам, растворились, выпуская бешено мчавшихся конников. Всадники мчались наметом, над их головами свистели крепостные ядра, сшибая и корежа орудия на внешнем валу вражеского лагеря.
Зазевавшиеся годоевские артиллеристы кинулись к орудиям, но жерла были нацелены на крепостные стены, которые еще пробивать и пробивать, а не на поле возле собственных укреплений. Пока до орудийной прислуги дошло, что к чему, кантисские конники уже оказались в мертвой зоне. Впрочем, кавалерийская атака на укрепления редко бывает удачной и защитникам вала особой опасностью не грозит. Ну побузят конники, погарцуют под стенами, и толку-то… Хуже, что за кавалеристами из крепости выскочило несколько передвижных орудий, а затем показалась пехота, тащившая штурмовые лестницы.
В лагере тревожно запел горн, и все оставленные там отряды, побросав ложки и миски — нападение пришлось аккурат на обед, — бросились к внутренней стене, у которой творилось нечто несусветное. Кавалеристы оказались не столь просты, они и не думали палить по глиняному валу из пистолетов, обратив свои усилия на трое ворот, проделанных на предмет будущего штурма. Кантиссцы озаботились прихватить с собой глиняные пивные кружки и с помощью пращей, которыми они владели весьма искусно, забрасывали ими деревянные створки и стоящий на валу тын. Разбиваясь при ударе, кружки истекали черной вонючей жидкостью. Затем просвистело несколько горящих стрел, и облитые странной текучей дрянью ворота заполыхали, как сухая солома. Привезенные же орудия к этому времени уже развернулись, и по горящему дереву забарабанили небольшие, но меткие ядра.
Этого оказалось довольно. Деревянные створки не были рассчитаны на такое. Их ставили те, кто собирался нападать, а не отражать нападение, ворота же делались из расчета пропустить колонну по двадцать пехотинцев в ряд. Или двенадцать всадников, каковые и не преминули ими воспользоваться, дабы проделать ту же операцию с воротами второго вала. Не предвидя подобной наглости, арцийские саперы исходили из удобства организации собственной атаки и поместили вторые ворота напротив первых, за что и поплатились.
Впрочем, немного пришедшие в себя защитники, возможно, и сумели бы отбить нападение, но в это время Феликс подал сигнал, и десять тысяч человек бросились на оставшиеся без защитников укрепления с противоположной от города стороны.
Топаз вынес хозяина на северный берег Канна как раз напротив Речных ворот, эльф полагал, что пробраться в крепость оттуда будет проще. Если Годой осадил Кантиску, он наверняка выберет для штурма Старый город и Малахитовые ворота, перед которыми, как назло, такое поле, хоть маневры проводи… Однако то, что увидел Роман, выехав из ореховой рощи, не походило на приступ, уж скорее наоборот. Бой шел на северном берегу, и эльф не сразу сообразил, с кем дерется большой отряд под арцийскими имперскими консигнами. Кто-то, засев между двумя явно свеженасыпанными валами, весьма успешно отбивался от наседавшей имперской пехоты, а значит, был другом. Наметанный глаз эльфа углядел связанные цепями лодки, по которым защищающиеся, если бы у них возникло такое желание, вполне могли, оставив у пушек небольшой заслон, переправиться через не столь уж широкий и полноводный Канн и укрыться за крепостными стенами, но отчего-то они этого не делали.
— Подождите-ка меня здесь, ребятки, — шепнул Роман лошадям и, перебегая от дерева к дереву, бросился в сторону вала. От кромки кустов до него было не более полусотни локтей, которые эльф преодолел за считанные мгновения, но его все же заметили.
— Проше дана Романа! — этот вопль мог издать только Зенек. Эльф, с облегчением вздохнув, кошкой взлетел на глиняную насыпь.
— Проше дана! Вот не чекали… Ну й денек сегодня!
— Где Рене?
— Тама, сбирается… Мы сейчас годойцев дурить будьмо…
Рене отыскался на берегу, где несколько дюжих пехотинцев сталкивали в воду становившиеся ненужными пушки. При виде эльфа глаза адмирала ярко вспыхнули, но он ограничился тем, что крепко сжал руку друга. Лицо эландца было напряжено, и Роман понял, что недалек тот час, который выпадает раз в тысячелетия и от которого зависит, как жить, если жить, внукам и правнукам тех, кто удостоился присутствовать при переломе. Долгие разговоры — это потом, это если оба уцелеют и победят. И эльф, слегка улыбнувшись, спросил:
— Куда мне становиться и что делать?
— Оставайся со мной. Где твои кони?
— Здесь, неподалеку. Могут пригодиться?
— Более чем. Сейчас наше дело отойти, причем так, чтоб эти погнали нас подальше от крепости…
— Понял, — кивнул Роман.
— Мы выходим помаленьку за вал, а ты давай за лошадьми, — и, уже не глядя на друга, крикнул своим: — Собирайся, хватит спать…
Мушкетеры и пикинеры привычно и споро занимали места в строю. Немногочисленные упряжки с пушками были загнаны в середину отряда, лошадей с заслонками на глазах держали под узды опытные возницы, ради такого случая спустившиеся с облучков на землю. Отряд медленно отошел, Рене махнул рукой, и тут наспех сооруженная глиняная стена поползла и рухнула вместе с пушками. Образовался пролом, куда смело могло пройти стадо коров. Все было проделано без сучка без задоринки. Сторонний наблюдатель нипочем не догадался бы, что осажденные обрушили стену сами.
Разумеется, озверевшие от множества неудач, подгоняемые в спину тарскийскими соглядатаями арцийские мушкетеры не усомнились в том, что небо услышало их молитвы, и бросились в образовавшуюся дыру. Немногочисленные защитники укреплений, хоть и не растерялись и сохранили некое подобие боевого порядка, начали торопливо отходить в единственно возможном направлении.
Арцийская пехота уверенно теснила огрызающегося врага в направлении второй переправы, где тем не миновать было попасть под огонь тяжелых, не чета стоявшим здесь, орудий.
— Отец! — Анрио не выдержал, хоть и поклялся себе молчать и ждать приказаний. — Скоро?
— Еще не время, — ворчливо отозвался командор, но, взглянув в расстроенное лицо сына, пояснил: — Мы должны подождать, пока Рене заманит сюда арцийскую пехоту. Да не страдай ты так, сегодня на всех хватит. Мало нам не покажется. Не понимаешь?
Анрио действительно не понимал, да и не мог понять. В его возрасте ждать не умеют и не хотят… Как расскажешь мальчишке, что даже в лучшем для них случае им предстоит схватка с армией, превосходящей их по численности в несколько раз. Их единственный козырь внезапность. Кто его знает, как обстоят дела у Феликса, надо надеяться на лучшее, но занять и удерживать неприятельский лагерь — затея непростая, да и Рене… Не следовало бы ему лезть в битву самому, но такого не удержишь.
— Идут! — аюдант был еще моложе Анрио и так же сгорал от нетерпения.
Показавшаяся из-за леса колонна не походила на бегущих. Огрызающееся огнем каре быстро и умело уходило на север. Не могло быть сомнений — кантиссцы намерены прорываться через Канн. Преследователи не очень наседали, от десяти тысяч, вышедших утром из лагеря, осталось не боле двух третей, и они явно не стремились к ближнему бою. Их дело загнать врага под пушки. Вот потом они отыграются за все сегодняшние неприятности и унижения.
Поравнявшись с двумя высокими тополями, отступавшие остановились.
Мальвани глянул на небо. Неужели только около двух? Как же еще далеко до ночи….
— Анрио! — корнет Мальвани вытянулся в струнку. — Сигнал!
Поганая Подкова словно бы самой природой была предназначена для того, чтобы стать могилой отважной, но не шибко умной кавалерии, угодившей под перекрестный огонь загодя установленных на вершине холма орудий, засевших в полуразрушенном загоне мушкетеров, передвижной артиллерии и конных стрелков внизу. Одного взгляда Годою было достаточно, чтобы понять: спасать, в общем-то, и некого. В мертвой зоне на вогнутой стороне холма сгрудилось две-три тысячи всадников, видимо, примерно столько же сумело выскочить из ловушки, но цвет арцийской конницы полег у Поганой Подковы.
Годой взял окуляр и огляделся. Подвижной вражеской артиллерии видно не было, только на флангах нагло гарцевало около сотни «Серебряных». Пушки на вершине холма молчали — видимо, артиллеристы не собирались тратить зря порох. Надо полагать, основные силы противника где-то рядом, но где? Михай задумался. С одной стороны, следовало наказать дерзкую батарею на вершине, с другой — штурм обернется новыми потерями, но, видимо, все же придется рискнуть. Без победы, даже не несущей никакого стратегического или тактического смысла, возвращаться в лагерь нельзя. Любопытно, как дела у тех, кто был послан прикончить переправившихся через Канн? В поднявшейся суете он как-то позабыл о них, а зря.
Войска Годоя начали деловито разворачиваться, готовясь к штурму и одновременно к отражению атаки с фланга, буде она последует. Будь у императора те гоблины, которых он отправил к Адене, Поганая Подкова не продержалась бы и оры, но люди более осторожны и менее выносливы. Несчастные кавалеристы, увидев подмогу, возликовали и сотворили то, что ни в коем случае не должны были делать. Дав шпоры не поенным с самого утра лошадям, они бросились вниз по склону, стремясь как можно быстрее проскочить простреливаемое пространство. Пушки наверху ударили, но как-то вяло и нестройно, не причинив удиравшим конникам особого ущерба, а те неслись, словно за ними гнался Белый Олень. Так уж вышло, что спасители подошли со стороны речки, а очумевшие от жары, грохота, порохового дыма и жажды лошади видели только одно — воду — и рвались вперед.
Михай Годой наступил на те же грабли, которые он услужливо подложил на Лагском поле воинству Базилека. Правый фланг арцийцев был расстроен и смят их же собственной конницей, а левый… На левом творилось что-то странное. Из-за деревьев высыпала толпа людей, смутно напоминавшая военное соединение, они мчались как зайцы, чуть ли не свернув головы назад. Годой не столько узнал, сколько догадался, что это остатки тех самых полков, которые он послал за реку и на плечах которых висела теперь вражеская конница. Они действительно оттеснили врага до охранявших северную переправу тяжелых батарей, да вот сами батареи к тому времени уже были в руках церковников, а все артиллеристы были втихую вырезаны. Неожиданные залпы почти в упор расстроили арцийские колонны, а якобы отступавшие кантиссцы ударили по ним вместе с выскочившим из засады отборным конным полком. В довершение же всего закрутившийся на ровном месте вихрь, поднявший тучу песка, мелких острых камешков, сухих веток и листьев, обрушился на арцийскую пехоту, запорашивая глаза, забивая ноздри и судорожно разинутые рты…
— А вот теперь, — сказал Сезар Мальвани, — нам, как говорится, или в стремя ногой, или в пень головой.
— Пора, — согласился и Рене, вскакивая в седло. Гиб где-то шлялся, но это было не так уж и страшно, Водяной Конь был со странностями, от Перлы же никаких сюрпризов не ожидалось.
Кстати поднявшийся ветер развевал три знамени — Эланда, Арции и Святой области. Двадцать две тысячи готовились схватиться с шестьюдесятью, но они знали, что защищают и на кого идут. Все тот же Воцек протрубил знаменитое «Вперед! Не плачьте об уходящих в бой», и объединенная армия бросилась на врага.
Сначала Роман был возле Рене, но потом кровавая круговерть их разметала. Адмиралу нечего было делать в бою, его место было на командном пункте, но, похоже, большую часть здравого смысла Счастливчик растратил, когда вместе с Мальвани и Феликсом придумывал, как обмануть Годоя, а остатки улетучились утром, когда от армии Годоя целенаправленно отгрызали кусок за куском.
Все эти дни Рене был воплощением сдержанности, но когда все, что должно, он сделал, эландец превратился в сумасшедшего вольного капитана. Даже если его убьют, останутся Ри, Шандер, Сезар, Феликс… Будет кому и править, и воевать… Кто-то из вождей все равно должен быть впереди и на виду. Так почему не он?! Тем паче голова Мальвани куда лучше приспособлена для наземных сражений, а рисковать Архипастырем и вовсе безумие! Пусть они принимают донесения и рассылают аюдантов, место же Рене с «Серебряными».
Таянская тысяча рвалась в бой, словно бы и не было утомительной утренней погони. Добраться до Годоя и схватить его за холеную бороду — вот о чем мечтали гвардейцы Стефана. И вместе с тем головы они не теряли. Впрочем, годоевцы тоже. Коса нашла на камень. Никогда еще Хомячье поле не видело такого. Солнце померкло, остро пахнущий дым выедал глаза, редкие порывы жаркого сухого ветра разгоняли тяжелые клубы, и тогда можно было разглядеть то ощетинившееся пиками и плюющееся огнем каре, то бешено несущуюся конницу, то раскаленные жерла орудий. Годою удалось завладеть Поганой Подковой, но назвать это выдающимся успехом можно было лишь с большой натяжкой. Крутые склоны были покрыты трупами мушкетеров и пикинеров, а проклятая батарея у вершины оказалась с чертовщинкой. Выпустив последний залп чуть ли не в упор, она снялась с места и по удобной пологой тропе с другой стороны холма спустилась вниз, где и затерялась на какое-то время. Видимо, еще объявятся и ударят во фланг, подгадав момент, когда арцийцы собьются в кучу, чему весьма способствовали два развернутых в несколько шеренг отряда пехоты, что прикрывали Поганую Подкову с флангов. Не давая ее обойти, они мгновенно перестроились в треугольники и с обеих сторон ударили по наступающим. Одновременно, обходя пехоту с флангов, пошла в атаку таянская кавалерия под сигной покойного Стефана. Усугубляя сумятицу, то сбоку, то впереди отряда несся огромный вороной конь без всадника, оглашая воздух яростными, совсем не лошадиными криками и с яростью весеннего паводка круша все, что попадалось на его пути.
Земля стонала под тысячами ног и копыт, люди глохли, в дыму и пыли стало трудно различать, где свои, а где враги. Пехотинцы, всадники, артиллеристы — все они казались тенями, утратившими лица, ни у кого не было ни прошлого, ни будущего, только безумное настоящее.
Роман видел, как убивали, и убивал сам. Осатаневший Топаз перелетал через зарядные ящики, брошенные орудия, трупы людей и лошадей, яростно крича и кусая чужих лошадей не хуже Гиба. Шпага Уанна словно бы сама искала жертв. Зря он грешил на найденное оружие, странно, но предназначенная для пешего боя шпага оказалась удивительно удобной при конной схватке. Впрочем, эльфу было не до того, чтоб задумываться о такой мелочи. Вокруг падали свои и чужие всадники. Роман увидел, как сын Сезара Мальвани припал к гриве коня, шальное ядро разворотило мальчишке ногу ниже колена. Подхватив корнета в седло и мимоходом сбив грудью коня какого-то арцийца, Роман вынес юношу из боя, передал с рук на руки кому-то из аюдантов и бросился назад.
Где-то слева атаковала конница, впереди лоб в лоб сошлись две пешие колонны. Противно просвистело ядро над самой головой. Совсем рядом с Романом какой-то южанин выпрыгнул с пистолем из-под прикрытия своих пикинеров и разрядил пистолет в коронэля, возглавлявшего атаку церковников. Как бы быстро ни летела пуля, кто-то из солдат успел-таки заслонить командира. А коронэль ударом шпаги заколол убийцу и повел своих людей вперед. Роман отвлекся, схлестнувшись с двумя оторвавшимися от своих кавалеристами, одного из них эльф застрелил в упор, второй принял смерть от шпаги Уанна.
Изнутри грохочущего, дымного ада Роман не мог понять, чья же берет. Но не могли этого понять и не участвовавшие в схватке напрямую Мальвани с Годоем. Битва дошла до той стадии, когда все повисает на волоске, обе стороны бросили на весы все, что имели, и теперь даже гарга, и та бы не взялась предсказывать исход.
— Даже гарга, или как там ее, и та бы не взялась предсказать исход боя, — Клэр улыбнулся, но в спокойных серых глазах смеха не было, только решимость.
— Гарга — нет, а я — да, — король-Лебедь потрепал шею вновь обретенного Опала, — после поездки на водяном страшилище Эмзар при всем своем самообладании все еще чувствовал себя неуютно.
— И чем же все закончится? — Нидаль Рябиновая Гроздь спросил только для того, чтобы не молчать.
— Нами, — отозвался Эмзар, — мы последнее, что осталось у Тарры. Вы не чувствуете?
Нидаль покачал головой, а Клэр в упор взглянул на Лебединого владыку:
— Они вновь принимаются за свое?
— Похоже! Оленя им сейчас, конечно, не вызвать, но остановить их необходимо. Я думаю, они спрятались за спинами гоблинов.
— Где ж еще, — пожал плечами Клэр, — черное к черному…
Эмзар оглянулся на своих подданных: сколько их вернется в Убежище? Сто? Двадцать? Или вообще никто?
Владыка Лебедей поднял руку:
— Да поможет нам Свет! Во имя Звезд, вперед!
Его слова подхватили дециэны.[130] Лес серебряных копий склонился к конским головам, и две с лишним сотни светоносных всадников почти неслышно двинулись вперед…
Со времен Войн Монстров, когда в последней битве полег цвет воинства двух кланов, Дети Звезд не обнажали мечи, и вот пришел великий час. С места взяли рысью, но шагов через двести Эмзар коротко бросил: «Вскачь». Эльфы слегка пригнулись в седлах, и кони понесли их на врага. Дети Великого Лебедя, они шли в свой последний бой, как в старину. Ветер, как по заказу, разогнал пыль и дым, и эльфийские воители предстали во всей своей красоте, ослепительной и страшной.
Их кони летели со скоростью степного пожара, нестерпимо сверкали на солнце латы, мечи и копья, а за плечами всадников грозно вздымались серебряные крылья. Лебеди мчались вперед почти бесшумно, их кони словно бы плыли по воздуху, но отчего-то становилось ясно — если даже крылатые всадники не ударят в мечи, они все равно рассекут надвое любую армию, как добрая сталь рассекает подброшенный шелковый платок.
Те, кто видел атаку эльфов, так и не поняли, сколько те скакали от опушки леса до усеянного трупами поля, где вовсю кипело сражение. Скорее всего это были мгновения, но казалось, что все длилось века. Наконец сблизились, сшиблись…. Мало кто рисковал поднять копье или мушкет на божественных воителей. Кто-то тонким голосом вопил: «Чудо!» Кто-то благодарил святого Эрасти. Там, где проходили эльфы, кровавое море словно бы расступалось, чтобы с новой яростью сомкнуться за последними всадниками, а Дети Звезд рвались к одной-единственной цели. Им нужен был Годой. Даже не Годой. А те, кто был рядом с ним…
Надежно защищенный гоблинами и южной гвардией, Михай Годой, стиснув зубы, ожидал исхода битвы. Больше ему ничего не оставалось. Тарский господарь был не из тех, кто бросает в бой последний резерв, а именно — самого себя. С началом всеобщей свалки Поганая Подкова как батарея потеряла всякое тактическое значение, но зато оказалась превосходным командным пунктом, не достижимым для вражеских ядер и пуль и дающим хороший обзор, разумеется тогда, когда порывы ветра на время разгоняли дымную тучу.
Обе армии дрались с яростью осенних кабанов. К сожалению, эландские мерзавцы явно превосходили в артиллерии, и потому единственно верным было навязать им рукопашную, когда пушки становятся бесполезными. К счастью, у нападающих подходили к концу боеприпасы, и это было хорошим знаком. Годой знал, что его коронэли и командоры не щадят ни себя, ни людей, добывая своему императору победу. Да, она будет нелегкой, но она будет…
— Всех пленных отдам тебе, — бросил тарскиец господину Шаддуру, — наполнишь свою Чашу.
— И всех жителей города, — холодно добавил тот, — хранить нашу тайну далее нет никакого смысла.
— Посмотрим, — пожал плечами Годой.
Господин Шаддур хотел что-то возразить, но осекся на полуслове, впившись взглядом во что-то сверкающее, показавшееся у кромки леса. Годой поднес к глазам окуляр и увидел то, чего боялся и неосознанно ждал все это время. Из-под прикрытия деревьев вылетела крылатая конница. Последние всадники были скрыты в облаке пыли, по размеру которого становилось понятно: проклятых эльфов никак не меньше тысячи. Впереди на белоснежном коне мчался воин с высоко поднятым сверкающим мечом, за его спиной вздымались белоснежные лебединые крылья. Почему-то это обстоятельство повергло тарского господаря в полный ужас, и он не сразу понял, что к нему обращаюся.
— Очнитесь, Михай, — господин Шаддур настойчиво тряс Годоя за плечо, — нужно действовать.
— Что я, во имя Проклятого, могу сделать, — прорычал лжеимператор, — не ты ли утверждал, что эльфы покинули Тарру вместе со своими богами?
— Я ошибался, — холодно ответствовал бледный, — но теперь эту ошибку следует исправить. Соблаговолите, Ваше Величество, последовать за мной внутрь этого сооружения.
Разумеется, Годой соблаговолил. Господин Улло, лицо которого стало еще бледнее, чем обычно, хотя это казалось невозможным, едва переставляя ноги, поплелся за ними.
Внутри глинобитной хижины, в мирные годы, видимо, служившей приютом пастухов, было пусто и темно. Пахло пылью и мышами. Пробившийся сквозь заколоченное окно тоненький лучик предзакатного солнца выхватил треснувшую миску, брошенную на некрашеной столешнице. Годой налетел бедром на какую-то деревяшку и зашипел от неожиданной боли.
— Что все это значит, господин Шаддур? Мы могли бы говорить об эльфах и на свету.
— Мы не будем говорить об эльфах, — голос главы ройгианцев напоминал шелестение змеиной чешуи по мозаичному полу, — эту битву мы проиграли. Нужно уходить.
— Уходить?! — Годоя аж передернуло от злости. — Как и куда?! Я не могу покинуть армию на глазах у всех. До Таяны тридцать шесть диа, и там хозяйничает этот пащенок Эллари! Мунт не предназначен для обороны, да и войск там почти нет. До Марциала тоже не добраться! Южане и бароны ради меня не станут рисковать своими тупыми башками… А гоблинов у меня только тысяча.
— Отправлять горцев к Адене было недальновидно, — пожал плечами Шаддур.
— Сам знаю, — огрызнулся Годой, — но глупее всего было связываться с вами. Марко был моим другом, и…
— Зачем оплакивать разбитые яйца, когда ты уже съел яичницу. — Бледный был совершенно спокоен. — Да, ты проиграл эту войну, но ты можешь выиграть другую…
Их оставалось не больше тысячи, и они ничего не могли сделать. Проклятые крылатые уроды не оставили им ни единого шанса. Горцы могли лишь умереть, и они умирали, зажатые между ненавистными эльфами, городом и захваченными Феликсом лагерными пушками, размеренно и жестоко бившими по своим. Гоблины умирали молча, огрызаясь из последних сил. У презренных предателей не хватило мужества и чести схватиться врукопашную, позволив врагу с честью уйти по Темной тропе.
— Это кара, — тихо сказал соседу высокий воин в шлеме, украшенном орлиной лапой, — помнишь Высокий Замок?
Тот кивнул. Да, тогда один воин из рода людей в одиночку дрался с сотнями. Он должен был погибнуть с честью, но господарь Тарски приказал, и гоблины выполнили приказ. Храбреца подбили стрелой, как весеннего глухаря. Дети Ночи поступились честью, что ж, кара их настигла.
Очевидно, нападавшие приволокли еще несколько пушек, так как ядра стали сыпаться чаще. Упал сосед воина с орлиной лапой на шлеме, следующее ядро унесло аж троих. Всхлипнув напоследок, замолкла волынка, но барабанщик с залитым кровью лицом все еще бил обтянутыми войлоком колотушками в свой барабан. Жизнь кончалась. Гоблины умирали на равнине среди роскошного южного лета в день, почитаемый предателями праздником…
Они остались одни. Люди, как и положено предателям, кто сдался, кто бежал, хотя они лишь уподобились Михаю Годою, исчезнувшему, когда еще можно было хоть что-то спасти… Даже атака крылатых всадников, при всей своей кошмарной неожиданности, и та могла бы быть отбита, если б приведший их сюда тарскийский господарь повел себя как должно! Но он бежал, бежал каким-то странным способом. Никто не видел, как он садится на коня, он не взял никого с собой. Просто вместе с двумя Белыми Жрецами вошел в хижину, и больше его не видели. Прискакавший со срочным донесением аюдант рискнул навлечь на себя императорский гнев и вошел в лачугу. Там лежали трупы обоих Белых Жрецов, а Годоя простыл и след…
Оставшиеся без вождя люди принялись бестолково метаться. Лучшим оказался командор-южанин, принявший на себя командование. Он приказал прорываться к лагерю, и это было разумно. Именно тысяча гоблинов стала наконечником копья, пробившего брешь в рядах наступающих.
Тогда арцийцы, хоть и уставшие и вымотанные, еще держались. Враги висели у них на плечах, но они, умело отбиваясь, все же преодолели полторы весы, отделявшие от относительно безопасного убежища, в котором под защитой пушек и каких-никаких стен можно было перевязать раны, выпить воды или вина, собраться с силами и решить, что делать дальше. Преследователям тоже досталось, так что ожидать, что те бросятся на штурм, не приходилось.
Увы! Вместо отдыха и покоя их встретила смерть. Тот, кто прядет нити судьбы, словно бы в насмешку заставил армию Годоя пройти тем же путем, что и арцийцев на Лагском поле. Усталых, но все еще не сломленных воинов встретил огонь пушек, еще утром бывших своими. Однако южанин не дрогнул и тут. Сожженные ворота, кое-как заваленные всяческим хламом, казались доступными. Нужно было ворваться в лагерь до того, как основные силы преследователей выдвинут вперед передвижную артиллерию.
Отчаянный штурм завершился успехом. Им удалось прорваться за внешний оборонительный вал, но во время штурма погиб новый командир, и это стало концом. Подоспевшая таянская конница и конная артиллерия сделали свое дело. Армии Годоя больше не существовало. Арцийцы и южане тысячами бросали оружие и валились в ноги Архипастырю. Не сдались только южные гвардейцы и гоблины, попытавшиеся вырваться из мышеловки. Ставшие живым тараном горные стрелки пробили брешь в обороне церковников, но старались они для южан, не преминувших воспользоваться приближающейся ночью. Судьба спасителей их не интересовала… А тем оставалось лишь с честью умереть, умереть без надежды на то, что об их последней битве узнают в родных горах.
Свистнула белооперенная стрела — кто-то из эльфов внес свою лепту в избиение. Пожилой гоблин, известный тем, что каждое свободное мгновение вырезал из кусочков древесины фигурки зверей и птиц, рухнул с пробитым горлом. Образовавшуюся брешь тотчас заступили. Горцы стояли нерушимо и спокойно, как каменная скала. Нет, как льдина, которая таяла, таяла, таяла…
Из девяти с лишним сотен «Серебряных» и «Золотых», бросившихся утром в битву, уцелела едва ли половина, да и те с трудом держались в седлах от усталости. Сташек пропал, его белоногий дрыгант прибежал с залитым кровью седлом, Воцеку выбило глаз, но он еще ухитрялся шутить, утверждая, что трубить он смог бы и без обоих глаз, а уж с одним-то и вовсе все в порядке. Роцлаву в живот угодила мушкетная пуля, и его на плаще утащили к эльфийским целителям — вдруг помогут. Голова Бласко была так замотана, что видны были лишь блестящие глаза, но «Серебряный», шепелявя, продолжал рассказывать всем и каждому, как они довели арцийских индюков до белого каления, заставив их броситься в ловушку.
Свежий ветерок обдувал разгоряченные лица, наиболее запасливые вытаскивали фляги с водой или царкой и пускали по кругу. Вдалеке еще гремели выстрелы — церковники и эльфы добивали гоблинов, но люди Рене слишком устали, чтобы вновь идти в бой, исход которого и так очевиден. Да, скорее всего все закончится до того, как они доберутся к Малахитовому лагерю.
Теперь, когда битва осталась позади, Рене сам не верил, что они победили. То, что произошло у Кантиски, было столь же маловероятно, как большинство великих побед прошлого. Если рассуждать с точки зрения военных мыслителей из Академии, шансов у них практически не было. Впрочем, в свое время не было их ни у Анхеля Светлого, ни у самого великого Воля… Хотя их победы были окончательными, а вот им, пока жив Годой, думать о покое не придется.
Рене побывал там, где тарскийского господаря видели в последний раз. Отступавшие с Поганой Подковы арцийцы бросили все как есть, и Аррой получил сомнительное удовольствие обозреть два трупа. Под монашескими капюшонами оказались нечесаные серые патлы, свидетельствующие о принадлежности покойников к сообществу ройгианцев. Преодолев отвращение, Рене перевернул тела. Один был умело заколот, и к тому же на его шее виднелась отметина, свидетельствующая, что кто-то с силой сорвал с убитого цепочку, на теле же второго не было ничего, свидетельствующего о насильственной смерти, однако на лице застыло выражение смертного ужаса.
— Яд? — Рене скорее утверждал, нежели спрашивал.
— Отнюдь нет, — ответствовал Жан-Флорентин, — не представляю, от чего умер этот человек. Это лишний раз свидетельствует, сколь несовершенны наши знания. Но он умер первым.
— Мне тоже так кажется, — согласился Рене, — а вот второго наверняка прикончил наш тарскийский друг. Вопрос, куда он делся…
— Магия, — охотно пояснил жаб, — очень неприятная к тому же. Видимо, жизни этих двоих пошли на то, чтобы обеспечить Годою возможность бегства. Скажу к тому же, что чем сильнее убитый маг, тем большая магическая энергия высвобождается, когда жизнь его покидает, а эти двое, судя по всему, принадлежат к элите ордена…
— Хвала Великому Лебедю, ты жив! — показавшийся в дверном проеме Роман был весь в пыли и крови, мало чем отличаясь от измотанных «Серебряных».
— Хвала Великим Братьям, и ты тоже, — улыбнулся Рене, — вот думаю, что тут произошло.
— Ничего хорошего, как я понимаю, — заметил Роман, — ты знаешь, что Добори погиб?
— Нет, — покачал головой Рене, — Феликсу будет его не хватать. Рафал еще молод, хотя война, похоже, кончается. Луи не сегодня-завтра возьмет Мунт, Высокий Замок нам не опасен, хотя тянуть с ним не стоит. А потом нам, похоже, придется ловить Годоя, знать бы еще, куда и как он удрал.
— Постараемся проследить, — сощурился эльф, — думаю, мои соплеменники в этом помогут. Ты не знаешь, где они сейчас?
— Насколько мне известно, вместе с клириками добивают гоблинов… Эй! Ты куда?!
Всадник появился неожиданно. Он пронесся бешеным галопом мимо стоявших насмерть орков, что-то взволнованно крича на чужом языке. Странно, но эльфы тотчас же опустили луки, а наездник, одетый в черное, уже развернул своего коня и стрелой понесся назад. Обойдя по широкой дуге обреченных, он оказался между ними и лагерными пушками и, подняв коня на дыбы, снова закричал, на этот раз по-арцийски.
Это было невероятно, невозможно, но орудия перестали изрыгать смерть. А всадник спрыгнул с коня, бросил на землю шпагу и кинжалы и пошел к гоблинам, вытянув руки в извечном жесте мира.
Заходящее солнце полыхнуло на золотых волосах незнакомца. Чем ближе он подходил, тем меньше оставалось сомнений. Перед гоблинами стоял эльф, извечный враг. Кое-кто из молодых поднял арбалеты, но старики их осадили. И дело было не в том, что появление этого эльфа остановило бойню. Он шел один, он шел безоружным, и не было большего греха, чем убить его. А странный эльф остановился в нескольких шагах от передней шеренги и заговорил. По-гоблински!!!
Глава 36
Рене в сопровождении нескольких молчаливых эльфов сосредоточенно шагал по сухой траве, по возможности обходя лужи крови и перешагивая через валяющиеся тела. Трупы, трупы лежали грудами — люди, гоблины, эльфы, — все вперемешку, как их застала смерть. Впрочем, адмирал сейчас был далек и от жалости, и от ужаса, он слишком устал, чтобы думать или переживать. Если бы не необходимость отдать долг предводителю эльфов, Рене отложил бы все разговоры до завтра, но не узнать о состоянии Эмзара герцог не мог. К счастью, рана оказалась неопасной, разумеется, по эльфийским меркам. Человека, получившего пулю в грудь, уже бы отпевали, владыка же Лебедей сидел, опираясь на подушки.
Странно, но Рене никак не мог отогнать от себя мысль, что эльф, раненный мушкетером, — нелепость. Крылатые всадники явились из какого-то странного мира, где нет места столь грубым вещам, как порох, пушки, мушкеты. Там сражаются утонченными заклинаниями и сверкающими мечами, там все исполнено глубочайшего смысла, девы прекрасны, воины доблестны и даже цветы пахнут сильнее и тоньше. Однако эти дивные существа пришли и помогли, оставив на Хомячьем поле пять или шесть десятков жизней. Когда Рене встретился с Детьми Звезд в Приграничье, он был очарован ими, сейчас же его одолевала совершенно неуместная грусть о навеки ушедшем.
Усилием воли адмирал вернулся к закончившемуся разговору. Теперь Рене знал, что говорить потрясенным людям, которые ждут объяснений. Феликс, к счастью, жив, вместе с ним и Иоахиммиусом они справятся. Но сначала он найдет Герику, потерявшуюся во всей этой круговерти. Найдет и скажет… Нет, лучше не загадывать! Только бы с ней ничего не случилось, ведь, когда обессиленный Олень удрал в свое логово, она стала обычной женщиной. Хоть бы брат Парамон не растерялся и позаботился о ней как следует…
Кстати, а как тут оказалась Герика? Капитану, который ее взял на борт, голову свернуть мало! Да и аббату тоже, хотя прошла же она в одиночку пол-Арции, почему бы и ей не пройти подземным ходом.
Великие Братья, сколько всего предстоит! Сколько же всего нужно сделать. В свое время адмирал понял, что победить в сражении — полдела, главное начинается после. Хотя о какой победе можно говорить, если Годой удрал, и еще каким-то немыслимым способом, но даже будь он мертв… Слишком часто те, кто выигрывал войну, проигрывали мир, тонули в навязанных выжидавшими, чья возьмет, договорами, увязали в нескончаемых переговорах с теми, кто называл себя союзниками, а на деле предпочитал таскать из огня каштаны чужими руками. Рене не сомневался, что в самые ближайшие дни ему предстоит разбираться с арцийским посольством, эмиссарами Килона, а когда вернется Шани, и с посланцами Эр-Атэва. Последних, впрочем, адмирал хотел бы видеть как можно скорее. Сама мысль о договоре между Рысью и Львом должна сделать арцийских нобилей нежными и ласковыми.
Жаль, что большинство эльфов уходит этой же ночью, крылатые всадники должны стать легендой, свидетельством Божьего Промысла, без этого не обойтись. Останутся разве что Эмзар с Клэром и Роман. Да уж, удружил он всем с этими гоблинами. Куда их теперь девать прикажете? Эльф — предводитель гоблинов! Рене, несмотря на всю свою усталость, которая, впрочем, начинала отступать — видимо, сказывалось эльфийское питье, — рассмеялся: чего только не бывает…
— Не вижу повода для смеха, — Жан-Флорентин был неумолим. — Впереди большая работа, нам нельзя расслабляться…
— Я не собираюсь расслабляться, дорогой, — заверил приятеля Рене, — просто я подумал о том, как все в этой войне перепуталось. Эльфы и гоблины, святой и Проклятый…
— Да, — с готовностью подхватил тему Жан-Флорентин, — на первый взгляд это вещи несовместные, но если посмотреть глубже…
Глубже Рене смотреть не стал, слушая в четверть уха убаюкивающее жабье бормотание, он шел, думая о своем, то сожалея о Мальвани, сын которого, похоже, останется калекой, если не произойдет чуда, чуда, на которое не способны даже эльфы, то прикидывая, куда и как поместить пленных гоблинов, чтобы они не мозолили глаза и чтобы фанатики не потребовали их немедленной казни. Интересно, Луи и Рыгор уже возле Мунта? Судя по всему, да… Надо будет им сообщить о разгроме Годоя. Думать о тарском господаре адмирал не мог, у каждого человека есть свои пределы. Годой — это завтра, а сегодня неотложное и Герика! Он, в конце концов, потребует у нее ответа. Почему она его все время избегает, чем он ее обидел и когда обидел: теперь или тогда, в Таяне…
Хомячье поле наконец осталось позади. Стемнело, легкий ветер разогнал пороховой дым и принес из дальней рощи запах цветущих акаций, акаций, которые будут цвести и тогда, когда никого из пришедших к излучине Канна не будет в живых. Акации, чье право цвести они отстояли…
А его, оказывается, ждали, хоть он, уходя с молчаливым Клэром, не сказал, ни куда идет, ни когда вернется. Вездесущий Зенек умудрился разыскать своего сигнора и привести ему нормальную лошадь.
Аррой кивнул Зенеку и вскочил в седло. Вороной, переступив с ноги на ногу, пошел размашистой иноходью. Зенек на своем буланом пристроился рядом.
— Надеюсь, клирики делают все, что нужно? — герцог в этом не сомневался, но уточнить всегда полезно.
— Так, проше дана, но схоронить всех будет тяжко… Сейчас шукаем своих, кто запропал. Дан Архипастырь всех своих погнал сюда, — Зенек одобрительно хихикнул, — сказал, что те «должны возрадоваться, ибо им предстоит богоугодное дело». Особливо те, хто с Годоем замиряться хотел… О как! Толстопузые с радости той аж зелеными стали… Побитых таскать — не поклоны бить…
— Браво, Его Святейшество, — хохотнул и адмирал, почему-то представив осанистого Тиверия, зажимающего нос платком и пробирающегося меж убитых лошадей, — надо будет туда же и фискалов наладить… Пусть гоблинов хоронят, авось прекратят ябеды писать.
— То не прекратят, проше дана. Скорше кошку отучить за мелкими тварюшками охотиться. Так и дана Герика порешила…
— Что Герика?
— А то, — Зенек был слишком молод, чтоб читать в чужих глазах, а потому продолжал совершенно спокойно: — То она поехала себе. Велела кланяться вам и всем. Казала, что теперь она не нужна, а з-за нее только хлопот много будет. Опять же и синяки, и наследство всякое…
— Когда уехала? Куда?
— Не знаю, проше дана, — до Зенека наконец дошло, что с герцогом что-то не так… — Дорога та, что с Малахитовых ворот… А уехала, еще светло было. Она хотела вас найти, а вы как раз до эльфов пошли. Сказала только, что то — судьба и что так, выходит, и нужно.
Рене уже не слушал. Он дал шпоры коню, тот ответил обиженным ржанием, но тут же честно перешел в галоп. Ветер донес слова адмирала — он велел Зенеку возвращаться в город.