– Для безопасности.
(Это универсальный ответ. Их три:
– работником (на вопрос: кем работает?)
– беда (на вопрос: что случится, если?…)
– для безопасности (навопрос: зачем?…)
– Можно мять картинку?
– Нежелательно… Вынь закладку.
– Можно я её с собой возьму?
– Можно, она мне не нужна.
– В пакет положу.
– Как ты их вообще поднимаешь, твои пакеты? Они же весят…
– Пошутите со мной! – Как?
– Вот так. Смешно я лицо сделал?
– Ага. Всё, вперёд.
– Тру-ба зо-вёт. Да? (Зевает. Крестит рот)
– Смотри. Ну?
– (С воодушевлением) Это самолёт, на него можно сесть и улететь куда глаза глядят. (Подумал.) В далёкие края…
Лёва, представляешь, подслушала сегодня в коридоре:
– Ты любишь математику?
– Если я её не люблю, то она хорошая. А если я её люблю, значит, она плохая.
А ещё сегодня на занятие Женя принесет две коробочки, туго обмотанные бумажным скотчем. «Это, – говорит, – чтобы дождь не замочил». – «А как же ты откроешь теперь?» – «А я никогда не открою». – «А если захочешь открыть?» – «А я никогда не захочу».
Ну давай, говорю, твои коробочки поставим вот на этот стул, а сами заниматься будем.
Садится заниматься. Через некоторое время поворачивает голову: «А в коробочках начался пожар!»
Дорогой Лёва!
Честно говоря, во время первых десяти-одиннадцати месяцев занятий с Егором было ощущение, будто стучишься головой в запертую дверь.
Никто, вообще-то, ни в какие результаты не верил. А лёд тронулся. Сейчас это совершенно очевидно. Егор начинает исследовать мир. Берёт предметы. Реагирует на звуки. Протягивает руку, когда слышит музыкальные инструменты, пытается их схватить. И у него получается.
Егор теперь живёт на даче в Солнечном. Я приношу ему одуванчики, кленовые листья и маленькие лопухи. Прошу мать Егора показать ему, как всё это растёт на земле. Нельзя дожить до восьми лет и ничего не знать об одуванчиках.
Круглая печь земли до конца прогрета.
Поле в тумане,
Кажется, что в снегу.
Тронулся поезд, единственный остров света.
Жёлтые окна поплыли за ним во Мгу
Лопнула ночь, и двенадцать её горошин
Светятся огоньками по берегам.
К дому ведёт дорожка, а дом заброшен.
Твёрдые яблоки падают в такт шагам.
Звуки уходят в заросли черноплодки,
Тёмные ягоды до сентября горьки.
Сохнут укрытые на ночь рыбачьи лодки
Как полумесяцы на берегу реки.
Небо квадратное, словно со дна колодца.
Всё садоводство в белой резной пыльце.
Дом заколочен наглухо. «Продаётся»
Мелом написано на крыльце.
Дорогой Лёва!
Я тут написала статью о том, как я начинала работать с аутистами. Получилось немного длинно, но зато честно. Скоро три года исполнится, как я пришла в Фонд.
О том, чего я не знаю
1. Прийти
Из ЖЖ:
«Денег не платят, но это очень интересно и полезно – главное, что любой новый человек, ищущий лазейку в их мир, кажется, важен для этих детей… В общем, это возможность научиться новому, и вдобавок кому-то помочь, ну хоть чуть-чуть». К.
В начале марта 2004 года мне позвонил знакомый и говорит:
– Не хочешь посмотреть на детей-аутистов?
– А зачем? – спрашиваю.
– Ну, как… Узнаешь, кто такие аутисты и как выглядят те, кто с ними работает, – и рассказал мне про объявление:
Требуются:
психолог, врач, логопед, педагог, работники творческих специальностей (возможно студенты) для работы с аутичными детьми.
Условия:
Волонтерская работа сроком до двух месяцев. В дальнейшем возможно трудоустройство. Летом выезд в интегративный лагерь на берегу Онежского озера.
Контактное лицо: Ирина Борисовна
Я тогда училась на втором курсе дефектологического факультета. Работать с детьми мне почти не приходилось, и я испытывала потребность в любой практике. Гадала, смогу ли я работать по специальности? Может быть, я ошиблась в выборе? Нужно поскорее это выяснить, пока ещё не поздно сбежать.
И вот тут такая возможность. Надо воспользоваться. В конце концов, почему не аутисты?
Я позвонила Ирине Борисовне.
– Здравствуйте. Я учусь на втором курсе факультета коррекционной педагогики. Видела ваше объявление. Можно мне прийти?
– Приходите.
Я пришла.
2. Начать
Нельзя сказать, что я тогда совсем ничего не знала об аутизме. Время от времени о нём упоминали в лекциях. В детстве я любила читать американские «книжки для родителей» – по семейной психологии, где автор нет-нет да затрагивал тему аутизма. Но всё это было случайно и вскользь. Иными словами, я слышала звон, но не знала, где он. Представляла, что аутисты сидят в углу спиной ко всем и каменно молчат. И больше ничего.
«Ну ладно, – думала я, – на месте всё объяснят».
Но вместо того, чтобы объяснять, меня отправили смотреть занятие.
Это занятие было как сон.
Я вошла в игровой зал следом за психологом и села на стул в углу. Оттуда было хорошо видно и слышно всё, что происходило в комнате.
Первое, что меня поразило, – тишина. В комнате нас было пятеро: трое детей лет пяти-семи, психолог и я. И при этом было очень тихо. Дети двигались по залу и что-то делали, но я не понимала, что. На мой тогдашний взгляд, в их действиях не было никакого смысла: они бесцельно бродили по комнате, брали какие-то игрушки, крутили в руках, бросали. Садились на качели и неподвижно сидели, не пробуя качаться. Подходили ко мне, но, казалось, не замечали. Время от времени они произносили какие-то слова (или слоги? или звуки?), которых я тоже не понимала.
«Как на космическом корабле», – подумала я.
Действия психолога были ещё загадочнее.
Что конкретно входит в его обязанности?
Почему психолог подолгу наблюдает за тем, как ребёнок вращает перед глазами красную телефонную трубку, и не вмешивается?
А сейчас почему вмешался?
По какому плану или программе он работает? Какова цель занятия? Задачи?
Нам в нашем педагогическом без конца внушают, что у всего есть чёткая цель, задачи и план.
Здесь я этого не вижу.
Единственное, что я поняла: и психолог, и дети находятся в неизвестном мне мире. Этот мир существует по своим правилам; в нём иные закономерности, другая логика. Я вижу только внешнюю сторону процесса. Суть от меня спрятана, поэтому я ничего не понимаю. Всё происходящее в комнате кажется мне диким – как пришельцу с другой планеты.
Как только я почувствовала себя пришельцем, сразу стало неуютно. Что я здесь делаю?
И чтобы хоть как-то оправдать своё пребывание в комнате, я подошла к качелям, на которых сидел ребёнок, и стала их качать.
3. Делать
Диалог с психологом:
– Мне казалось, что наша задача – заставить их сделать что-то конкретное. Например, сложить башню из кубиков.
– Конечно, нам так легче.
– Твоя ошибка в том, что это не ребёнок делает, а ты. Ты делаешь через него…
Когда я начала качать ребёнка на качелях, я сразу почувствовала себя увереннее.
Моё место в процессе определено. Я делаю. Я ведь пришла сюда для того, чтобы что-то делать, разве нет?
Это меня воодушевило, и на следующих занятиях я только и делала, что делала.
Я считала, что если я покатала ребёнка на качелях, дала ему в руки куклу или его руками сложила пирамидку, я оправдала своё присутствие в игровом зале. А если я просто стояла в стороне и наблюдала, время потрачено зря. Всё это усугублялось страхом сделать что-то неправильно. Но когда я ничего не делала, страх усиливался в несколько раз.
Конечно, делать было проще, чем чувствовать. Я не пыталась понять ребёнка, а заставляла его. Как для аутиста первой группы человек может служить каруселью и подставкой для лазанья, так для меня аутичный ребёнок был инструментом действия.
Негативизм этого ребёнка (который не мог не усилиться в процессе такого взаимодействия) и его сопротивление были мне только на руку: от борьбы я уставала, а усталость доказывает, что ты что-то делал.
Таким образом, у меня совсем не оставалось времени наблюдать, приглядываться и анализировать. Время проходило в лихорадочном поиске «дел» и в страхе ошибиться.
Представьте себе человека, который попал на другую планету и сразу оказался в оживлённом месте. Он видит тамошних жителей, которые выполняют непонятную для него работу и говорят на неизвестном языке.
Существует две тактики: первая – выжидательная. Ты не включаешься в незнакомую деятельность, пока не поймёшь её смысла. Когда поймёшь – включишься в работу полноценно.
Вторая – найти более-менее простую и понятную операцию и сразу же начать её выполнять, не вникая в цель и суть работы.
Для первой тактики мне не хватало ни терпения, ни уверенности.
4. Не делать
Одна мама:
– Мы с ребёнком сидим и ничего не делаем. Думаете, это просто?
Чем дольше я «делала», тем меньше эта «деятельность» меня удовлетворяла.
Я начала понимать, что прохожу мимо главного, что моя работа механична.
Теперь, даже если я находила себе «дело», страх не отпускал.
Я чувствовала, что ошибаюсь. До сих пор я скользила по поверхности, теперь потянуло вглубь. Но я не спешила идти вглубь, потому что боялась ошибок и знала, что чем глубже опускаешься, тем больше неразрешимых задач.
Но оставаться на поверхности было ещё тяжелее.
Тот уровень взаимодействия с детьми, который я уже освоила, перестал меня устраивать, а строить взаимодействие на другом уровне я не умела. Оказавшись в середине такого противоречия, я сделала всё, что могла: впала в ступор.
Я входила в игровую комнату и по привычке использовала проверенное средство против дискомфорта: «деятельность».