Как только я впервые победил на чемпионате мира, откуда ни возьмись появились представители спортивных брендов, которые стали предлагать мне свою продукцию. По мере дальнейших побед они начали предлагать деньги за то, что я буду и дальше тренироваться и участвовать в соревнованиях. Логично, что это меня радовало и упрощало жизнь, — моя финансовая ситуация быстро улучшилась.
С появлением социальных сетей все сильно изменилось: результаты перестали так много значить. Раньше было так: спортсмен побеждал на соревнованиях, о нем писали традиционные медиа, а зрители и другие участники забега поздравляли аплодисментами. Сейчас в дополнение ко всему этому пришло нечто под названием «создание контента и социальная коммуникация».
Как спортсмен я всегда ставил себе единственную цель: добиваться максимальной результативности, планировать проекты со сложными задачами, с преодолением препятствий. При этом я совершенно не способен на многое другое: не справлюсь с огородом, не умею охотиться — и даже не говорите мне ничего о строительстве дома. Мои интересы далеки от этих утопичных представлений о жизни, я приспособлен к современности. Я путешествую, загрязняю окружающую среду, пользуюсь интернетом; я не фанат вещей, но одежда нужна мне, чтобы защититься от холода. Мне не хватило смелости на то, чтобы стать отшельником; я согласен, что продаю себя за деньги, потому что мне хочется жить и делать то, что я люблю. Да, это отличается от минималистичного «есть-спать-тренироваться»; я занимался и занимаюсь другой работой — снимаюсь в рекламе, появляюсь в медиа и общаюсь с людьми. Безусловно, мне повезло: у меня есть возможность выбирать, где участвовать, и я могу не связываться с компаниями, не разделяющими мои ценности. Признаюсь, сейчас я зарабатываю больше, чем мне нужно для жизни. Вместе с тем, когда я вижу, что обязательства, которые нужно выполнить для заработка, могут ограничить мои тренировки и улучшение формы, я отказываюсь. Никакие деньги не вернут время, которое я могу потерять.
Хотя с самого начала карьеры я преследовал цели постоянного прогресса и изучения себя, я не прекращал размышлять о том, спортсменом какого типа хочу стать, — ведь это было важно, чтобы понять, как мне тренироваться в будущем.
Чего я хотел больше: стать бегуном на длинные дистанции или горнолыжником? Может быть, спортсменом, который выступает на соревнованиях каждую неделю? Или лучше таким, кто соревнуется всего пару раз в год, но с безупречной подготовкой? Прежде всего нужно было понять, перед кем я больше преклонялся: перед тем, кто способен пробежать марафон за два с небольшим часа, как кениец Элиуд Кипчоге, или перед тем, кто может побороться за победу более чем на двадцати забегах высокого уровня в год, как японец Юки Каваути? Сложнейшая дилемма! Если думать об абсолютной результативности — то это кенийский спортсмен; если о возможностях восстановления — японский.
Я обожаю и того и другого, оба одинаково меня вдохновляют. Но кем хочу быть я сам? Мне нравится предельная результативность, но я не хочу, чтобы она мешала развивать другие аспекты того, чем я занимаюсь. Насколько я готов жертвовать качеством, наращивая количество? На этом вопросе мой мозг, кажется, начинает нагреваться. С одной стороны, я хочу продолжать бороться за победу на таких важных гонках, как соревнования по ски-альпинизму Пьерра-Мента, вертикальный километр Фулли, ультратрейл протяженностью сто шестьдесят километров или марафон Сегама, и не хочу жертвовать одними, чтобы поучаствовать в других. С другой стороны, я не могу игнорировать тот факт, что сейчас специализация атлетов становится все более узкой и поддерживать одинаковый соревновательный уровень во всех видах спорта не получится. Несмотря на все это, я продолжаю размышлять и понимаю, что сегодня соревнования не вызывают у меня таких эмоций, как раньше. Я рассматриваю их просто как очередную тренировку… Но подождите, зачем же я тогда тренируюсь? Будет безумием уступить трон, чтобы его занял кто-то другой; побеждать очень приятно, особенно когда ты к этому привык.
После все этих рассуждений я возвращаюсь к рутинному графику. Как и каждое утро, сегодня я встаю, машинально надеваю шорты и шлепанцы, выпиваю стакан воды. Не могу сказать, что волнуюсь насчет победы в ближайшее воскресенье. Уж точно не настолько, чтобы мучить свое тело, как я предполагаю, три или четыре часа подряд. Я надеваю наушники и выбираю плей-лист, который сам назвал «Тренировка». Я злюсь сам на себя, потому что у меня есть возможность бегать в окружении изумительного пейзажа, а я не чувствую особого возбуждения по этому поводу. Музыка помогает не думать о времени; я слушаю группу Sopa de Cabra[15] и начинаю бег трусцой.
Потоки тяжелораненых
Бегут сами по себе,
Как извержение вулкана неудачи.
С каждым днем все большей неудачей мне кажется отсутствие амбиций, достаточных, чтобы выйти из зоны комфорта; я привык, что умею соревноваться и относительно легко побеждаю в гонках. Я бегу дальше по инерции, без цели. Я узнаю себя в этой песне, и из-за этого у меня все сильнее портится настроение.
В то время как они плачут
От гнева и от любви к тому,
Кого не существует,
Я смогу вернуться назад,
Когда буду слишком далеко.
Я смогу вернуться назад,
Когда будет слишком поздно.
Я добегаю до вершины и останавливаюсь. Вообще-то я планировал три подъема на полной отдаче, потому что в это время года всегда так тренируюсь, но теперь вдруг не вижу в этом смысла. Я люблю тренироваться, я очень доволен жизнью и влюблен в спорт. Но что-то не срабатывает: пропало видение, которое было таким четким. Я считаю трагедией то, что, хотя можно прожить много жизней, мы продолжаем проживать одну и ту же, даже когда она, по сути, заканчивается.
Я спокойно спускаюсь, медленно переставляя ноги, но голова работает слишком быстро, и поток мыслей не останавливается. Я не знаю, чем хочу заняться. Что еще может мотивировать меня на такие интенсивные тренировки? Благодаря инерции я ускоряюсь. Тогда мне приходит в голову, что нужно вернуться к корням; нужно возобновить то, что заставляло меня дрожать от счастья еще до того, как я узнал, что такое тренировки и соревнования.
Подготовка к штурму Эвереста
Мне очень трудно согласиться с идеей, что подъем на вершину — это нечто героическое. Я знаю, что к такому выводу легко прийти: когда ты стоишь у подножия великой горы, с вертикально нависающими над тобой ледниками, где из-за жары обрушиваются камни, а расстояния кажутся непреодолимыми, очень легко убедить окружающих, что восхождение — это титаническое усилие, которое требует сверхчеловеческих физических возможностей и смелости, присущей разве что божествам. Но — и прошу прощения, если я вас разочарую, — это не так. Восхождение — это просто процесс, в ходе которого ты рискуешь жизнью, чтобы подняться на верхнюю точку горы, а потом спуститься. Очевидно, что это делает тебя гораздо ближе к глупости, чем к героизму.
Да, многие спортсмены притворяются героями; они совмещают экспедиции с кампаниями по сбору денег для благотворительных проектов или по привлечению внимания к каким-нибудь редким болезням. Но в самом по себе подъеме на горные высоты в Гималаях нет ничего героического. Напротив, это эгоистичное дело. Опасное и дорогое развлечение.
Меня всегда привлекали высокие горы, но динамика классической экспедиции кажется мне ужасно скучной. Два или три месяца нужно провести в палатке в базовом лагере, ожидая, что появится «окно» хорошей погоды, которое позволит предпринять восхождение. Мне кажется, это того не стоит — это просто потеря времени. Жизнь в базовом лагере можно описать двумя словами: скука и пассивность. В дополнение к этому ты постепенно теряешь физическую форму, а мотивация оказывается буквально погребена под слоем снега. Базовый лагерь — это райское место в горах, но в стенах палатки я чувствую себя заключенным. Вокруг океан серого камня и море пыли, в сухом воздухе и под синим небом. Со всех сторон возвышаются скалистые горы; пыльную пустыню пересекает холодная речка, которая змеится вниз, чтобы напоить травы и кусты.
Если пойти по ходу реки, то можно дойти до склона со множеством пирамидок из камня; они покрывают все пространство, придавая земле вид скомканного покрывала. Вверху виднеется белое — это огромный ледник. Дует ветер, постоянный ветер, который спускается с гор, убегая от заснеженных вершин по тому же маршруту, что и река. Я вижу четыре маленькие палатки и одну побольше на краю склона; они желтоватые, выцветшие от солнца. В самой большой можно почувствовать себя как в кемпинге, с несколькими стульями и термосом чая. Я слушаю завывания ветра, заставляющего стены палатки хлопать, и этот звук порождает в моем сознании кинематографическую картинку: вертолет с вращающимися пропеллерами, который то приближается, то удаляется, но так и не улетает, будто в кошмарном сне.
Передо мной книга, которую я уже пару раз перечитал, и я жалею, что оставил все остальные дома. Часы показывают только два времени: шесть утра, когда мы собираемся, чтобы позавтракать, и шесть вечера, когда встречаемся на ужин. Между этими точками нет ни часов, ни минут, ни секунд, только неопределенное время. «Блин, что за скука!» Мой взгляд блуждает, ожидая наткнуться хоть на что-то интересное. Это уже не тот взволнованный и обостренный взгляд, что в первые дни: глаза стали сухими от ветра и реагируют, только когда в тумане проглядывает невиданная ранее гора, на которую я мечтаю подняться, когда пробегает черный пес с таким же взглядом, как у меня, или когда облака вдруг принимают форму, напоминающую рисунок других облаков, какие бывают осенним вечером дома.
Сразу после приезда я посмеивался над Вивианом Брушезом