Подобный ответ вновь испугал Марысю. Она отстранилась от Нисы, вспомнив с кем имеет дело. Она была почти уверенна, что эллинка сейчас обернется кошкой или собакой и загрызет её. Но ничего подобного не происходило, и Марья успокоилась. Любопытство вновь победило в ней страх, и она задала ещё один вопрос:
— Так ты ведьма?
— Кто? — в свою очередь поинтересовалась девушка.
— Нуу, баба это такая… женщина. Порчу наводит, молоко у коров выдаивает. Обернуться может хоть кошкой, хоть свиньей или змеей. Собакой тоже может стать, — с некоторым вызовом сказала казачка. — В общем бесово отродье, душу Дьяволу продала.
— А это еще кто такой?
— Странная ты какая-то нечисть, — недоуменно сказала Марыся, расхрабрившись от такого почти детского вопроса. — Таких вещей не знать, да еще и тебе. Дьявол — искуситель, губитель, восставший на Бога и свергнутый за это в Преисподнюю, враг рода человеческого. Вся нечистая сила им рождена.
— Не то Тифон, не то Аид, — пожала плечами Ниса, — как у вас все перепуталось. А что за бог, которому он враг? Зевс? Аполлон? Митра?
— Это все идолы еллинские, которые пали перед Крестом Животворящим, — убежденно сказала Марыся. — А мы веруем в Иисуса Христа, Бога Единого, умершего за наши грехи и вновь воскресшего.
— А, ясно — со скучающим видом протянула Ниса. — Ты из этих придурковатых евреев, которые на каждом углу кричат, что спасутся только рабы да сумасшедшие. Так они все еще морочат людям головы? Странно только, что среди варваров эта вера тоже распространилась. Наверное, они стали еще тупее. А чернь во все времена одинакова.
— Я тебе не чернь! — огрызнулась Марыся, окончательно потерявшая страх. Выслушивать поношение своей веры и своего народа от девчонки, выглядевшей даже младше ее, она не собиралась. — И не с какими жидами мы не в родстве, они сами в Христа не веруют. Зато много кто другой верит. И на Украине и в Московии и в Сербии с Болгарией, что стонут под игом турецким, но от веры православной не отступают. И латынники, хоть и еретики, а все же в Господа нашего веруют и Крест святой чтут. А уж их еще больше: и Польша, и Неметчина, и Франция, и Гишпания. А твои боги суть идолы были, камень да дерево. Бесам греки кланялись, бесы ими владели, покуда Христос их своим светом не озарил. Я и читать и писать умею и о ваших делах греческих кое что знаю. Я тебе не сирома голозадая: мой отец войсковым судьей был в Запорожье, а сейчас он винницкий староста. И мать моя из шляхтичей, урожденная Вишневецкая. Я знатного рода, а не какой-нибудь упырь из могилы в голой степи, где и ногайцы редко ездят.
На последних словах Марыся осеклась. Ей вспомнилась черная тварь, разрывающая ногайцев как хорек цыплят. Она настороженно поглядывала на свою слушательницу, готовая чуть что скакнуть в камыши, благо ноги вроде бы обрели былую силу.
Однако в синих глазах девушки не было и тени гнева или раздражения. Скорее в них была снисходительная усмешка, словно ничего другого от Марыси Ниса не ожидала.
— Твой отец знатного рода? — как ни в чем ни бывало, спросила эллинка. — Он царь?
— Он не царь, он староста — обиженно ответила Марыся, поняв, что над ней подшучивают. — Из казачьей старшины вышел, крымцев резал, в Черное море ходил, турецкие галеры на дно пускал, с Сагайдачным Синоп брал. Уважали его и казаки и ляхи, особенно, после того как он вместе с королевскими войсками на Московию ходил. После похода получил шляхетство, Сечь оставил, семью завел. А шляхтич в Речи Посполитой важнее короля, паны у нас короля и выбирают. И если хоть один шляхтич скажет «вето» — король на престол не взойдет. И у казаков так же и даже еще вольготней, потому что в Сечи всем войском могут атамана избирать, а не только старшины.
— Так у вас республика, — протянула Ниса. — Какая скука. Впрочем, даже Рим прошел через это, прежде чем прийти к Империи. Где хоть живет твой народ?
— По берегам Днепра и дальше на запад.
— А где ваш Днепр?
— Там, — Марья махнула рукой на запад. — За морем Азовским самая большая река.
— Борисфен? — пробормотала себе под нос эллинка. — Ну да, вроде скифы и сарматы называют его Данаприс. А как получилось, что дочь такого важного человека, из такого знатного рода оказалась в голой степи?
— Когда польский король пошел воевать с турками, с ним ушел и гетман Сагайдачный, и отец мой ушел с казаками, — ответила Марыся. — А султан Осман взял да и спустил с цепи своего пса цепного — хана крымского, Джанибека. Думал, хоть так казаков уязвить. Самого султана под Хотином разбили, а вот набег отразить не сразу удалось. Пожгли нехристи хутора и многих христиан побили и девок в полон взяли и меня тоже. Привезли в Бахчисарай, столицу царства ихнего, басурманского, на невольничьем базаре выставили. На третий день меня купил Нураддин-Султан, мурза ногайский. А по дороге, когда в его кочевья ехали из-за реки черкесы напали, хотели ногайское добро себе забрать. Я тогда в суматохе и убежала — лучше уж в степи сгинуть, чем татарину ублюдков рожать.
— Видать, эти варвары сейчас по всему Боспору хозяйничают, — озадаченно произнесла Ниса. — Так много времени. Скажи, какой сейчас год?
— Одна тысяча шестьсот двадцать второй год от Рождества Христова — ответила Марыся.
— Вот как, — опешила Ниса, — вы даже от него летоисчисление ведете? Ладно, так тоже можно. Проповедники с которыми я общалась, говорили, что их учитель был распят лет так тридцать назад. И что было ему тогда тридцать три года. Это что же получается? Полторы тысячи лет?
Марыся с благоговейным ужасом посмотрела на собеседницу, только сейчас осознав, какая бездна времени их разделяет. И все же она не удержалась от очередного вопроса.
— Так ты с первыми из христиан разговаривала? С великомучениками?
— Да беседовала так, для интереса, — неохотно сказала эллинка, — они тогда и на Боспоре стали появляться, а в Риме их уже много было.
— И что они тебе говорили? — жадно спросила славянка, в которой неожиданно проснулось благочестие.
— Да я особо и не вслушивалась. Бред какой-то. Люди созданы иудейским богом и эллины и скифы и иудеи, а значит, все равны перед Иисусом. Все должны в него верить, чтобы спастись в каком-то там раю. У меня хватало дел, кроме как слушать эту чушь.
— Видать тебе хорошего батюшки не попалось, — с сожалением вздохнула Марыся.
— Кого мне не попалось?
— Батюшки… Ну, попа. Священника. Того, кто несет людям слово божье.
— Жреца что ли? — удивилась девушка. — Так на что он мне? Я и сама — жрица великой Гекаты, Трехликой Богини. Имя Нисы Горгиппской знал весь Боспор. — Эллинка протянула руку с перстнем к глазам Марыси. — Вот моя богиня.
Славянка внимательно осмотрела перстень. На огромной печатке было вырезано изображение женщины с тремя лицами и змеями в волосах.
— Бесовщина, — убежденно сказала Марыся, с отвращением отстраняя жуткий перстень. — Креста на вас не было, язычники!
— Зачем мне ваш крест, когда меня с рождения отметила Неодолимая? — пожала плечами Ниса. — Мои предки прибыли на Боспор из Карии сразу после Пелопонесской войны. Не слышала о такой? А об Александре Великом слышала?
Марыся кивнула, хотя знала о великом Македонце только то, что он много воевал и это было очень давно.
— Ну, так это было лет за семьдесят до него. Кстати, мои предки ведут род от царей Карии, а со временем мы породнились и со Спартокидами. Так что если ты еще хочешь поспорить, кто из нас более знатен… — Ниса посмотрела на Марысю.
— Та помотала головой, показывая, что спорить не собирается.
— Геката всегда покровительствовала нашему роду — продолжала Ниса. — В каждом поколении кто-то из наших мужчин или женщин начинал служить Трехликой. Мой отец стал жрецом храма Гекаты в Горгиппии задолго до моего рождения. Уже тогда ему были даны сны и знамения, что от его семени родится девочка, которой суждено будет стать самой могущественной жрицей Гекаты со времен Медеи. После этого он вывез мать, тоже жрицу, к фанагорийским грязевым вулканам, поближе к подземным богам. Он говорил, что в момент зачатия сама Трехликая воплотилась в женской плоти. Прежде чем родилась я, в нашей семье появилось на свет шесть дочерей. Моя мать тоже была седьмым ребенком в семье, а это означало, что её дочь станет очень сильной колдуньей. За неделю до моего появления на свет начались знамения: рухнуло несколько колонн в храме Зевса, а святилище Афродиты Апатур заполонили летучие мыши. В ночь родов под окнами дома выли собаки, а в небе взошла кровавая луна. На утро узнали, что в эту же ночь у одной из храмовых сук народился и сразу сдох трехглавый щенок и все стали говорить, что он родился от Кербера — трехглавого стража Аида. С пяти лет я воспитывалась в храме Гекаты, где меня учил колдовству отец.
Ниса улыбнулась, что-то припоминая.
— Я оказалась очень способной ученицей. Мне еще и десяти не исполнилось, а я уже могла гадать по внутренностям животных и наводить порчу лучше любой из храмовых жриц. Когда мне исполнилось тринадцать лет отец сказал, что рассказал все что знал и я начала постигать тайны Трехликой самостоятельно. Тогда же отец снял свой сан и верховной жрицей в Горгиппии стала я. А на следующий год мою власть признали и жрецы храма в столице. Тогда я была почти всемогуща. Я могла умертвить любого человека: хоть в Пантикапее, хоть в Риме. По моему зову из Аида являлись призраки и эмпусы и набрасывались на того, кого я им укажу.
Лицо Нисы было прямо таки одухотворено воспоминаниями, она говорила с пафосом и гордостью. Правда, могущество, какое приписывала себе Ниса, плохо сочеталось с её юностью. Один раз Марыся чуть не прыснула: с такой комической важностью девушка рассказывала о себе. Но взглянув в лицо Нисы, славянка сразу передумала смеяться. Лицо эллинки было сейчас необычайно серьезным и… значительным. Казалось, что устами Нисы сейчас говорит кто-то другой — могучий и жестокий.
А девушка продолжала вдохновенно рассказывать: о жутких обрядах в честь подземных богов, о кровавых жертвоприношений в подземельях храмов, о неведомых бесах приходящих на зов угрюмых колдуний.