ак к данности. Но время шло, разговоры продолжались, и взаимной симпатии это не добавляло. Хотя и попасться к ней на язык никто не хотел. Уж больно жестко и резко она могла говорить. Как, например, про автора дневника и бухту счастья-несчастья.
– А давайте-ка так, – разрядил ситуацию учитель, – начнем читать по порядку. Тогда что-то, может быть, станет понятней – и с нашим счастьем, и с тем, кто и где попытался его отыскать.
Санкт-Петербург,
4 сентября 1897 года
Итак, начинается новый этап моей жизни. Позади гимназия, и с учетом прилежания мне все-таки удалось поступить в институт. До столицы я добрался вполне благополучно. Попутно увидел предмет своих будущих штудий – старенький пароход, который шел от нас вверх по реке, и железные дороги, по которым я ехал в вагоне третьего класса. Все это еще более укрепило меня в моем выборе, ведь в этой сфере еще многое можно сделать, и это так нужно людям!
С этими мыслями я переступил порог Института инженеров путей сообщения императора Александра, который был Первым. И уже с первых дней я начал проникаться мыслью, что студенчество в столичном городе открывает совершенно новые горизонты.
При всей любви к нашему тихому краю не могу не отдать должное стремительному ритму жизни в изысканном Санкт-Петербурге, который увлекает и вдохновляет. Особая уважительная манера общения студентов и профессоров нашего института и чувство прогресса, частью которого ты являешься и которому в перспективе будешь способствовать, вселяют веру в возможность разумного устроения жизни и миропорядка. Есть в этом свое благородное искусство жить. Оно наполняет воздух, которым дышим я и мои сокурсники. Да и не об этом ли мечтает каждый человек? Сейчас мне кажется, что это вполне возможно. В конце концов, ведь именно в этом и состоит высший смысл профессии, которую я избрал, – строительство железных дорог и портов, которые будут связывать людей и самые отдаленные уголки нашей страны, Европы, всего мира? Не этому ли призванию с готовностью будут служить мои товарищи по курсу?
Большую часть своего времени я провожу в стенах института в кругу нашей студенческой братии, каждый из которой выдержал серьезные испытания, прежде чем быть зачисленным в Императорский институт. Лекции нам читают лучшие преподаватели страны, а может, и мира, имеющие серьезный багаж знаний и обширный опыт, полученный при строительстве выдающихся сооружений нашего времени. Скажу для примера, что профессор Энгельгард, который читает нам «умозрительную» механику, в молодости учился у самого Бетанкура, а тот, в свою очередь, у Монжа в его знаменитой Парижской политехнической школе. А профессор Векшин и вовсе совсем недавно вернулся на преподавательскую кафедру после работы в Европе, чуть ли не на строительстве Эйфелевой башни. Не уверен, что эти имена многое скажут непосвященным, но они принадлежат ученым первой величины, слушать лекции которых удивительно само по себе.
После лекций мы обычно идем в библиотеку, где изучаем предметы, которые могут быть востребованы в нашей сфере. Преподаватели говорят, что при нашей профессии мы должны уметь не только строить железные дороги, но и принять, если потребуется, роды. Так что спектр знаний, который нам предстоит освоить, более чем обширен.
Впрочем, не только науками и мыслями о будущем наполнена моя жизнь в Санкт-Петербурге. Жизнь здесь бурлит, словно водоворот, и каждый может найти себе занятия по душе. Это тем более производит впечатление после привычной мне неторопливой жизни. Например, сегодня мне довелось стать свидетелем первого официального матча в Российской империи в весьма популярной в Европе игре, которую принято называть футболом. Две команды по десятку человек бегают по стадиону за специально надутым мячом. И все для того, чтобы без помощи рук загнать его в ворота противника. При всей нелогичности происходящего игра весьма увлекает и заставляет всех, кто участвует в ней, проявлять максимальные выносливость и ловкость, а тех, кто стоит рядом с полем, – кричать и поддерживать энтузиастов большого мяча. Кто-то из тех, кто стоял со мной рядом, сказал, что с приходом зимы планируют повторить то же самое, только встать на коньки и взять в руки клюшки. Это все странно, но, поверьте, более чем любопытно.
Лох, Дон Кихот и помойка
Сказать по правде, мнения в классе по поводу бухты Счастья-Несчастья решительно разделились. Двенадцать лет – это уже не тот возраст, когда все представляется в розовом цвете. Порою даже нарочно хочется погуще замазать все вокруг какой-нибудь краской помрачнее. Вот и в классе народ разделился на два лагеря. Или две партии. Одни были за счастье, другие настаивали на обратном. Или просто смеялись.
И у каждой группы была своя логика. И поводов для споров – хоть отбавляй.
Вспомнили всё что могли: холод, разрушенные дома, рухнувшие причалы, разбитую дорогу. Зимой по ней даже и не проехать – так может замести.
А как же привычный всем мир, в котором росли? – горячились те, кто был за счастье. Люди, которых знал с детства, а они с детства знали тебя? А сопки кругом? А киты, что заходят к нам в бухту? Так запросто это все не отменить, не забыть и не перечеркнуть.
Но, как это водится, все аргументы летели впустую и никого не убеждали, а может быть, и не могли.
– Какое тут счастье? – говорили одни. – Вокруг поселка вон сколько помоек!
– Так мы же сами их все и наделали… – пытались парировать другие.
– А это не мы! – возмущались первые и добавляли: – Нам просто условия не создали для нормальной помойки и жизни!
В этот момент все замолчали. Но тут опять отчебучил Солнце.
– Помойка… Помойка… – неожиданно произнес он. – А это ведь хорошо…
И все озадаченно посмотрели в его сторону. Кто-то следом за Светой начал смеяться.
Но тут Солнце, хоть и был по-прежнему на своей волне, сообразил, что его, как обычно, опять неверно поняли. Поэтому и пояснил:
– Хорошо то, что придумали про них вспомнить… Это же очень конкретное дело… Можно собраться и просто убрать…
Тут все даже перестали смеяться. Потому что одно дело – спорить, а другое – убрать. Идти в свое свободное время и расчищать общую свалку особо никто не хотел. Только Света произнесла не очень громко, но так, чтобы всем было слышно:
– Только лохи убирают за другими! – и по привычке чуть вздернула голову.
На этой фразе Перов и вошел в класс. В общем, и по ней многое было понятно. Он посмотрел на Матвееву, на молча глядевших в его сторону учеников и на Солнце. Но тот отвел взгляд в сторону. Вот и не стал Три Пэ вмешиваться в дискуссию про помойки. Даже несмотря на то что партия – та, что за счастье, – очень в этом нуждалась.
С помойками в поселке действительно всегда был полный порядок. В том смысле, что их было много и возникали они где попало. Смотришь, еще прошлым летом у озера было чисто, а сегодня сюда уже свозят ненужное барахло из окрестных домов. Как-то раз сюда затащили даже старый диван. Он потом долго возвышался рядом с выжженным кострищем случайных любителей пикника на фоне красивого пейзажа. Потом сюда притащили какой-то допотопный комод, следом за ним – колченогий кухонный гарнитур, какие-то проржавевшие бочки. Когда начали выбрасывать пищевые отходы, кто-то увидел здесь росомаху. Это уже становилось опасно. Но закончилось тем, что помойку просто сожгли – так, от безделья. Потому что надо ведь чем-то заниматься в этой жизни. Хотя бы жечь диваны и кухонные гарнитуры.
Рядом с заливом свалки были морскими. Рваные сети, поломанные краболовки и всё в этом же духе. Даже старые лодки и корабли валялись у берега, потому что никому до них уже не было дела. Так и умирали они у всех на глазах. Еще были свалки рыбных отходов, которые перестали вывозить с рыбзавода лет двадцать назад. Там же бросали панцири крабов, лов которых был под запретом, но запрет этот все нарушали.
Местный народ о помойках старался не думать. Да и думай не думай, а что с ними можно поделать?
Об этом размышлял Солнце, когда смотрел в окно во время уроков. Перов его в такие минуты не трогал. В конце концов, чего беспокоить человека, когда он думает о чем-то важном?
После уроков домой идти не хотелось. Но, как назло, школа уже опустела. Даже приятелей – Мишки и Веры – не было рядом. Еще утром они уехали в Мурманск делать прививки. А Солнце долго стоял в коридоре, смотрел в окно и думал о том, что сказала Света и в чем полкласса ее поддержало.
За окном было серо, тоскливо и мокро. И выходило это окно, как нарочно, на куцый пустырь, на котором валялись бутылки, ошметки бумаги и всякий хлам. Какое уж тут Счастье, подумал Солнце. На таких пустырях его точно не встретишь.
Поговорить бы об этом с кем-то, но в школе уже никого не найти, да и что ему скажешь? Про помойки и счастье? И, конечно, про то, что ты лох, как сказала девчонка, которая все знает про жизнь.
В этот момент где-то в глубине коридора скрипнула дверь. Неожиданно Петя почувствовал, что ни с кем говорить он не хочет. А потому даже не стал поворачиваться в сторону скрипа.
Перов сам подошел к ученику. Два Петра стояли рядом – Большой и Меньшой. Но смотрели в разные стороны.
– А почему вы промолчали? – не оборачиваясь, произнес Петя. – Значит, вы с ней согласились?
Перов посмотрел в ту же сторону, что и мальчик, и ответил по-взрослому, без скидки на возраст ученика:
– А что я мог ей сказать? Что она неправа? И публично не сохранить нейтралитет? Я ведь учитель, я не могу потерять половину класса, даже если она неправа.
– А что делать мне? Ведь получилось, что я вроде лузер и лох? Так, может быть, мне измениться и быть… Ну, как все?
– В жизни так будет, конечно же, попроще. Но… – Перов немного замялся, подбирая слова, – думаю, у тебя все равно не получится – жить, быть как все. И помойка тебе всегда будет резать глаза… И ты не сможешь спрятать взгляд в смартфон.