литературность предмета её поисков. Только из Лейпцига сообщили, что Н. получила от Германского Восточного Общества большой грант, срок отчёта по которому истёк ещё два года назад, но отчёта Н. так и не предоставила, и вообще она «как сквозь землю провалилась», так что они «будут весьма и весьма признательны», если мне удастся её как-нибудь разыскать. Полученный от немецких учёных e-mail не только не обнадёжил, но, напротив, обеспокоил меня, потому как за Н., несмотря на все её странности и пристрастие к тайнам, никогда не водилось склонности к подобному поведению, и уж ненадёжной я бы назвал её в последнюю очередь. К тому же мне-то она свои находки присылает, и все конверты подписаны именно её ровным почерком, который я без труда узнаю среди тысячи других, ведь я столько раз видел его за годы нашей университетской дружбы.
– Господин мой волен называть меня как угодно, ведь нет разницы, каким словом называть ничто, – отвечал Амар-Уту, смиренно опустив голову.
Ответ его понравился Иркалле, властителю мёртвых, и говорил он Амару-Уту так:
– Что ж, от того, кто называет себя ничем и ничто приносит с собою, входя в чужой дом, пожалуй, может оказаться больше толка, чем от того, кто называет своё громкое прозвище, вовсе не соответствующее его скромной натуре, и притаскивает с собою всякую ненужную дрянь, о которой его никто не просил. Но мне известно твоё имя, Амар-Уту, и известно также, что ты его вполне достоин, однако то, что известно мне, вовсе не умаляет моего интереса к твоей истории, с которой ты шёл ко мне, намереваясь её рассказать. Но ты шёл ко мне не по своей воле, и история твоя нужна лишь для того, чтобы я смягчился и простил слугу моего Намтара, который что с твоей историей, что без неё не заслуживает прощения. Потому ты можешь не трудиться, я же позволю тебе вернуться в мир живых, чтобы явиться ко мне вновь в срок, указанный для тебя в таблице судеб.
Склонился Амар-Уту перед подземным богом и отвечал ему:
– Ты очень добр, повелитель теней, но я всё же расскажу тебе свою историю, только для того, чтобы развлечь тебя, поскольку ты упомянул, что она тебе интересна, а затем ты решишь, как лучше поступить со мной и стоит ли возвращать меня в мир живых.
<разбито пять строк>
…полюбил дочь богатого землевладельца Иеруваала, девицу Ашнан. В твоём царстве видел я красоту божественную, в сравнении с которой красота Ашнан меркнет, но среди смертных не найти более прекрасного лица, более тонкого и гибкого стана. С детства Ашнан привыкла ни в чём себе не отказывать, потому как жена Иеруваала умерла вскоре после её рождения, и отец перенёс всю свою любовь на единственную дочь. С самого младенчества он баловал её, как мог, а когда пришла ей пора идти замуж, не стал насильно принуждать её выйти за нелюбимого, позволив самой выбирать среди тех, кто добивался её склонности. Но капризная Ашнан, привыкшая к беспечной жизни в родительском доме, не слишком-то хотела его покидать, а потому всячески подшучивала и издевалась над женихами, выдумывая для них разные невыполнимые задания. Так, говорила она, что выйдет замуж лишь за того, кто выкопает на вершине горы Гередом колодец, или же за того, кто проберётся ночью в святилище Энлиля, когда бог придёт туда отдыхать, и украдёт с его головы волос, или за того, кто подстережёт на поле вепря Ниниба, когда тот явится вытаптывать и портить посевы, и, вступив с ним в схватку, победит его. Но ведь всякому ясно, что невозможно выкопать колодец на вершине горы Гередом, да и найти-то эту гору никак нельзя, ведь она невидима для смертных, и нельзя вырвать волос из головы бога, и не может смертный сразиться с Нинибом и победить его. Услышав такое, женихи только плевали на землю, отворачивались и уходили прочь, оскорблённые.
– И что же придумала красавица Ашнан для тебя, Амар-Уту, живым спустившимся в землю Кигаль и преодолевшим семь ворот моего города? – спрашивал Иркалла.
– А вот что придумала для меня красавица Ашнан, – отвечал Амар-Уту. – Сказала она, что не поверит в мою любовь и не пойдёт за меня до тех пор, пока не изловлю я огненного быка, что тащит за собою солнечный диск! В точности так и говорила она: «Излови, Амар-Уту, огненного быка, что на рассвете появляется телёнком из-за хребтов священных гор Машу́, что впряжён в круглую колесницу без возницы, что тащит её через весь небосклон, набирая силу и зрелость к полудню, и, постепенно старея, уходит на другую сторону земли через западные ворота, чтобы следующим утром вновь появиться на востоке телёнком. Излови солнечного быка, Амар-Уту, излови его в тот самый миг, когда он войдёт в расцвет своей силы и зрелости, излови его в полдень и приведи в усадьбу моего отца, и впряги его в повозку, чтобы он служил нам послушно, как все прочие животные, и тогда я поверю, что твоя любовь сильна, и пойду за тебя». Вот до чего дошла избалованная девчонка, вот что она придумала, а я, глупец, не плюнул на землю, не отвернулся и не ушёл прочь, досадуя на зря потерянное время, но тотчас принялся строить лестницу, чтобы подняться на небо и изловить огненного быка ровно в полдень следующего дня.
– Зачем же ты так спешил? – удивился Иркалла. – Ведь ты мог получше подготовиться и изловить быка в какой-нибудь другой день, а не тотчас?
– Человек рассудительный уж всяко подготовился бы лучше, – отвечал Амар-Уту. – Он облачился бы в крепкие доспехи и запасся бы прохладной водой из колодца, чтобы защититься от жара, исходящего от солнечного быка, но рассудительный человек – не влюблённый, а влюблённого едва ли можно назвать рассудительным, а потому, думаю я, рассудительный человек вовсе не взялся бы за столь дурацкое дело. Глупцу же нипочём любая опасность, он склонен полагаться на случай и надеяться на помощь судьбы, а потому я наспех сколотил лестницу, укрепил её в вязкой глине, взял тростниковую верёвку и, вскарабкавшись на самый верх, стал дожидаться полудня.
Отложив в сторону свои таблички, Иркалла обратил на Амара-Уту свой взор и говорил так:
– По своей рассудительности вы, смертные, как и ваши создатели, совершаете порой несуразности бо́льшие, чем вследствие своей глупости или того, что вы именуете глупостью, потому как настоящая глупость – полагать, будто тебе известна разница между глупостью и умом. Не стоит так корить и ругать себя, думая, что женихи, которые плевали на землю и отворачивались, были разумны и рассудительны, а ты, принявшийся тотчас строить невиданной длины лестницу, был глупцом. Но рассказывай далее: мне, хоть я и знаю все свершившиеся в этом мире истории, любопытно послушать, чем всё закончилось.
– Ты знаешь, чем всё закончилось, мой повелитель! – воскликнул Амар-Уту. – Ровно в полдень увидел я огненного быка, тащившего за собой солнечный диск, и был тот бык так огромен и страшен, что во всём теле почувствовал я слабость и чуть было не упал с лестницы, но, собрав всё своё мужество, всё же удержался и набросил на шею быка тростниковую верёвку, когда он проходил мимо. Но могучий бык, даже не обернувшись, ударил меня своим огненным копытом прямо в грудь, и я, выпустив из рук верёвку, полетел с небес кувырком. Такова моя история, на этом она для меня завершается, потому как от удара быка я лишился чувств и был ни жив, ни мёртв, и не знаю, сколько времени я падал и как скатился в самую преисподнюю, в твои владения, где Намтар нашёл меня, врачевал мою рану и привёл к тебе, чтобы я рассказал тебе мою историю.
– Не каждый смертный осмелится приблизиться к солнечному быку, а уж тем более накинуть ему на шею верёвку, – говорил Иркалла. – Пожалуй, действительно не стоит возвращать тебя в мир живых, среди которых ты едва ли найдёшь себе равных, а потому до конца своих дней, пока не придёт твой срок, указанный в таблице судеб, будешь пребывать в одиночестве. Но и оставлять тебя навеки в подвластном мне мире также не кажется мне справедливым. Вот что я решил, Амар-Уту: быть тебе возницей круглой колесницы солнца, быть тебе погонщиком огненного быка – отныне и навеки. Я дам тебе ярмо, вожжи и кнут, которому он покорится, чтобы он стал тих и покорен твоей руке, чтобы ты разумно им правил и заботился о том, как бы не случилось слишком сильной засухи на земле и не погибли посевы, если бык вздумает слишком надолго задержаться на небе, и как бы не остались смертные вовсе без солнечного тепла, если захочется быку прилечь поспать за каким-нибудь облаком. Звать же тебя отныне будут не Амар-Уту, но просто Уту, и будет с тебя. Так я решил, а теперь ступай.
Так сказал Иркалла, и Уту, встав на колени и коснувшись лбом пола, поблагодарил его и покинул его дом, и Намтар отдал ему ярмо, вожжи и кнут, и, легко подхватив, вынес его из подземного мира, и отнёс на священные горы Машу́. Там Уту ждал солнечной колесницы и с наступлением утра увидел её, и подошёл к огненному телёнку, её тащившему, и тот остановился и сам просунул голову в ярмо, и смирно ждал, когда возница войдёт в колесницу, чтобы умело править ею и заботиться о том, чтобы не случилось на земле сильной засухи и не произошло так, чтобы смертные остались совсем без солнечного тепла.
Итак, из «быка солнца» или «телёнка солнца» главный персонаж превращается в собственно «солнце», а Иркалла, конечно, иронизирует, добавляя «и будет с тебя», поддерживая свою репутацию мрачного и недоброго бога и делая вид, что чего-то лишает Амара-Уту, укорачивая его имя, в то время как в действительности оказывает ему благодеяние. Имя «Амар-Уту» подходит скорее солнечному быку, который тащит за собой колесницу, а вовсе не погонщику. Впрочем, все эти семантические тонкости едва ли понятны безграмотному, хоть и весьма смышлёному, сыну пастуха и внуку пастуха, чем, собственно, Иркалла и пользуется, сохраняя своё загробное достоинство.
Глава 2
Во втором конверте больше фотографий, чем в первом, однако некоторые из них продублированы; видимо, в первом случае Н. была охвачена слишком сильным нетерпением, чтобы делать лишние снимки, и только когда радость от находки поутихла, она озаботилась более тщательной работой с материалом, за что я ей благодарен, поскольку чтение древних документов не способствует сохранению зрения. Это закономерно, ведь чем древнее текст, тем в более густую темноту приходится вглядываться читающему: свет настольной лампы постепенно рассеивается в глубине колодца, дна которого исследователь тщетно пытается достичь, изо всех сил напрягая свои глаза, вовсе не рассчитанные на разглядывание столь отдалённых и к тому же скрытых в темноте предметов. Даже чтение современных или почти современных текстов вредит зрению, а ведь его можно уподобить всего лишь прогулке в довольно-таки светлых сумерках, так что же говорить о блуждании наугад в ночной темноте?