– Преподобный отец иногда напускает мистического туману, – сказал он. – Но заранее предупреждаю, что на моей памяти это происходило лишь в тех случаях, когда зло таилось неподалеку.
– Вздор! – недовольно фыркнул ученый муж.
– Взгляните сами, – предложил отец Браун, державший кривой нож на вытянутой ладони, словно блестящую змею. – Разве вы не видите, что он имеет неправильную форму? Разве вы не видите, что он не предназначен для ясной и простой цели? Он не сходится на острие, как наконечник копья. В нем нет плавного изгиба сабли. Он даже не похож на оружие. Это больше похоже на орудие пытки.
– Ну, раз вам он не нравится, лучше будет вернуть его владельцу, – сказал добродушный Хэррис. – Разве мы еще не дошли до конца проклятой оранжереи? У этого дома, знаете ли, тоже неправильная форма.
– Вы не понимаете, – отец Браун покачал головой. – Форма этого дома причудлива и даже смехотворна, но в ней нет ничего плохого.
Они обошли стеклянный полукруг оранжереи, где не было ни окон, ни двери для входа с этой стороны. Однако стекло было прозрачным, а солнце ярко сияло, хотя уже начинало клониться к закату, и они могли видеть не только пышные соцветия внутри, но и тщедушную фигуру поэта в коричневой бархатной куртке, лениво раскинувшуюся на кушетке – по-видимому, Квинтон задремал за чтением книги. Это был бледный худощавый мужчина с длинными каштановыми волосами. Его подбородок окаймляла узкая бородка, которая парадоксальным образом делала его лицо менее мужественным. Эти черты были знакомы всем троим, но даже если бы это было не так, они едва ли сосредоточили бы внимание на Квинтоне. Их взоры привлекало нечто иное.
Прямо у них на пути, перед закругленной частью стеклянной конструкции, стоял высокий мужчина в ниспадавшем до пят безупречно белом одеянии. Его лысый смуглый череп, лицо и шея отливали бронзой в лучах заходящего солнца. Он смотрел через стекло на спящего и казался более неподвижным, чем гора.
– Кто это? – воскликнул отец Браун и невольно сделал шаг назад.
– Всего лишь мошенник-индус, – проворчал Хэррис. – Правда, я не пойму, какого дьявола ему здесь нужно.
– Он похож на гипнотизера, – заметил Фламбо, покусывавший черный ус.
– Почему вы, профаны, так любите порассуждать о гипнотизме? – раздраженно осведомился доктор. – Он гораздо больше похож на взломщика.
– Ладно, мы так или иначе потолкуем с ним, – сказал Фламбо, всегда готовый к действию. Одним длинным прыжком он оказался рядом с индусом. Отвесив легкий поклон с высоты своего огромного роста, превосходившего даже высокого индуса, он обратился к нему миролюбиво, но с вызывающей откровенностью:
– Добрый вечер, сэр. Вам что-нибудь нужно?
Медленно, словно огромный корабль, вплывающий в гавань, желтое лицо индуса повернулось к нему через белоснежное плечо. Наблюдатели поразились тому, что его веки были сомкнуты, словно во сне.
– Благодарю вас, – произнес индус на превосходном английском. – Мне ничего не нужно.
Потом, наполовину разомкнув веки, словно для того, чтобы показать узкую полоску белка, он повторил: «мне ничего не нужно». Вдруг он широко раскрыл глаза, глядевшие в пустоту, снова повторил: «мне ничего не нужно» – и с шуршанием углубился в быстро темнеющую глубину сада.
– Христианин скромнее, – пробормотал отец Браун. – Ему что-то нужно.
– Что он здесь делал? – спросил Фламбо, насупив черные брови и понизив голос.
– Поговорим позже, – отозвался священник.
Солнечный свет еще не угас, но то был красный свет заката, на фоне которого силуэты деревьев и кустарников в саду начинали сливаться в черные пятна. Трое мужчин в молчании прошли к парадному входу с другой стороны оранжереи. По пути они как будто вспугнули птицу, притаившуюся в темном углу между кабинетом и главным зданием, и снова увидели факира в белом одеянии, который вынырнул из тени и заскользил к двери. К их изумлению, он был не один. Они резко остановились и с трудом скрыли свою растерянность при виде миссис Квинтон, чье широкое лицо, увенчанное тяжелой копной золотистых волос, приблизилось к ним из сумерек. Она сурово посмотрела на гостей, но вежливо приветствовала их.
– Добрый вечер, доктор Хэррис, – сказала она.
– Добрый вечер, миссис Квинтон, – сердечно отозвался маленький доктор. – Я как раз собирался дать вашему мужу снотворное.
– Да, уже пора, – ясным голосом ответила она, улыбнулась и стремительным шагом направилась к дому.
– Она выглядит чрезвычайно утомленной, – заметил отец Браун. – Так бывает с женщиной, которая двадцать лет безропотно выполняет свой долг, а потом совершает что-нибудь ужасное.
Доктор впервые взглянул на него с некоторым интересом.
– Вам приходилось изучать медицину? – спросил он.
– Людям вашей профессии нужно кое-что знать о душе, а не только о теле, – ответил священник. – А людям моей профессии нужно кое-что знать о теле, а не только о душе.
– Интересно, – сказал доктор. – Пойду, дам Квинтону его лекарство.
Они свернули за угол фасада и приближались к парадному входу. В дверях они снова едва не столкнулись с человеком в белых одеждах. Он шел прямо к выходу, как будто только что покинул кабинет, расположенный напротив, но этого просто не могло быть: они знали, что кабинет заперт.
Отец Браун и Фламбо предпочли умолчать об этом странном противоречии, а доктор Хэррис был не из тех, кто тратит время на размышления о невероятных вещах. Он пропустил вездесущего азиата и торопливо вошел в прихожую, где встретил субъекта, о котором уже успел забыть. Аткинсон все еще слонялся вокруг, что-то бессмысленно мыча себе под нос и тыкая узловатой тросточкой в разные стороны. Лицо доктора исказила судорога отвращения, и он прошептал своим спутникам:
– Мне нужно снова запереть дверь, иначе этот крысенок пролезет внутрь. Вернусь через две минуты.
Он быстро отомкнул замок и сразу же запер дверь за собой, почти под носом бросившегося вслед молодого человека в котелке. Аткинсон раздраженно плюхнулся в кресло. Фламбо рассматривал персидские миниатюры на стене, а отец Браун в каком-то оцепенении тупо смотрел в пол. Примерно через четыре минуты дверь отворилась, и на этот раз Аткинсон выказал большую прыть. Он прыгнул вперед, уцепился за дверь и позвал:
– Эй, Квинтон, мне нужно…
С другого конца кабинета донесся голос Квинтона – где-то посередине между протяжным зевком и усталым смехом.
– Да знаю я, что тебе нужно! Возьми и оставь меня в покое. Я сочиняю песню о павлинах.
В щель приоткрытой двери влетела монета в полсоверена, и Аткинсон, рванувшийся вперед, с удивительной ловкостью поймал ее.
– Стало быть, дело улажено, – произнес доктор. Он энергично щелкнул ключом в замке и пошел к выходу.
– Теперь бедный Леонард может немного отдохнуть, – добавил он, обратившись к отцу Брауну. – Час-другой его никто не будет беспокоить.
– Да, – отозвался священник. – Его голос звучал довольно бодро, когда вы покинули его.
Оглядевшись вокруг, он увидел нескладную фигуру Аткинсона, поигрывавшего монеткой в кармане, а за ним в фиолетовых сумерках виднелась прямая спина индуса, сидевшего на травянистом пригорке и обращенного лицом к заходящему солнцу.
– Где миссис Квинтон? – вдруг спросил он.
– Она поднялась к себе, – ответил доктор. – Вон ее тень за шторой.
Отец Браун поднял глаза и внимательно осмотрел темный силуэт в окне за газовой лампой.
– Да, – сказал он. – Это ее тень.
Он отошел на несколько шагов и опустился на садовую скамью. Фламбо сел рядом с ним, но доктор был одним из тех энергичных людей, которые больше доверяют своим ногам. Он закурил и исчез в темном саду, а двое друзей остались наедине друг с другом.
– Отец мой, – сказал Фламбо по-французски. – Что вас гнетет?
С полминуты отец Браун оставался неподвижным и хранил молчание.
– Суеверие противно религии, но в атмосфере этого дома есть что-то странное, – наконец ответил он. – Думаю, дело в индусе – во всяком случае, отчасти.
Он снова замолчал, глядя на отдаленную фигуру индуса, как будто погруженного в молитву. На первый взгляд его тело казалось высеченным из камня, но потом отец Браун заметил, что он совершает легкие ритмичные поклоны, раскачиваясь взад-вперед подобно верхушкам деревьев, колыхавшихся от ветерка, который пробегал по темным садовым тропкам и шуршал опавшими листьями.
Вокруг быстро темнело, как перед грозой, но они по-прежнему видели человеческие фигуры в разных местах. Аткинсон с безучастным видом прислонился к дереву, силуэт миссис Квинтон по-прежнему виднелся в окне, доктор прогуливался возле оранжереи, и тлеющий кончик его сигары посверкивал в темноте, а факир едва заметно раскачивался, в то время как кроны деревьев угрожающе шелестели и качались из стороны в сторону. Приближалась гроза.
– Когда этот индус заговорил с нами, у меня было нечто вроде видения о нем и его мире, – продолжал священник доверительным тоном. – Он трижды повторил одну и ту же фразу. Когда он первый раз сказал «мне ничего не нужно», это означало, что он неприступен, что Азия не выдает своих тайн. Потом он снова сказал «мне ничего не нужно», и я понял, что он самодостаточен, как космос, что он не нуждается в Боге и не признает никаких грехов. А когда он в третий раз произнес «мне ничего не нужно», его глаза сверкнули. Тогда я понял, что он буквально имел в виду то, что сказал. Ничто – его желание и прибежище, он жаждет пустоты, как вина забвения. Полное опустошение, уничтожение всего и вся…
С неба упали первые капли дождя. Фламбо вздрогнул и посмотрел вверх, как будто они обожгли его. В то же мгновение доктор помчался к ним от дальнего края оранжереи, что-то выкрикивая на бегу. На пути у него оказался неугомонный Аткинсон, решивший прогуляться перед домом; доктор схватил его за шиворот и хорошенько встряхнул.
– Грязная игра! – вскричал он. – Что ты с ним сделал, скотина?
Священник резко выпрямился, и в его голосе зазвучала сталь, словно у командира перед боем.