В Трентоне я пересел на автобус. Мое место оказалось рядом с ярко одетым темнокожим молодым человеком. Я протянул ему руку.
— Привет. Я направляюсь в Лос-Анджелес, чтобы прикоснуться к огромным буквам надписи «Голливуд». А вы?
Он посмотрел недоуменно, однако все же пожал мою руку.
— Меня зовут Дюваль, — сказал он. — Я родом с Гаити.
— Довольно далеко от дома.
— Очевидно нам обоим. Хотя сейчас я живу в Нью-Йорке. Еду навестить сестру в пригород Филадельфии.
— Так мы с вами немного похожи, да? Оба — не американцы… приезжие.
— Полагаю, что так. У вас в Лос-Анджелесе дело?
— Хотите послушать мою историю, — эта фраза становилась чем-то вроде припева в моей песне. Он выразил свое согласие улыбкой, и я рассказал свою повесть, хотя тогда она только начиналась.
— И чему же вам уже удалось научиться?
— Как избежать того, чтобы тебя подстрелили, а также тому, что следовать американской мечте без пенса в кармане довольно затруднительно, — ответил я с усмешкой.
Дюваль хмыкнул в ответ: «В первую свою неделю в Америке я пришел к более или менее такому же заключению!» Затем он пошарил в карманах и вытащил некоторое количество наличности, собираясь сделать то, на что я и возлагал успех своего путешествия, — знак щедрости в сторону полностью незнакомого ему человека. Он протянул мне десятидолларовую бумажку.
— Когда доберетесь до Филадельфии, пойдите и купите себе десять чизбургеров за мой счет.
Моя рука инстинктивно протянулась в сторону банкноты, однако дотронувшись до нее, дрогнула.
— Извините, Дюваль. Хотите верьте, хотите — нет, но я не могу взять ваши деньги, — сказал я, клацнув зубами. Я практически ощущал вкус воображаемых чизбургеров.
— Ну хорошо. Принимаете ли вы пожертвования по кредитной карте?
— Не думаю, — рассмеялся я.
— Чек? — усмехаясь, предположил он.
— Нет.
Затем Дюваля осенило: «Что, если я предложу вам обменять мои десять долларов на ваши пять?»
— Дюваль, вы гений, мой друг! — Этот парень далеко пойдет в Америке. — Но боюсь, я не могу. Только то, что материально, — сказал я, — еда, билеты на транспорт, возможно, вещи, — это все.
— Жесткие правила. Кто же их установил?
— Я. Я сам их придумал. Что-то такое, что мне нужно и чего у меня нет…
Дюваль засунул банкноту обратно в карман, а несколькими минутами позже распрощался со мной, поскольку сходил за одну или две остановки до Филадельфии. Я смотрел в окно на приближающийся город. Машины, транспортные развязки, телефонные столбы проплывали мимо меня как символы связи и общения, которых я был лишен. Место рядом со мной оставалось свободным, и я снова ощущал свое одиночество. Я думал о том, представится ли мне случай завязать более глубокие или длительные отношения с людьми, встречающимися мне на пути, или же все мое путешествие пройдет в разнообразных, но ни к чему не обязывающих разговорах.
Автобус высадил нас в месте, которое, должно быть, представляло собой Чайнатаун Филадельфии, где возникший языковой барьер между мною и проходящими мимо толпами людей мог служить прекрасной метафорой той преграде, что отделяла меня от остального мира, и которую я ощущал большую часть своей жизни. Я был незнакомцем в незнакомой стране, и не было здесь ничего моего: ни дружеского лица, ни узнаваемого голоса. Было похоже на то, что мироздание представило мне физическое воплощение моей изолированности от мира: здесь, в Чайнатауне, я был как никогда прежде одинок.
Я устроился за пределами маленького традиционного китайского рынка, развернул карту и посчитал, за сколько кварталов находится ближайшее дешевая молодежная гостиница. Какое место может подойти лучше для общения с другими людьми, чем молодежная гостиница, битком набитая бедной странствующей молодежью, где каждый юноша и каждая девушка находятся в начале собственного большого пути? Это было бы чем-то совершенно противоположным одинокому скитанию по Чайнатауну.
К сожалению, некоторые идеи лучше звучат в теории.
Неторопливым шагом вошел я в довольно мрачную гостиницу, голодный и потный, изображая на своем лице улыбку, настолько широкую, насколько только смог изобразить.
— Привет, старина, — обратился я к клерку за столом регистрации, — меня зовут Леон. Не могли бы вы одолжить мне свободную комнату на одну ночь.
— Простите?
Я объяснил свое положение, подчеркивая духовную сторону своих исканий, рассказал, что рассчитываю только на доброту в сердцах незнакомых людей, которых встречаю на своем пути, надеясь, что если мне удастся установить с ними взаимосвязь на более глубоком уровне, они будут более склонны помогать мне. «Итак, о чем же я говорю», — подвел я рассказ к заключению. — «О том, что вы, приятель, можете стать частью чего-то исключительно важного и прекрасного», — я ощущал себя практически хиппи.
К сожалению, это место было свободно от любви.
— Почему это я должен помогать тебе? — ответил он. — Действительно, почему хоть кто-нибудь должен помогать тебе? Вот что я скажу тебе, друг. У тебя нет ни малейшего шанса заполучить что-то бесплатно. Это — Филадельфия.
— Точно! Это ведь город братской любви?
— Ха! — он обернулся к нескольким постояльцам, рассевшимся на ветхом диване. — Вы слышали, ребята? Город любви. — среди собравшихся пронесся смешок, я почувствовал, как краснеет мое лицо. — Слушай, друг, у тебя с головой непорядок или что?
Мы все знаем, что Логотетис несколько глуповат…
— Эй, это Америка XXI века. У тебя есть деньги — у меня есть комната. У тебя нет ничего, кроме баек, — у меня есть дверь, которая открывается прямо позади тебя, и я советую тебе ею воспользоваться.
Мои глаза были опущены в пол. Я услышал «Вау!», это восторгался парень, отхлебывающий что-то из бутылки, спрятанной в бумажный пакет. Я поднял глаза и увидел, как он толкает своего приятеля под бок локтем и тычет пальцем в мою сторону. Как это было знакомо: чувство изолированности, полного одиночества в полной народом комнате. Здесь я, мне кажется, уже бывал.
Мы все знаем, что Логотетис несколько глуповат…
Я встряхнул головой, мое прошлое сливалось с настоящим. Я рано выучил свой урок: если ты не откроешься другим людям, они не смогут сделать тебе больно. Однако я был там, где был, в путешествии, которое требовало от меня оставаться уязвимым, чтобы иметь шансы устанавливать хоть какую-то взаимосвязь с окружающими. Я улыбнулся. В этот раз все будет по-другому. Меня переполняло странное чувство: вместо того чтобы отбить у меня охоту к дальнейшим усилиям, тирада клерка и хохот парней на диване в действительности сделали меня еще более нацеленным на успех. Я помахал им всем рукой и вышел за дверь, бросив последний взгляд на клерка, чтобы удостовериться, что он вернулся к своим бумагам. Было ли идиотизмом с моей стороны верить в существование бескорыстной доброты в этом мире? Безусловно, она существовала — в этом я уже убедился, — но было ли ее достаточно, чтобы обеспечить мне поддержку, чтобы дать мне возможность пересечь континент?
По вечерам Филадельфия прекрасна. Лучи заходящего солнца отскакивают от водной глади реки и бьются в зеркальные окна зданий — величественных старых построек и современных небоскребов, сверкающих стеклом, и рассыпаются великолепными искрами оранжевого и желтого. Я шел по центру города и через некоторое время обнаружил себя стоящим перед музеем искусств и статуей боксера Рокки, который вскинул руки в вечном триумфе. Когда я доберусь до надписи «Голливуд», думал я, то подниму руки в таком же жесте.
Рокки. Человек, который достиг всего абсолютно самостоятельно, пивший сырые яйца, пробивавший кулаком кусок мяса. Те двое упрямцев, отказавшихся списывать его со счетов, — его тренер и его жена. Он был одинокой душой, он дорос до триумфа, совершив подвиг воли, опираясь на исполненную любви поддержку своих партнеров. Это было возможно, и именно к этому я стремился.
Однако это было непросто. Тот клерк задал довольно важный вопрос: почему люди должны помогать мне? Если люди и помогали мне на моем пути, что же они получали от этого? Я знал, чего хотел, но чего хотели они? И хотели ли они чего-либо взамен? Наблюдая, как сумерки сгущаются над городом, я размышлял над этим вопросом, и мне казалось, что люди в сердцах своих стараются быть щедрыми и добрыми, однако наше общество вселяет в них страх, заставляя отгораживаться от мира. Мы становимся неспособными показывать другим свое истинное я. Да, мое путешествие не было спонтанным, однако смысл его состоял в том, чтобы заложить основы способности различными способами взаимодействовать с другими. Я и не думал опускать свой защитный экран, пока не принудил себя пуститься в эксперимент, наподобие того как это сделал Че на своем мотоцикле. Мое путешествие было моим учебным классом: я учился познавать себя и окружающих меня людей. И я мог бы побиться об заклад насчет того, что и другим людям, хотя бы некоторым из них, также удалось бы узнать о себе что-то новое, взаимодействуя со мной: мы стали бы друг другу и учителями, и учениками.
Мои размышления увели меня за 12 кварталов, однако нисколько не приблизили к месту, где я мог бы поспать. Мне нужно было возвращаться к реальности: дальнейшие раздумья не могли решить проблему с ночевкой. И с этого момента вечер принял неожиданный, хотя и очень приятный для меня оборот.
Я прошел мимо маленького домика с открытыми окнами, за одним из которых сидел молодой человек, приблизительно лет 22–23, и играл за компьютером. Несмотря на все свое нежелание этого делать, я решил подойти к нему и завязать разговор, оторвав совершенно незнакомого мне человека от его собственных занятий в его собственном доме.
— Здравствуйте! — весело обратился я к нему. Молодой человек оторвался от экрана компьютера и резко повернул голову к окну. Я вытянул руки, демонстрируя удивленному юноше пустые ладони. — Я очень извиняюсь, что беспокою вас, я знаю, что могу показаться психом, но я не сумасшедший. Если объяснять то, что я делаю, не вдаваясь в подробности, я скажу, что путешествую по США, имея лишь пять долларов в день, чтобы доказать возможность это делать, рассчитывая только на доброе отношение незнакомых людей. У меня был очень тяжелый день, и я уже практически полностью отчаялся, и, хотя я даже не знаю вашего имени, не могли бы вы мне помочь.