л на своем топчане и остался сидеть так, глядя в темноту и слушая, как бьется лист на крыше. Руки его мерзли.
Перед глазами Архипа встали почему–то похороны его жены, Елизаветы, и она в гробу, совсем чужая, непохожая на себя живую, строгая, холодная и, что поражало больше всего, совершенно равнодушная к Архипу и его горю.
А еще вспомнился Петька, его старшенький, ясный, как солнышко, умерший в голодный год от крупа, так и не дожив до трех лет. Вспомнилась его болезнь, весной, в распутицу, когда Петька начал задыхаться и у него посинели ноготочки. Соседская бабка сказала, что помрет, но Архип не поверил, схватился, как был, и с мальчишкой на руках пешком пустился в больницу, в район, за 16 километров. Пустился ходко, но сразу же за деревней почувствовал, как сделались ватными с голодухи ноги. Не было сил. Он отдыхал, прислонившись спиной к деревьям и тяжело дыша, и снова шел, увязая в грязи. А Петька задыхался на руках, кашлял отрывисто, будто лаял, а когда кашель немного отступал, начинал тихонечко плакать, беспомощно и доверчиво, будто бы жаловался Архипу, как ему плохо и больно, и надеялся, верил, что отец поможет, что отец не допустит беды. Архип бежал и шел, и брел еле–еле, и почти уже полз и не было из–за распутицы на дороге ни одной попутной телеги или грузовика. А парнишечка вдруг притих на руках, не кашлял, а лишь дышал с трудом, и наблюдал за лицом отца серым скорбным глазком, за двигающейся щетиной, за ручейком пота на кадыке, за губами, за парком изо рта. Он не плакал уже, последняя чистая слезинка сохла в уголке его глаза, и во взгляде его не было укоризны, а было понимание, и прощение, и от этого взгляда Архип понял, что все, конец, и сейчас в ангаре, как и тогда, на дороге, волосы зашевелились у него под шапкой.
Утром механики застали деда все в той же позе — с остановившимся взглядом и сбившимися набок волосами.
— Архип Платонычу — наше с кисточкой! — как всегда за ручку приветствовали механики старика.
Дед, не разбирая лиц, посмотрел на молодых мужиков и начал шарить вокруг себя в поисках ушанки.
— Ты что ж, Платоныч, так оплошал? — заулыбались они. — Всю деревню без молока оставил?
Ничего не отвечая, дед поднялся, зачем–то обхлопал ушанкой колени и бока, посмотрел на механиков скучным, невидящим взглядом и, не простившись ни с кем, двинулся вон.
Это больше всего и удивило механиков — равнодушный ко всему, скучающий вид деда.
Архип пришел домой много позже обычного, без шапки и без котомки. Прошелся не разуваясь по комнате, заглянул со скукой в кастрюлю на столе, но есть не стал.
— Где это вы, батя, все пальто перепачкали? — равнодушно поинтересовалась его невестка, нечесанная и вечно сонная баба, мать двоих вечно грязных ребятишек. — Или упали где?
Архип Петрович посмотрел на нее строго и ничего не ответил. Он поискал глазами ведро с водой и медленно напился из ковшика. После этого лег на диван в столовой и отвернулся к стене.
Обедать он не стал, несмотря на приглашение невестки. Пообедав, младший внучок Петька взобрался на дедов диван, перегнулся через его плечо и заглянул в лицо. Дед лежал с закрытыми глазами и скорбным выражением лица. На внука он никак не отреагировал, и тот отстал.
За окном стемнело.
Пришел с работы Сашка, архипов младший сын, единственный оставшийся в деревне. Пришел довольный только что закрытыми нарядами, но, заметив лежащего на диване отца, притушил голос.
— Чего это он, на работу не собирается? — вполголоса спросил он у жены.
Та равнодушно пожала плечами:
— Так с утра лежит.
Ужинать сели без деда. Ужинали картошкой вареной в мундире и постным маслом. Картошку брали из общей миски, и в ту же миску бросали очищенную шелуху. Масло, уже подсоленное, стояло рядом в блюдечке. Внучок Петька ленился чистить картошку и все норовил запустить ее в рот прямо в шелухе.
Когда Сашка, жуя на ходу, нес из кухни горячий чайник, дед вдруг поверну лицо к столу и громким голосом позвал:
— Лиза, а Лиза? Куда, бишь, я шильце свое положил?
Сашка замер с чайником и непрожеванной картофелиной во рту.
— Ты чего, батя?
— Мать, вишь, зову. Зову ее, зову, а она все не идет.
— Так ведь похоронили мы мать. Пятый год, как похоронили.
Старик посмотрел на него недоверчиво и печально.
— Ах, Лиза, Лиза, видела бы ты… — пожаловался он.
У него открылся жар, и к ночи он начал метаться.
Сашка бегал в сельсовет, звонить, чтобы приехала «скорая». Невестка походила вокруг больно, недоверчиво глядя на него и, посомневавшись, укрыла поверх одеяла двумя тулупами. Из–за порога в сенцы за дедом с любопытством наблюдали оба его внучка.
«Скорая» приехала только ночью. Ехала по ухабам улицы, раскачиваясь, как катер на волне, и полосовала фарой–искателем по спящим окнам. Сашка встречал «скорую» у магазина.
Совсем молоденький доктор с бородкой, отпущенной для солидности, с лицом намеренно важным и оттого немного обиженным, щупал значительно у деда пульс, слушал трубкой грудь и сделал какой–то укол.
— А грязища–то нынче, — важно заметил он Сашке, когда они курили на крылечке. И добавил: — Зря только мы и ездили, грязь месили…
Доктор отчего–то покраснел.
И в самом деле, Архип больше не приходил в сознание и к утру умер.
Тоньку в деревне, конечно, осудили и она две недели ходила всюду с независимым видом, давая понять, что виноватой себя не видит. Впрочем по прошествии времени посчитали, что и так прожил немало, сколько Бог дал. И перед смертью не мучился.
Его похоронили рядом с женой, как он и хотел. По деревне гроб везли в автобусе, который выделил колхоз, а за околицу, к кладбищу, выносили на руках, как того требует обычай. Сашка спустя время ездил в город и заказал у художника фотографию на эмали. Архип и Елизавета сидят на фотографии, склонив по тогдашней моде головы друг к дружке. Как голубки.
Могила их содержится в порядке. Сашка в Родительскую субботу и на Троицу, как положено, приходит посидеть на могилке и выпить свою стопочку. Да столичный художник, приезжающий каждое лето в Колупельки, чтобы писать натуру, полюбил навещать могилку Архипа и его жены. Посидеть на скамеечке рядом с крестом, поласкать взглядом березки, лезущие там и сям между оград, да пооборвать вокруг чертополох. Художники любят уединение. А кладбище в Колупельках отличное — песчаное и сухое.
А что еще нужно в этой жизни?
1989 г.