В ответ Радосвета безрадостно усмехнулась. И промолчала, что в том самом озере купалась не раз, поправ все жуткие легенды и рассказы. Когда-то она тоже боялась войти в его холодные воды, но бабушка ее ободрила, подтолкнула к воде и заверила – с ней ничего не случится.
–Таких, как мы, Иткуль не тронет. Еще и плохое заберет, а сил наоборот прибавит, – промолвила она тогда.
– Таких как мы… Это каких? – спросила маленькая Радосвета.
– Тех, кого называют ведуньями, – ответила бабушка. – Но это – твоя самая главная тайна.
Не шути с судьбой. Уж ей-то шутить с судьбой? Скорее, это судьба отчего-то шутит над ней, и с каждым годом ее шутки становятся все боле жестоки.
Радосвета – светлая радость. Так нарекла ее мать при рождении по совету бабушки. Конечно, Миладе хотелось лучшей судьбы для ее дорогого чада, счастья и той самой радости и света в жизни. Только теперь этого света в Радосвете уж боле не осталось.
– Ох, Рада, Рада, – вновь покачал главой Святослав. – Своим решением отказаться от лечения ты режешь меня без ножа. Я боюсь за тебя.
Радосвета воззрилась на него с улыбкой, невольно поддавшись череде давних воспоминаний, что оставили в ней светлую память и легкую грусть, нежную да щемящую. Она знала Святослава всю свою жизнь, сколько помнит себя. Они росли и жили по соседству, матери их были давними подругами, так что дети с рождения бок о бок друг с другом росли.
Возможна ли дружба искренняя промеж мужчиной и женщиной? Настал момент и повзрослевшая Радосвета с поразительной ясностью осмыслила, что смотрит на давнего друга с затаенным девичьим трепетом, и сердце ее отзывается и поет при виде Святослава. Робела она раскрыть ему свои нежданные чувства, а он и не ведал о них и не чаял, что верная подруга безответной любовью рядом томится. Потом была его свадьба, и за светлой улыбкой Радосветы никто и никогда не узрел бы печаль. Умела эта девица тоску свою скрыть ото всех.
А потом в жизнь Радосветы ворвался Игорь, и… нет, он не стал ее судьбой. Прошелся споро лишь по краю, и в том был его удел. Но непрошенные чувства к Святославу выгнал он из сердца Радосветы. Быть может, он для этого и был послан свыше?
Голос друга вырвал Радосвету из дум о своей жизни, которая, как теперь ей стало ведомо, спешно бежала к преждевременному концу. Ей казалось, что все еще впереди, и у нее так много времени для задуманных свершений. Теперь же девица ощущала себя так, будто земля уходит из-под ног, и она зависла в пустоте. Потерянной себя чувствовала, застигнутой врасплох страшным недугом, и с ужасом осознавала, что одной ногой уже в могиле.
– Слушай, а хочешь, мы с Василисой составим тебе компанию? Мы давненько с супругой не были нигде. Можно всем вместе съездить в Бажовский парк.
– Не нужно, Слава, – покачала головой Радосвета. – Прости, но… Я хочу одна побыть. Наедине с собой подумать, осознать. Понять, что нужно сделать сейчас, пока еще есть время…
Пока еще… Повисла тягостная тишина. Радосвета отвела взгляд. Святослав вздохнул тяжело и продолжил заполнять бумаги. Думы горестные в голове его теснились, грудь сжимали, словно обручи стальные. «Как же так? Ну как же? Как?» – кричал он мысленно самому себе, не подавая вида Радосвете. Он не желал делать ей еще больнее и повергать подругу в еще большую кручину.
Когда-то он любил ее, как девицу. Да сказать никак не решался. Все страшился Святослав, что Радосвета отвергнет его, и дружба их окажется разрушенной, а то и вовсе сгинет. А позволить свершиться этому Святослав не мог, уж больно их дружбой дорожил, а потому, таил от Радосветы свои чувства. От безответной любви исцелила его Василиса. Вошла в его жизнь, словно дуновение весны, и понял Святослав, что отныне – она его судьба. Или ему лишь так хотелось? Святослав был уверен в своих чувствах, но сегодня…
Скорбная весть о здравии подруги посеяла в нем зерно сомнений. Он украдкой кинул взор на задумчивую Радосвету. Отметил хрупкие, поникшие плечи, взгляд, подернутый печалью, и сердце его сжалось от горечи. Сколько ей осталось? Мало. Совсем мало, он знал об этом. Осознавал, что дни ее сочтены, и совсем скоро в мучительной агонии сгинет та, что ему дорога. В этот миг он с изумлением и безысходностью почуял, как затеплилось в груди то чувство, которого он так страшился и желал похоронить.
Да не вышло, видимо…
– Слава, я пойду, – молвила она тихо, едва слышно. – Ты все мне рассказал, и мне пора.
– Рецепты не забудь, – ответил он. – Этот препарат строго рецептурный, без него ничего не продадут.
– Мне это известно, – слабо улыбнулась в ответ Радосвета. – Заболев, я не перестала быть врачом.
– Рада, может быть, все-таки подумаешь о переезде в город, а? Тебе здесь будет лучше.
«С твоим диагнозом» – про себя додумал Святослав.
– Ну, уж нет, – не согласилась Радосвета. – Лучше мне здесь точно не станет, если не хуже. Ты меня знаешь. Душит меня город, не могу я здесь. Воздуха не хватает. Я будто в тесной клетке…
– А в деревне твоей цивилизации не хватает, – перебил он ее.
– Не деревня, а поселок, – поправила его подруга.
– Мы бы с Василисой помогли тебе с переездом, – предложил Святослав.
Радосвета вновь несогласно качнула головой.
– Благодарю, но не стоит. Я ни за что не смогу жить там, где звуки шумного города заглушают голос природы. И мне дорог мой дом на земле. Как и та земля.
– Чудная, ты, Радка. С самого детства. Знаешь, будто бы и не из этого мира. Или из времени другого.
Радосвета слабо улыбнулась.
– Ну, уж какая есть. Прошу любить и жаловать. Пока есть время.
Пока есть время…
Повисла тягостная пауза. Они смотрели друг на друга, и невымолвленные слова висели в воздухе меж ними, словно марево.
– Ладно. Пойду я, – и Радосвета встала и направилась к двери.
Он проводил ее на улицу, и долго смотрел ей в след, чуя, как тоскливо воет зверем и стонет где-то глубоко в груди, в предчувствии неизбежной скорби. «Она умрет. Радосвета скоро умрет. Она уже умирает!» – кричало его внутренний голос, и Святослав ясно почувствовал, как осмысление беды непосильным грузом давит на его плечи. Бессилие перед горем, что нависло над Радосветой, горьким ядом расползалось по венам и застило весь белый свет.
На один короткий миг захотелось ему догнать подругу, да признаться в давних чувствах, окутать в крепких объятьях и исполниться надеждой, что смерть ее обойдет. «Лучше признаюсь во всем. Когда-то же я должен был решиться на это», – промолвил он негромко сам себе. Он уже помыслил, как молвит сейчас главные слова, увидит, как распахнутся удивленно глаза Радосветы.
Сделал шаг и… Остановился. Наваждение схлынуло, оставило лишь глухое отчаянье с привкусом горечи, да твердую мысль, что ныне поздно для признаний. Давно уже поздно.
Радосвета обернулась и махнула рукой на прощание, а затем скрылась из виду, свернув на соседнюю улицу. Тяжко вздохнул Святослав, да понуро побрел обратно. От бессилия хотелось выть отчаянно, кричать до жгучих слез.
Почему все так, ну почему? Как же горько, боже, как безумно горько!
Она умирает… Она уже умирает! Светлая радость меркнет во тьме. Радосвета скоро умрет…
Глава 3. Великий Полоз
Над поляною хмарь – там змеиный ждет царь,
За него ты просватана.
Мельница,
«Невеста полоза»
Вдали от шумного города ей свободнее дышалось. Здесь не давили на нее своей громадой исполинские хоромы из стекла и бетона, и воздух был слаще. Звуки большого города оглушали ее, назойливо гудели в голове, подобно пчелиному улею, и чуждыми казались до невыносимой боли в висках. Здесь же на опушке векового леса ничто не заглушало звуков матери-земли, что ласкали, будто песнь чуткий слух Радосветы.
Такой она была всегда. С самого рождения своего ей дано было слышать, видеть и ведать больше, чем другим. Таков удел той, что уродилась ведуньей. Не каждый способен голос природы слышать, но слуху молодой ведуньи, он стал привычен за все ее лета. И так она сроднилась с ним, срослась душой и привязалась телом, что так и не смогла привыкнуть к жизни в большом городе. Все ее в нем угнетало. Колдовские и телесные силы покидали девицу, стоило лишь подольше в городе задержаться. Так и решила Радосвета работать в городской лечебнице, но после работы мчалась поскорей домой в родной поселок. В пору своего учения часто она рвалась в деревню к бабушке, стоило лишь выдаться свободному дню.
Лес на этих землях стоял веками, и пока еще не был тронут рукой человеческой, что жалости не ведала порой. Отрадно было Радосвете приходить сюда по тропинке – то зеленой, то устланной золотыми листьями, то по хрусткому снежному покрову.
И сегодня она вновь сюда пожаловала, обуянная грустью и задумчивая. Боль нещадно сжимала ей голову, сдавливала грудь, и знала она, что нужно лишь скорей ступать к месту силы, там, где нет плодов человеческих творений, где только первозданная сила матери сырой земли. Там ей станет легче, боль пройдет, словно и не бывало – так учила ее бабушка. Радосвета понимала, что никакое место силы не вернет ей прежнего здравия, не заберет смертельный недуг. Но все же, ступая по лесным тропинкам, она ощущала, будто боль, усмирить которую она уже не могла без сильных снадобий, понемногу отступает. Конечно, ненадолго. Конечно, она вернется. Теперь она с ней до самого конца…
Босая, простоволосая, в длинной цветастой юбке до пят, ступала она по весенней тропе. Дикие травы клонились к ней, льнули к ее ногам, шептали ей ласково, успокаивали. Ветер напевал ей древние песни о вечном, и озерная вода покрывалась рябью, молвила ей о своих тайнах.
Радосвета присела на согретый солнцем камень. Вздохнула, и подставила лицо солнечному свету, смежив веки. Ветер лениво играл ее гладкими прядями, что медно-золотой рекой струились вдоль ладного тела. Девица вновь прислушалась.
– Не беги от неизбежного, Радосвета!