И Радосвета помнила бабушкин наказ. Даже после ее смерти. И никогда его не нарушала. До вчерашнего дня. В расстроенных чувствах, убитая горем, поддалась она неизбывной тяге к месту силы, и позабыв о запрете ушла в лес.
Золотые глаза горят голодным огнем. Золотая шкура отражает солнце. Тихий голос с хрипотцой о чем-то молвит тихо-тихо.
Неужели ей привиделся сам змеиный царь – Великий Полоз? Или не привиделся вовсе?
Радосвета задумалась, но тут же зашлась надсадным тяжким кашлем, согнулась пополам. Отняла ладонь от губ, да с ужасом посмотрела на пятно крови. В груди разрасталась ноющая боль.
«Какая разница теперь, привиделся мне змей или не привиделся, когда мои дни сочтены? Вряд ли царь всех змей заполучить желает умирающую невесту», – рассудила вслух Радосвета.
Она не должна была родиться. И все же, родилась, чудом избежав смерти в материнской утробе. Врач, что ее матерь наблюдал, удивлялся, говорил, что это небывалое чудо, провидение свыше. Будущую мать проверяли десятки врачей, и никто так и не смог объяснить, как же так вышло, что дитя, умиравшее в утробе, исцелилось и родилось в добром здравии. Правду знали лишь Милада и Руслана. Радосвета народилась в срок – крепкая, ладная девочка с золотисто-огненным пушком на маленькой головке. Цвет волос ей достался от бабушки. Только цвет глаз – яркий, колдовской, малахитовый, какого во всем их роду не сыщешь, будто бы напоминал, по чьей воле она появилась на свет.
С детства Радосвету тянуло в места силы. Она чуяла их своим ведовским нутром, и шла туда и в печали и в радости. С ней всегда был тот самый оберег, отданный когда-то малахитницей. А вот колечко золотое, что должно было стать обручальным, бабка Руслана спрятала в свой сундук и никогда его внучке не показывала.
Радосвете была неведома тайна ее рождения. Не ведала она и о кольце, Малахитницей для нее уготованном. Знала лишь, что оберег – малахитовую ящерку всегда должна носить с собой, да подвеску, сотворенную бабкиными руками, с наговорами, защитными резами, особыми камнями и ведовскими знаками.
Мазнули пальцы по шее привычным жестом. Но шнурка не нашли. Отогнула Радосвета ворот рубахи, но шнурка с оберегом на груди и след простыл. «Да как же так? Неужели потеряла?» – подумалось ей. В поисках пропажи озиралась девица по сторонам – вдруг где-то на полу оберег затерялся и лежит?
Поиски не принесли ей удачи. Оберег оказался безнадежно утерян. Радосвета тяжко вздохнула. Жаль ей было утерянной подвески. Все же бабушкиными руками сделана. Сколько девица себя помнила, он всегда был при ней. А сейчас она даже вспомнить не могла, когда же его потеряла. Поиски прервал звонок от брата.
Сердце Радосветы пропустило удар. Владимир ничего не знает. Как ему сказать? Как сообщить такую горькую весть? Как же ей жаль брата!
– Ну что, какие новости, сестрица? Не томи. Что сказал врач? – посыпались вопросы от Владимира.
Дыхание замерло в груди. Слезы собрались в глазах. Радосвета выдохнула. И с ее губ сорвалась ложь.
– Все хорошо! Это все-таки не онкология!
Она услышала, как Владимир выдохнул.
– Ну слава богу, слава богу! Фух, словно камень с души сняли, Рада! Я так волновался за тебя…
По щекам Радосветы бежали тихие слезы. Не смогла она признаться Владимиру, что смертельно больна. Не нашла в себе силы произнести имя своей смерти вслух. Ей не хотелось делать ему больно.
После разговоров с братом Радосвета собралась почивать. И устала вроде бы, да только не сразу уснуть удалось. Все ей вспоминался змей огромный, его горящие золотом глаза и слова неясные. И луна в окно светила ярко-ярко, и от света ее Раде не спалось. Но потом, все же взяла свое усталость, что за день накопилась, и девица сомкнула веки, уплывая в стану снов. И снился снова ей Великий Полоз…
***
Сытая нега после плотских утех обуяла тело Драгомира. Томление расслабило натруженные за день мышцы. Он покинул почивальню Красимиры под покровом ночи, не желая оставаться до утра. Он привык засыпать в одиночестве, и привычек своих не менял.
Войдя в свою почивальню, разделся до исподнего, лег на расстеленное прислужницей ложе. Стоило лишь смежить веки, как перед внутренним взором снова возникала рыжекосая землянка. А ведь он даже имени ее не ведает…
«Тьфу ты, вздор какой! К чему мне ее имя?» – проворчал в сердцах князь самому себе, и повернувшись на бок, засмотрелся на луну.
Ее яркий свет проливал серебро на голую бесплодную землю без единой зеленой травинки. Когда-то здесь радовал глаз дивный и прекрасный сад. И что только ни росло здесь – и родные цветы златославские и деревца с кустарниками, привезенные из-за морей. Каждую весну его любимый сад просыпался от зимнего сна, распускался, расцветал, благоухал, кружил голову медвяными запахами. Драгомир любил бывать здесь в редкие минуты уединения – самому или с дорогой зазнобой. Этот сад помнил самые сладостные часы его жизни. А потом он так же медленно умирал, как и сам Драгомир внутри…
Не заметил князь, как воспоминания восстали из минувших лет, подобно призрачному мороку, да царапнули по шрамам на сердце. Он прятал эти шрамы ото всех, и даже самого себя. Он гнал прочь те события прошлого, что вызывали горестные мысли и смертную тоску. Он не позволял себе грустить о том, чего нельзя теперь вернуть. Драгомир больше не желал погружаться в скорбь, но порой это губительное чувство с горьким полынным привкусом само стучалось в его душу, приходило без спроса, заполняло нутро беспроглядной тьмой и вызывало череду воспоминаний, от которых хотелось бежать без оглядки. Бежать и бежать, да хоть на край мира, заталкивать как можно глубже отчаянный звериный вой, лишь бы не сдаваться в их невыносимый плен! Он никогда не станет прежним, никогда. Но Драгомир все еще ждал того дня, когда же его сердце с этим окончательно примирится.
Сознание князя ускользало в объятия сна, и чудилось ему, как в ярком свете полноликой луны распустились чудные цветы, потянулись к темному небу, к россыпи звезд, а теплый ветер шепчется с листвой на гибких ветках. Драгомир уснул.
Он вновь стоял на берегу того озера, где впервые узрел свою невесту. Отражение луны дрожало в его зерцальной глади. Но какая-то неведомая сила манила его прочь – туда, где виднелся высокий забор деревянный, и краснокаменный дом. Вмиг Драгомир оказался у приотворенной калитки, и, недолго думая, вошел. Чужой двор встретил его безмолвием ночи и безлюдными дорожками. Драгомир осмотрелся. Двор небольшой, небогатый, но ухоженный, аккуратный и чистый. Зелень бушует повсюду, и это бросается в глаза – цветы, кустарники, деревья.
Но его тянет отсюда в дом. И Драгомир поддался этой тяге. Легко отворилась незапертая дверь. Князь вдохнул, и знакомый запах заставил вздрогнуть сердце. Малина, вересковый мед… Так сладко и упоительно пахнет! И он словно дикий зверь идет на этот запах, он жаждет вдыхать его глубже, ощущать на языке, наслаждаться им. Увлеченный запахом, Драгомир почти не видит обстановки дома. Все о чем он мыслит в этот миг – в полной мере ощутить этот соблазнительный запах нежного девичьего тела. Такой сладкий и неповторимый. Такой желанный сейчас.
Вдох и выдох. Снова протяжный вдох. Малина и вересковый мед на языке. Разум туманится порочным желанием. Оно вспыхнуло искоркой лучины где-то в глубине его нутра и быстро разошлось огнем по жилам. Драгомир открыл дверь, и запах стал настойчивей. Это оказалась девичья почивальня. А на койке – та самая девица, его земная невеста. Драгомир застыл, жадно вперив взгляд на распростертое тело. Лунный свет омывал его, прогоняя мрак и тени, подсвечивал кожу. На девице надета странная исподняя сорочица, совсем короткая – едва бедра прикрывает, куцая, на тонких веревочках, завязанных на плечах. Бесстыдный выкат на груди, до неприличия глубокий. Она вздохнула во сне. Пышная грудь приподнялась и опустилась. Одеяло съехало на пол, открыло длинные ноги с красивыми, крепкими икрами.
Желание бьется в крови. Желание к ней прикоснуться уже невыносимо. В лунном свете ее кожа белой кажется, словно молоко. Если прикоснуться… Какова она на ощупь? Так хочется попробовать…
Леденящий душу вой ворвался в его сознание, подернул дымку сна, и нещадно ее развеял.
Драгомир открыл глаза. Звериный вой – пронзительный, протяжный, жуткий, разносился по округе. За окном еще властвует густой ночной сумрак, а значит, до утра еще неблизко.
Хлопнула дверь горницы. В дверь почивальни громко постучали. Драгомир был уже на ногах, споро опоясывая кушаком рубаху.
– Драгомир! – послышался за дверью голос его брата и воеводы – Белояра.
– Входи, – велел князь, и Белояр вошел в почивальню.
– Князь, зверь воет. Только вот слышишь ли – не пес и не волк это.
– Слышу, – кивнул Драгомир.
Вой не прекращался. Стылым ветром он проникал в сознание, остужал кровь, будил потаенные страхи.
– Волколак. Точно волколак, – промолвил Драгомир. – Собирай дружину, Белояр. Мы должны убить его.
На башнях города тревожно заголосили колокола.
– Да, – коротко ответил воевода и покинул почивальню князя.
Прошло совсем немного времени, и Драгомир с дружиной держал путь туда, где до сих пор выл волколак. Дорога вела их к окраине города, в один из посадов, за которым простирался лес.
Тревога неотвратимо расползалась по улицам. По пути к дружине присоединялись вооруженные мужчины – женатые мужи и холостые молодцы. Оставшиеся в домах, спешно запирали двери, закрывали окна и молились богам о милости.
Защита от нападений нежити и опасной нечисти издавна существовала в каждом городе Златославии, и все же, слишком часто в последнее время стали случаться несчастья от встреч с порождениями тьмы. Будто защита столицы слабеет. Мысль об этом беспокоила Драгомира, и всю дорогу к месту волколака он думал о причинах. Кажется, ему снова нужен совет старшего волхва. Ведагор словно почуял мысли князя. Его конь тихо заржал, и волхв оказался подле Драгомира.
– Тебе надобно быть в конце строя. Ты не воин, – напомнил князь Ведагору.