— Какая жалость! — радостно воскликнул хемуль.
Хомса не ответил, слишком он был огорчён. Он просто поставил корзинку на землю и ушёл восвояси.
«Бедные дети, — подумал хемуль. — Ох-ох». И стал размышлять о шалаше, который он решил построить на руинах бабушкиного дома.
Хемуль строил весь день и страшно радовался. Он возился, пока не стемнело и уже ничего нельзя было разглядеть, уснул измождённый и счастливый и долго спал на следующее утро.
Когда он вышел к калитке за едой, хомсы уже не было. На крышке корзинки лежало письмо, подписанное кучей детей. «Дорогой дяденька из парка аттракционов, — прочёл хемуль. — Всё это — тебе, потому что ты добрый и, может быть, ты как-нибудь пустишь нас к себе поиграть, потому что ты нам нравишься».
Хемуль ничего не понял, но в животе у него заворочалось ужасное предчувствие.
А потом он увидел. За калиткой дети сложили то, что осталось от парка и что им удалось подобрать. А такого было немало. Всё по большей части поломано и собрано не так, как надо. Странное зрелище — словно все эти предметы лишились своего смысла. Потерянный, но яркий мир дерева, шёлка, стальной проволоки, бумаги и ржавого железа. Мир этот с грустью и надеждой взирал на хемуля, а хемуль в панике смотрел на него.
Не выдержав, хемуль сбежал в парк, где продолжил строить свою хижину отшельника.
Хемуль строил, строил, но ничего не получалось. Он работал нетерпеливо, мысли его витали далеко, и вдруг крыша обрушилась и шалаш схлопнулся.
— Ну нет же, — сказал хемуль. — Я не хочу. Я только-только научился говорить «нет». Я пенсионер. Я делаю, что мне нравится. И, кроме этого, ничего делать не желаю.
Он повторил эти слова несколько раз, с каждым разом всё более грозно. Потом встал, прошёл через парк, отпер калитку и начал затаскивать благословенный хлам внутрь.
Дети сидели на высокой полуразрушенной стене, окружавшей хемулев парк. Как воробьи, только молча.
Иногда кто-нибудь из них шёпотом спрашивал:
— Что он сейчас делает?
— Тсс, — шептал другой. — Он не хочет разговаривать.
Хемуль развесил на ветках фонари и бумажные розочки, а всё поломанное прислонил к деревьям повреждённой стороной внутрь. Сейчас он возился с тем, что когда-то было каруселью. Детали не подходили друг к другу, половины не хватало.
— Ничего не получится! — разозлившись, крикнул хемуль. — Только посмотрите! Сплошной хлам и мусор! Нет!!! Вам сюда нельзя, мне не нужна ваша помощь!
По стене пробежал шелест ободрения и сочувствия, но никто ничего не сказал.
Хемуль пытался построить из карусели дом. Он составил лошадок в траву, лебедей опустил в воду, остальное перевернул вверх дном и взялся за дело так усердно, что волосы встали торчком. «Кукольный дом! — горестно думал хемуль. — Хижина отшельника! Мишура на мусорной куче, да и только, шум и гам, как это было всю мою жизнь…»
Хемуль поднял глаза и закричал:
— Хватит глазеть! Бегите к хемулям и скажите, что завтра мне не нужен обед! Пусть лучше пришлют молоток и гвозди, свечи, верёвку и несколько двухдюймовых реек, да поскорее!
Дети в восторге засмеялись и убежали.
— А мы что говорили! — закричали хемули, хлопая друг друга по спине. — Он грустит. Бедняга скучает по своему парку!
И прислали ему всего, что он просил, и даже вдвое больше того, а ещё еды на неделю, десять метров красного бархата, большие рулоны золотой и серебряной бумаги и на всякий случай шарманку.
— Ну нет, — сказал хемуль. — Музыкальному ящику тут не место. Никаких шумных предметов!
— Конечно-конечно, — послушно сказали дети и остановились с шарманкой у калитки.
Хемуль строил и строил. И вскоре поймал себя на том, что ему — нравится. На деревьях, покачиваясь на ветру, сверкали тысячи зеркальных осколков. На самом верху, в кронах, хемуль сколотил сиденья и мягкие гнёзда, где можно сидеть, укрывшись от чужих взглядов, пить сок или спать. А с крепких ветвей свисали качели.
С горками пришлось повозиться. От прежнего аттракциона почти ничего не осталось, поэтому новый получился в три раза меньше. Зато, утешал себя хемуль, теперь никто не будет кричать от страха. В самом конце вагонетки плюхались в ручей — ведь многим это так нравится.
Хемуль пыхтел и стонал. Стоило ему укрепить горку с одного конца, как другой конец падал. Наконец хемуль рассердился и как закричит:
— Кто-нибудь, да помогите же мне! Я не могу делать десять дел одновременно!
Дети спрыгнули на землю и бросились помогать.
С тех пор они всё строили вместе, а хемули присылали им столько еды, что дети могли оставаться в парке целый день.
Вечером они уходили домой, но на рассвете снова стояли у калитки и ждали. А однажды утром привели с собой на верёвке крокодила.
— А он точно не будет шуметь? — недоверчиво спросил хемуль.
— Точно, — сказал хомса. — Сло́ва не скажет. Теперь, когда он избавился от двух лишних голов, он стал довольный и тихий.
Однажды сын Филифьонки нашёл в печке удава. Удав был добрый, и его немедленно принесли в бабушкин парк.
Окрестные жители собирали для хемуля разные диковинки или просто присылали печенье, кастрюли, занавески, карамельки и всякую всячину. По утрам они как одержимые передавали с детьми подарки, и хемуль брал всё, что не производит слишком много шума.
Но входить в парк разрешалось только детям.
Старый бабушкин парк с каждым днём становился всё волшебнее. Посередине стояла карусель — новый дом хемуля. Пёстрая и слегка покосившаяся, она скорее напоминала большой яркий кулёк из-под карамелек, который скомкали и бросили в траву.
Внутри дома-карусели рос куст шиповника, усеянный красными ягодами.
И наконец в один тихий и нежный вечер всё было готово. Готово окончательно и бесповоротно, и хемуля на миг охватила печаль оттого, что всё завершилось.
Они зажгли фонарики и стояли, глядя на свою работу.
На больших тёмных деревьях мерцали зеркальные стёклышки, серебро и золото, всё было готово и ждало своего часа: пруды, лодки, туннели, горка, тележка с соками, качели, мишени для метания дротиков, деревья для лазания, яблони…
— Начинайте, — сказал хемуль. — Но помните, что это не парк аттракционов, а парк тишины.
Дети бесшумно нырнули в волшебный мир, который они сами помогли создать. Только хомса обернулся и спросил:
— Тебе не грустно, что ты больше не будешь компостировать билеты?
— Ничуть, — сказал хемуль. — Я бы всё равно только щёлкал щипцами в воздухе.
Он зашёл в дом-карусель и включил луну из «Павильона чудес». Потом лёг в гамак Филифьонки и стал глядеть на звёзды сквозь дыру в потолке.
На улице всё было тихо. Он слышал только ручьи и ночной ветер.
Его вдруг охватила тревога. Хемуль сел и прислушался. Ни звука.
«А вдруг им не весело? — озабоченно подумал он. — Вдруг, чтобы по-настоящему веселиться, им непременно нужно орать во всю глотку?.. Вдруг они ушли?!»
Хемуль вскочил на комод Гафсы и высунул голову сквозь дыру в потолке. Дети не ушли. Парк шелестел и мельтешил тайной восторженной жизнью. Всплески, приглушённый хохот, лёгкие хлопки, топот маленьких лап… Детям было весело.
«Завтра, — подумал хемуль, — завтра я разрешу им смеяться и, может быть, даже немножко напевать себе под нос, если очень захочется. Но не больше. Ни в коем случае».
Он слез с комода и снова улёгся в гамак. И вскоре уснул, совершенно спокойный.
По ту сторону калитки, запертой на ключ, стоял его дядя и пытался заглянуть внутрь. «Непохоже, что им там весело, — подумал он. — Однако каждый веселится как умеет. А мой бедняга-племянник всегда был чудаковат».
Шарманку дядя унёс домой, потому что всегда любил музыку.
Невидимая девочка
Тёмным дождливым вечером все сидели на веранде и чистили грибы. Стол застелили газетами, посередине горела керосиновая лампа. По углам веранды было темно.
— Мю опять принесла полную корзину горькушек, — сказал папа. — Прошлым летом она собирала мухоморы.
— Будем надеяться, что в следующем году её заинтересуют лисички, — ответила Муми-мама. — Или хотя бы красные сыроежки.
— Надежда — дело хорошее, — отозвалась малышка Мю и захихикала себе под нос.
Они продолжили чистить в тишине и спокойствии.
Вдруг в окно легонько постучали. Не дожидаясь ответа, на веранду вошла Туу-тикки и стряхнула воду с плаща. Потом выглянула на дождь и позвала:
— Иди сюда, иди.
— Кого это ты привела? — спросил Муми-тролль.
— Это Нинни, — сказала Туу-тикки. — Девочку зовут Нинни.
Придерживая дверь, Туу-тикки ждала. Но никто не появлялся.
— Ну ладно, — сказала Туу-тикки, пожав плечами. — Стесняешься — оставайся на улице.
— А она не промокнет? — спросила Муми-мама.
— Не знаю, так ли это страшно, если ты невидимка, — ответила Туу-тикки и села.
Все перестали чистить и вопросительно поглядели на неё.
— Вы же знаете: те, кого часто пугают, легко становятся невидимыми, — сказала Туу-тикки, сунув в рот гриб-дождевик, похожий на маленький симпатичный снежок. — Ну так вот. Эту девочку не на шутку запугала одна тётка, которая за ней присматривала, но не любила. Я видела эту тётку, и она просто ужасная. Не злая, нет, это ещё можно было бы понять. Холодная, как ледышка, и ироничная.
— Что значит «ироничная»? — спросил Муми-тролль.
— Представь, что ты поскользнулся на грибных очистках и с размаху сел в чищеные грибы, — сказала Туу-тикки. — Ты ждёшь, разумеется, что твоя мама рассердится. Но нет. Вместо этого она говорит тебе, холодно и презрительно: «Какой оригинальный танец. Но я была бы тебе очень признательна, если бы ты впредь плясал подальше от стола». Примерно так.
— Фу, как неприятно, — сказал Муми-тролль.
— Не то слово, — согласилась Туу-тикки. — Но именно так и поступала эта тётка. Она иронизировала с утра до вечера, и в конце концов контуры девочки стали бледнеть и таять. В пятницу она совсем исчезла. Тётка отдала её